Укатанная зимняя дорога снова потянулась перед глазами Аделаиды, глядящей из крытых саней. «Вечная путница…» – думалось о себе. Хотелось предаться приятным меланхолическим мыслям, но нет, нельзя было! После той ночи, когда она совершила мерзкое убийство, когда она была такой гадкой, такой отвратительной… Нет, после той ночи она уже не сможет стать прежней, уверенной в себе, в своих словах и поступках. Душа уже не была охвачена смятением, уже не хотелось умереть. Да и зачем наказывать себя смертью, если жизнь с постоянным чувством вины – она и есть самое страшное наказание!..

Началась поземка. В потемневшем воздухе закружились странные столбики, смутные клочья мрака. Заснеженная равнина казалась бескрайней. «Не было бы бури!» – подумала Аделаида. Но ее тревожное предположение не оправдалось. Поземка стихла. Яркий месяц выглянул из-за туч и осветил дорогу. Эх! Ехать бы так долго-долго, всю жизнь! Ехать бы так, успокаивая мучительное чувство вины, укачивая душевную боль быстрым движением саней…

Вдруг Аделаида вздрогнула. Она услыхала четкий перестук копыт. Лошадь скакала быстро. Взволнованная Аделаида приказала кучеру остановиться. Всадник подъехал совсем близко. Она узнала Чаянова. Его спокойные глаза смотрели на нее из-под надвинутой на лоб треуголки. Ей было неприятно видеть его, свидетеля ее позора. Он молчал.

– Что вам нужно от меня? – спросила она тихо. – Вы преследуете меня. Зачем? Погодите!.. – Она приказала кучеру ехать медленно. Чаянов пустил лошадь рядом с санями. Негромкий разговор продолжился.

– Я вижу, вы успокоились, – сказал Чаянов, не отвечая на ее вопросы. – Я с первого взгляда на вас понял, что именно вы, вы… – Он не договорил.

– Я не понимаю вас, – Аделаида чуть качала головой, – вы не обманете меня! Вы вовсе не влюблены в меня; более того, вам безразлично мое тело, моя внешность; я теперь понимаю это ясно. Чего же вы хотите от меня? Зачем гонитесь за мной?

– О женщины! – Чаянов потрепал гриву своей лошади правой рукой, затянутой в кожаную перчатку. – Вам знакомы только два мужских настроения: или мужчина должен без памяти влюбиться в вас, или вы ему безразличны в качестве объекта влюбленности, и тогда все дела и разговоры теряют смысл!

Аделаида вздохнула.

– Да, я понимаю, вы не влюблены в меня. Но если мужчина не влюблен в женщину, чего же он хочет от нее? Денег? Каких-то одолжений? Но каких? Я признаюсь вам, мне тяжело видеть вас. Вы – свидетель моего позора. Но я прямо спрашиваю: чего вы хотите от меня? Чем я могу вам быть полезна? Можете ли вы коротко и ясно ответить на мои вопросы?

– Нет, – сказал Чаянов, – коротко я не могу ответить на ваши вопросы. Мы поговорим в Москве. Мы непременно встретимся! Я вовсе не преследую вас. Вы все поймете после того, как мы побеседуем в Москве. Тогда все прояснится и, я думаю, вы во всем согласитесь со мной! А покамест прощайте!.. – Он поворотил коня и поскакал прочь.

Аделаида велела кучеру ехать быстрее. Она вдруг почувствовала, что ей все безразлично. Чувство вины не отпускало ее, но она уже привыкала жить с этим грызущим душу чувством вины.

Молодая царица Катерина сияла прелестью материнства. Она гордо подвела мадам Аделаиду к нарядной колыбели, в которой лежала будущая крестница француженки. Личико крохотной Аннушки поразительно напоминало красивое лицо Петра, это не укрылось и от взоров юной матери.

– Вылитый Петруша! – радостно восклицала Катерина.

– Да, быть может, в этой колыбельке дремлет будущее России… – в задумчивости проговорила Аделаида.

(Самое любопытное, конечно, то, что Аделаида не ошиблась в своих предположениях. Будущее России действительно дремало в колыбельке новорожденной Анны Петровны, ибо именно ей предстояло сделаться вместе с мужем, герцогом Голштин-Готторпским, родоначальницей той ветви династии Романовых, которая и правила Российской империей до самого конца этой империи, а с ней и династии Романовых! Эта ветвь называется Голштин-Готторпской ветвью и включает в себя российских монархов от Петра III до Николая II и его брата Михаила, правившего лишь несколько дней!)

– Я знаю, – весело сказала Катерина, – вы будете крестной матерью моей Аннушки!

– А кто же будет крестным отцом? – спросила Аделаида-Анжелика. Она только что сообразила, что и вправду не знает, кто же будет крестным отцом новорожденной принцессы и, соответственно, кумом Аделаиды.

– Неужели Петруша не сказал? – удивилась молодая царица. – Крестным отцом Аннушки будет граф Яков Вилимович Брюс! Человек замечательный, право! Он выходец из Шотландии, отличался и в Крымском походе, и в Азовском, а теперь и на севере отличается. С такими, как он, Петруша одолеет шведов!.. – Глаза царицы блестели.

Аделаида улыбнулась.

– О! Ваше Величество! Вы сделались настоящей сподвижницей Его Величества государя!

– Зовите меня по-прежнему Катериной! – Царица, в свою очередь, заулыбалась. – Конечно, я стараюсь входить во все Петрушины дела, но только для того, чтобы говорить с ним, ободрять его. Я не из тех женщин, которые вмешиваются в дела своих мужей, допекают мужей советами. Я не такая. Мне совершенно не интересно быть царицей, Ее Величеством, я хочу быть женой царя и матерью его детей!..

Аделаида искренне любовалась оживленным лицом Катерины, излучающим живой ум и жизненную энергию. О Брюсе мадам Аделаида, конечно же, слышала, но видеть его ей еще не доводилось; он почти постоянно находился на театре военных действий затяжной Северной войны.

В доме Аделаиду встретили слуги. Они знали и помнили Онорину-Ольгу, пылкого Андрея, Митрия Кузьмина и его сестру; они видели в свое время хрупкую Анхен Монс и страстную принцессу Наталию… Аделаиде было неловко с ними. За ужином она почти ничего не ела. А ночью долго не могла заснуть. Да, совсем еще не так давно в этом доме кипела жизнь, раздавались молодые голоса. А ныне – запустение и тоска. Что делать? Как жить дальше? Катерина, разумеется, узнает о совершенном мадам Аделаидой преступлении! Но Катерина умна, очень умна, умна очень по-женски. Она если и узнает что-то запретное, то виду не подаст. И неужели она совсем забыла о пасторе Глюке и фрау Марии, которые воспитали ее? Неужели она совсем не думает об их дочерях, Марте и Елене, своих названых сестрах?.. Но если и помнит, если и думает, то наверняка таит эти мысли, эту память в своей душе, да, умна, по-женски умна!..

Аделаида закрыла глаза. Надо было заставить себя заснуть!

На следующий день Петр еще не приехал. Она не знала, куда себя деть. Сидела в гостиной у камина, смотрела на огонь, пыталась вспоминать прошлое. А прошлое у нее было большое, разнообразное; богатое прошлое, богатое. Но теперь оно представлялось усталой женщине смутным, странным, нелепым. Нет, желание уйти из жизни не было таким уж нелогичным. Ей надо умереть, она должна умереть.

Ее жизнь потеряла смысл. Она никому не нужна в этой жизни…

Огонь в камине ярко пылал. Она всматривалась в сверкание пламени. Огненные язычки преображались в странных существ, наделенных зыбкими алыми телами и смутными яркими ликами… Нет, еще несколько таких одиноких дней и она сойдет с ума, просто-напросто сойдет с ума!..

Но на следующий день прибыл государь.

Никто не мог бы узнать измученную, отчаявшуюся женщину в моложавой крестной матери новорожденной принцессы Анны. Аделаида принарядилась, на ней было одно из ее лучших платьев, шея, уши и пальцы сверкали драгоценными камнями украшений. С ее лица не сходила любезная улыбка. Она твердо решила не думать о том, что знают и чего не знают о ней в Москве. Она вела себя, как должно было себя вести знатной доме, довереннице государя и крестной матери принцессы!

Очень ободряло Аделаиду и внимание государя и то, что она не видела в толпе придворных Чаянова, хотя и не сомневалась в том, что он вернулся вместе с царем.

Яков Вилимович Брюс оказался статным мужчиной с красивыми, несколько суровыми чертами лица. Он был весьма любезен со своей кумой, но никакого особенного интереса не проявлял к ней. Это даже немного удивило мадам Аделаиду. Ведь все-таки она – не последнее лицо в окружении государя. Но особенно задумываться о причинах равнодушной любезности Брюса она не стала.