– А как ты понял, что это наше тело?
Семен указал на табличку, которую принесли вместе с телом, – написано с ошибкой. Возможно, что специально.
Тамара покачала головой:
– Много вас таких, грамотеев, на мою голову.
Серабиненко сунул руку в карман шинели и достал коробочку, которую нашел в аптеке и сразу подумал о том, что Тамаре пригодится.
– Аспирин… «Байер». Настоящий. – Тамара сразу сунула коробочку в карман, а Серабиненко выложил из шинели пакет с яичным порошком, сухари и банку сгущенного молока.
– Если ты не спишь, то хотя бы поешь. Стране ты нужна такая, чтобы была более или менее на ногах.
Тамара фыркнула, как большая кошка, но еду приняла. И было видно, что ей приятна забота.
Семен же пошел домой, мысленно составляя список. Сложнее всего было сейчас с картой города. Для работы на улицах нужна карта. хотя бы составленная в голове. Но и тут фашисты даже после войны умудрились подложить ему свинью. Дело в том, что у Кенигсберга были две карты. Начиная с тридцать шестого года, как к управлению страной пришли фашисты, они переименовали часть улиц. Но почему-то эти карты во время войны были не особо в ходу. А в Кенигсберге очень сильной была партия элиты, которая продолжала пользоваться старыми картами. А после бомбардировок центра города карты стали не особо нужны. Но вот от карты городских коммуникаций Серабиненко бы не отказался. Так как был уверен в том, что все слухи о подземных ходах под рекой и между фортами слухами были только наполовину. Или даже меньше.
Еще три тела за два дня. Потом долгий перерыв в неделю. Ни у кого не было документов. Семен каждый вечер выходил на улицу. Просто бродил пешком, казалось бы, без цели, но на самом деле создавал в голове свою карту города, куда уходить, где можно затаиться, где какие схроны, где может быть засада. Понятными только одному ему знаками он отмечал проходы, убежища и безопасные переходы. Все это было важно для охоты, которую, возможно, придется устроить на днях, потому что именно затишье с телами как раз и заинтересовало Семена.
Кроме того, он работал в Кройц-аптеке. Все так же заходил через разобранный лаз со двора, проходил через подвал в основные помещения и выносил для Тамары справочники, лекарства, инструменты, которые ему удавалось найти. Подкупал, если можно было, так сказать. Афанасий Федорович, который служил им посыльным, передавая сообщения о новых телах или интересных моментах при вскрытии, которые обнаружила Тома, уже начинал в шутку ворчать о том, что пора наладить сообщение голубиной почтой.
– Ты там свою основную работу не забросил со всеми этими загадками? – спросил как-то раз вечером Афанасий Федорович Семена, когда тот снова «заскочил» на чай, чтобы перевести новые статьи с похожими симптомами, которые обнаружила Тамара. Таких статей было уже много, но каждый раз мимо.
Семен покачал головой. Он как раз читал увлекательную, с точки зрения любого патологоанатома, историю черной оспы и того, как почти невидимое поражение внутренних органов человека влияет на его поведение. То, что было, с его точки зрения, интересно Томе, он зачитывал вслух, переводя буквально на ходу.
– Еще немного, и я решу, что ты мною увлекся. Уж слишком хорошо ты знаешь, чем завлечь женщину, – рассмеялась Тамара, разгибаясь от стола и потирая ноющую поясницу. – Еще и кошку свою притащил.
Кошка, которой Семен так и не дал имя, в самом деле сейчас царственно сидела в единственном кресле в морге и шевелила хвостом. Семен принес ее Тамаре, когда понял, что кошка стала какой-то вялой, и испугался, что животное могло заболеть. Тамара, закатив глаза, сказала, что вот уж по кошкам она не специалист, но осмотрела и предположила, что кошка была просто голодной. Семен не слишком задумывался, чем ее кормить. Просто давал ей то же, что и ел сам. А тут вот, оказывается, отдельное питание надо.
– Да не может кошка есть сухари! Вот видишь, за те два дня, что ты мне ее тут оставил, она снова стала похожа на кошку.
Тамара подняла кошку с кресла и всучила Семену с видом, что нечего тут делать живому существу.
Полковник Серабиненко улыбнулся уголком губ, давая понять, что оценил шутку, и засобирался домой. Старый помощник Тамары был прав. Свою основную службу он сейчас в самом деле забросил, но на это были причины.
Первое ‒ дело действительно было интересное и по его линии.
Второе – Раглан ждал сообщения из Центра, продолжая работу на земле.
Третье – его работа сейчас позволяла относиться к ней с некоторым разгильдяйством. Ему принесли на анализ и разбор два ящика переписки. Нужно было найти, есть ли в этой переписке что-то касательно устройства казарм Кронпринц, количества гарнизона, внутреннего устройства, и почему-то нынешнее начальство Серабиненко очень интересовал бюджет казарм. То ли хотели прикинуть, смогут ли сами содержать что-то подобное, то ли пытались понять, не осталось ли что-то от золотой казны фюрера на территории казарм. Что было сущей ерундой, потому что гарнизоны Кенигсберга были полностью на обеспечении местной знати. С точки зрения правительства нацистов, это был еще один плюс Кенигсберга – большое количество очень богатой знати. А значит, можно заставить их финансировать армию. Это было особенно важно в конце войны, когда денег оставалось все меньше и меньше.
Знать платила налоги.
А Семен, который отлично умел быстро читать, давно пролистал все письма и отчеты, бегло просмотрев их на предмет искомых данных еще в первую неделю. Но так как писем было много, а его начальство считало, что если ты работаешь с бумагами быстро, значит, ты плохо и невнимательно их читаешь, Семен читал хорошо и внимательно, подробно составляя выписки. Так что можно было немного отвлечься на то, что было по-настоящему интересно.
Плюс он еще продолжал собирать данные о Варшавской женской школе разведки. В бочках из «Блютгерихта» попадались обрывочные сведения, которые он складывал в папку.
Хорошо, когда над головой не свистят пули, не звучит сигнал воздушной тревоги и можно спокойно заниматься своим делом, не боясь, что скоро придется бросить все и переносить штаб в другое место…
Семен тряхнул головой, прогоняя воспоминания. Почему-то сейчас ему вспомнился тренировочный лагерь. Тогда он очень боялся опростоволоситься. Сделать что-то не так и подвести Бориса Борисовича, который в него поверил. Тогда, в лагере, Семен еще ни разу не стрелял в человека. И сейчас он понимал, что от того, сможет ли он выстрелить, зависит его дальнейшая судьба в разведке. Ходили слухи, что им нужно будет казнить преступника. И у каждого будет свой преступник, и так далее и так далее.
На самом деле все оказалось гораздо проще.
Раглан вывел их на нулевую линию, где до первого эшелона и линии боевого соприкосновения оставалось совсем немного. Немцы всегда старались убирать тела погибших. Но иногда их было слишком много, а убрать трупы быстро под постоянным огнем нельзя. Советские солдаты стреляли в тела убитых. Патроны нужно было экономить, но на тот момент недостатка в боеприпасах у них не было. И тогда Семен понял, что сможет убить немца, потому что увидел дом. У самой линии. Обычный простой дом. Но там было окошко, теперь уже ослепшее навечно. И там, за разбитым стеклом, висела белая тюлевая занавеска, стояла герань. Почему-то горшок уцелел, и она еще цвела, несмотря на то что вокруг была зима, лежал снег, и Семен очень хорошо запомнил это. Полусгоревший дом, одной стены нет. И это окно. Тогда он понял, что будет рвать зубами за свою землю, за такие вот дома и тех, кто теперь навсегда останется в земле.
– Думай лучше о той жизни, что впереди, что дома тебя сейчас ждет. Сваришь картошки, чай заваришь. Потом можно и спать завалиться, – предложил Афанасий Федорович.
Они жили рядом, через две улицы. Старому рядовому досталась квартира попроще, на первом этаже, но зато с уютным палисадником. И он уже планировал, что посадит весной.
– Нет-нет. Просто вспомнил, с какой радостью и азартом Тамара пересматривает разные не самые приятные картинки в справочниках, – отшутился Семен.
