Но снова открытое море, работа над романом, одиночество и, наконец, Бразилия.

Пожалуй, никогда еще Стефан Цвейг не был так ошеломлен, так счастлив, горд и уверен в себе. Как далеко от него старая Европа, как близка ему восторженность бразильцев. Солнце, свет, пляжи, сердечность людей. Страна его боготворит. Кажется, все, кого он встречает, читали его книги, и он не устает повторять в своем дневнике «чудно, чудно». Рио он воспринимает как счастливейшую смесь «Мадрида и Лиссабона, Нью-Йорка и Парижа». Куда бы он ни пришел, его окружает эйфория, он читает свои книги перед тысячными толпами, раздает сотни автографов каждый день, его принимают министр иностранных дел, президент, везде он получает подарки: огромную кофеварку, лучший в мире кофе, сигары. От этого человеческого тепла он, еще вчера видевший, как его работа поглощается тьмой ничтожности, мгновенно обретает новое мужество. Вихрь счастья. «Все чувствуют, что здесь готовится великое будущее». И Стефан Цвейг чувствует это вместе со всеми уже несколько дней.

И тогда он решает подняться высоко в горы[79]. Старый император Дом Педру проводил здесь лето, когда внизу, у моря, на Копакабане, было невыносимо жарко. Стефан Цвейг хочет увидеть этот другой город, Императорский дворец, ставший теперь музеем, и там же возвышающийся Стеклянный дворец. И Бразилию, и море – все это ему хочется увидеть сверху. Окинуть взглядом пейзаж, а заодно и оглянуться на старую Европу. Ибо каждый день его преследует по пятам один и тот же невысказанный вопрос: возможна ли здесь новая жизнь как продолжение старой?

Цвейг уже понимает, что не останется в большом городе, на побережье. Море людей, его обязательства перед ними, их права на него – нет, это не для него. Ни за какие коврижки. Конечно, огромное счастье, о котором можно только мечтать, – чувствовать, что тебя любят здесь, в этой стране будущего, любят так, как больше нигде. Но жить в этом танцующем мегаполисе? Исключено. Да и лето слишком жаркое, и не только для императора.

Путь наверх – тоже испытание. Идешь все время вверх, все выше и выше. И идет мелкий дождь. Внизу туман, сколько ни гляди. Природа непобедима; немыслимо вообразить, что люди когда-нибудь смогут вытеснить отсюда тропический лес. Верхний город тянется вдоль долины, зеленые горы справа и слева, посередине – бурая речушка, по краям дороги тропинки, люди прогуливаются под большими зонтами. Воздух бесподобный, ветра нет, но свежо, зелено и приятно веет прохладой. Стефан Цвейг сразу решил полюбить эту страну. Он приехал сюда с решимостью быть очарованным. Он не желает замечать темные стороны этого нового мира: диктаторский режим президента Жетулиу Варгаса, выдворение из страны еврейки-коммунистки Ольги Бенарио Престес[80], антисемитскую литературу влиятельного фашистского движения «Бразильских интегралистов», законы, ограничивающие свободу иммигрантов. Ничего этого Цвейг видеть не хочет. Он хочет любить.

Еще в декабре 1932 года он набросал со своим аргентинским переводчиком и литературным агентом Альфредо Каном план путешествия: две недели в Аргентине и затем на дирижабле в Бразилию – вот что вертелось у него в голове, когда он писал в эйфории: «Южная Америка – это маяк живой надежды для нас, культурно мы гораздо более тесно связаны с этими странами, чем с Северной Америкой, и духовная связь с ними мне кажется намного глубже, наконец, это terra incognita, иная сфера для нас».

Политические события в Европе того времени помешали его планам, но любовь к Бразилии и Южной Америке зародилась в нем задолго до того, как он ступил на этот континент.

И вот теперь он стоит под моросящим дождем в горах Бразилии. Нет, по правде говоря, здесь мало что напоминает о перевале Земмеринг на его старой родине. Но неискоренимо это желание помнить, желание открыть в новом мире свой мир, старую родину. Видит ли он сейчас маленький беленый домик, прижавшийся к горе? Маленький сад перед ним, террасу под выступающей крышей? «Мы будем просто жить». Утопия Остенде. Станет ли она реальностью здесь? Почему бы нет.

Как все изменилось для Йозефа Рота этой осенью. Едва уехал Стефан Цвейг, как на него посыпались несчастья. Сначала пришло письмо от американского издателя Бена Хюбша. Он извещал Рота о том, что более не намерен публиковать его книги. Тяжелый удар, ведь в финансовом отношении американский рынок – чуть ли не единственная надежда для потерявших родную аудиторию немецкоязычных писателей в изгнании. Лион Фейхтвангер, Эрих Мария Ремарк, Томас Манн и Стефан Цвейг – все они получали львиную долю доходов из США. И его, Рота, голландские издатели выдавали ему высокие авансы, тоже учитывая доходы от продаж лицензий в США и Англии. После письма Хюбша Йозеф Рот понял, что, пока он в изгнании, рассчитывать на приличный доход от своих книг не приходится, сколько бы он ни писал, сколько бы ни продавал идей для новых романов параллельно издательствам De Lange, Querido и De Gemeenschap.

В день отъезда Цвейга в Бразилию Рот отправляет ему письмо: «Я очень хотел написать вам что-то радостное, но, увы, пишу о грустном. Хюбш просто расторг со мной договор». Цвейг давно ожидал этого, он сам сообщил издателю о снижении качества книг Рота. Однако теперь он понял, что это означает лично для него: его ответственность, его финансовая ответственность за друга возросла. И похоже, что она слишком велика для него одного.

Панике Рота нет предела. Цвейг оставил ему достаточно денег, так что несколько недель он мог бы жить беззаботно. Кроме того, он не только закончил очередной роман, «Неправильный вес», но и начал новый, «Сказку 1002-й ночи». Правда, Querido и De Lange его отвергли, но зато De Gemeenschap готово заплатить солидный гонорар три тысячи гульденов, половину из которых Рот уже получил в качестве аванса. Но этот аванс тут же крадет у него в Амстердаме, куда он приехал вместе с Койн на переговоры с издателем, молодой голландец Андрис ван Америнген, который подвизался секретарем у Рота. Весь аванс пропал, вместе с деньгами Цвейга. В это же время за нарушение паспортного режима задерживают Ирмгард Койн, ей угрожают депортацией в Германию, а Рот, без гроша в кармане, больше не может оставаться в Голландии. Но благодаря случаю, а точнее, дружелюбному чиновнику Койн получает пятидневную визу в Бельгию и транзитную визу во Францию, и вдвоем они наконец отправляются в Вену через Брюссель и Париж. Австрия теперь единственная страна, в которой Койн разрешено находиться без визы. Они останавливаются в отеле Bristol, где у Рота по-прежнему настолько прочная репутация, что им не нужно сразу оплачивать счета. У обоих нет денег. Аллерт де Ланге по политическим соображениям и из страха перед гитлеровской Германией отказывается публиковать новый роман Койн «После полуночи». Они шлют во все концы письма, моля о помощи, и только старый, верный, очарованный Арнольд Штраус не скупится и посылает им из Америки деньги. На них-то они какое-то время и живут.

Подобно тому, как Стефан Цвейг, как бы повторяя опыт 1914 года, едет на войну и прибывает в новую Вену, и Рота ждет аналогичное путешествие: «Лемберг по-прежнему наш». Город давно уже не австрийский. Но родственники Рота все еще живут там, и Рот, которого пригласили с лекционным туром весной 1937 года в Польшу, в декабре 1936-го отправляется на свою старую родину. К пейзажам, к людям, по которым истосковался. В Остенде он купил большой мешок, с ним желал отправиться в странствия, как его еврейские предки, говорил он опешившей Ирмгард Койн. Позже Койн вспоминала, что он почитал кротких восточных евреев своей родины едва ли не святыми, чьей простоты и человечности не было у западных европейцев. Он считал себя обязанным снова их навестить, вернуться в Галицию. «Я не был там целую вечность. Я должен увидеть ее снова», – говорил он подруге.