Методист этого «Фуюаня» Ольга Николаевна, к счастью, относилась к первой группе. Она была немного старше Ады, очень привлекательная, но было в ней что-то трагическое, необъяснимо вызывающее жалость. Ада не могла понять, что именно, может, что-то в глазах, пронзительно черных и всегда испуганных, или в смиренной позе, в которой она временами застывала, отрешенно глядя куда-то вдаль. Ада пыталась разгадать эту загадку до тех пор, пока кто-то из кафедральных не рассказал ей историю Ольги Николаевны, довольно типичную, даже банальную, каких без счета случается и в больших городах и, само собой, в захолустьях. Ольга Николаевна в свое время, еще учась в столичном университете, вышла замуж за своего однокурсника, родила мальчика. Несмотря на то, что их мучила фантастическая нужда, жили они весело, подбадривая друг друга. Счастье продолжалось недолго: в девяностых муж Ольги Николаевны очень удачно занялся бизнесом. Но вместе с неожиданно свалившимся богатством свалилось и радикальное изменение в его характере. Ольга Николаевна не могла узнать своего жизнерадостного, где-то даже эпикурейски настроенного мужа, он стал мрачен, подозрителен, равнодушен к всему. Работал он все больше и больше, а своей семьей интересовался все меньше. К тому же решительно запретил Ольге Николаевне работать. «Занимайся ребенком и за домом следи» – именно так он сказал ей тем безапелляционным тоном, который теперь появился у него в разговорах с женой. Хотя сказать «в разговорах» значило бы очень приукрасить действительность: никаких разговоров не осталось и в помине, муж приходил с работы поздно, мрачно молча ужинал и проваливался в тяжелый сон. Ни праздников, ни выходных он теперь не признавал, даже в отпуск Ольга Николаевна ездила всегда только с сыном. Стороной она иногда слышала о том, что мужа ее видят то с одной красоткой, то с другой, но предпочитала ничего не замечать, изо всех сил создавала в доме уют и чистоту, готовила разносолы, мыла, чистила, скребла, водила сына в спортивные секции… Фактически, именно этот ребенок стал теперь единственным центром и смыслом ее жизни. Но и это счастье однажды предало ее. Когда ее обожаемый Коленька поступил в университет, Ольга Николаевна вдруг с ужасом впервые услышала, как сын обращается к ней с теми же снисходительно-презрительными барскими интонациями в голосе, что и муж. На ее требование не говорить с ней подобным образом Ольга Николаевна услышала небрежное: «Ну, мать, ты же ничего из себя не представляешь, ничего не можешь. Так, при отце в прислугах всю жизнь прожила. Вот наш отец – это личность! Он кое-чего в жизни добился.» Она еще не успела пережить этот разговор, как на нее свалилось новое несчастье – муж объявил ей о разводе, именно объявил, как о деле решенном, отнюдь не спрашивая о ее желании. Ей было сорок три года, и за душой у нее осталась жизнь, проведенная на кухне, сын, презирающий ее и стыдящийся ее, – одним словом, разбитое жизненное корыто. Она безропотно развелась, приняв от своего бывшего мужа довольно приличную сумму «отступных», и, полностью деморализованная, раздавленная, уничтоженная, вернулась к родителям, домой, в их провинциальный городишко, откуда уехала двадцать лет назад, полная огромных надежд, планов, восторгов и фантастического счастья.

Работать с ее образованием было негде: японская филология в их широтах в большом количестве не присутствовала. Помаявшись тоской после столичной жизни, тяжко пережив, отревев свою личную драму, Ольга Николаевна прилепилась к своей школьной подруге, работавшей в филиале, и так здесь и задержалась. Она, в общем, пришлась ко двору, хотя выглядела этакой «столичной штучкой» на фоне необычайной простоты нравов и манер старорусской провинции. Ольга Николаевна много читала и всегда была в курсе новомодных течений, говорила, думала и поступала не как все, а исключительно по-своему, как считала необходимым. Обладала хорошим чувством юмора и природной деликатностью. Ада особо отличала Ольгу Николаевну своей симпатией из всех приятных ей методистов в Фуюанях, всегда старалась поговорить с ней, пообщаться, выяснить мнение насчет последних литературных новинок, кино, моды и прочее, прочее. Часто они задерживались и вечером за чаем в филиале, к ним присоединялись другие – такие вечера проходили особенно приятно для Ады.

В этот раз жизнь потекла по тем же, сто лет назад заведенным правилам: пять пар за кафедрой бодро прочитанных лекций, после – стандартная служебная квартира с дежурным ужином – мюсли какие-нибудь, или яблоки, или, на худой конец, пустой чай с хлебом. Готовить что-либо Ада в Фуюанях ненавидела, поэтому довольствовалась малым. В последний, третий день, ее, изнывающую от ностальгии по дому, раздраженную сверх меры предстоящей длительной поездкой в тесной «Газели», остановила на большом перерыве Ольга Николаевна:

–  Ада Андреевна мы всей компанией собираемся пообедать в «Баргузине» Вы пойдете?

–  Разумеется, пойду, есть хочу – умираю!

«Баргузин» оказался очень приличным кафе, а сотрапезниками – компания абсолютно незнакомых Аде мужчин с факультета подземных разработок. На Аду свалилось сразу столько имен, что она даже и не пыталась их запомнить, в памяти осталось одно, принадлежавшее ее соседу, молодому мужчине с довольно своеобразным, будто вырубленным из камня твердым лицом, тяжелым квадратным подбородком и коротко подстриженными светлыми волосами – Владимир Вацлавович. Когда они бывали в командировках, преподаватели-мужчины с инженерных факультетов старались быть галантными и предупредительными по отношению к коллегам-женщинам, Ада это не раз замечала со смешанным чувством неудовольствия и одновременно удовлетворения, и уж конечно, несмотря на это неудовольствие, она всегда пользовалась их услугами. Вот и в этот раз, стоило только усесться за стол, как ей тотчас любезно подсунули меню.

– Что вы там углядели вкусного? – рассеянно спросила Ада.

Владимир Вацлавович послушно начал перечислять:

– Я больше всего люблю мясо, поэтому смотрел, что из мяса есть. Котлеты, поджарка, тефтели…

– Нет, мясо исключается. Оно будит агрессивность, а я нынче миролюбива, как никогда.

– Борщ там еще есть. Я еще люблю борщ.

– О, коллега, , а вы знаете, что на приготовление борща уходит минимум два часа?

Он согласно кивнул:

– Конечно, знаю, я иногда готовлю его. Правда, не часто, изредка, когда уж очень сильно прижмет.

Ада сейчас же восхитилась:

– Вы? Готовите? Класс! Владимир Вацлавович, я горжусь вами. Безусловно, вы – лучший представитель своего пола. Мужчина, который готовит сам, вызывает у меня приступ щенячьего восторга.

– А вы, Ада Андреевна? Вы не готовите?

–  Нет. У меня куховарит мама. Я готовлю только по праздникам, когда время есть.

– Вот видите! А моя мама далеко, приходится мне себе самому готовить.

– А Вы, Ада Андреевна, умеете? Не дисквалифицировались еще с мамой-то кухаркой? – спросил ее один из незнакомых.

– Конечно, умею, но не люблю. Ненавижу, нэ-на-ви-жу.– Ада потрясла рукой, будто что-то стряхивая,– лучше я буду день и ночь работать.

Тот же незнакомый ей мужчина спокойно констатировал:

– Значит, вы – эгоистка, Ада Андреевна. Вы не любите готовить и вся семья должна либо голодом сидеть, либо всухомятку есть. Вы о своей семье не думаете.

– Ваша логика мне понятна,– Ада миролюбиво усмехнулась и кивнула головой,– а вы готовите?

– Я? С какой стати? У меня жена…

– Тогда вы – тоже эгоист. Не готовите, а семья ваша либо голодом, либо всухомятку,– перебила его Ада.

– Но почему я? У меня жена…

– А почему я? У меня муж.

– Но я деньги зарабатываю!

– Так ведь и я тоже их зарабатываю! Тем же способом, что и вы, заметьте, и подозреваю, что и в том же количестве, если не больше. Но с вас этого хватает, вы считаете, что вы свой долг перед семьей выполнили, а я, делая то же самое – не выполнила. Я еще должна куховарить-убирать-стирать. Мне это не нравится.