— Это все, что ты можешь сказать?

— В общем и целом да, мой господин.

— Здесь нет ничего такого, чего бы я не слышал раньше. Ты попусту тратишь мое время. Уходи. Пришлешь мне письменный рапорт о Касиру и Братстве Костоломов — все, что тебе известно, — и не столь многословный, как все твои речи.

Понсарио откланялся и церемонно удалился. Сидир некоторое время сидел, терзаемый нетерпением. Сколько ещё предстоит сделать! Утвердить, укрепить, обезопасить цивилизацию, обеспечив тем будущее клана Халифа, и прежде всего потомков своего отца, завоевать ради этого полконтинента. А много ли людей, на верность и здравый ум которых он может положиться?

Несколько сотен бароммских сержантов с дубленой шкурой и лужеными глотками. И лучшие офицеры… Одной Ведьме известно, как давно я уже не собирал друзей на ночную пирушку. Пить, пока головы не пойдут кругом; хвастать, вспоминать былое, распевать непотребные песни; вдоволь девушек и вдоволь еды, которую они подают; борьба, азартные игры, пляска в кругу под барабан с топотом, похожим на гром копыт; дружество, дружество.

Он отогнал от себя это желание. Командующему армией Рагида не подобает созывать подчиненных на оргию, как и самому принимать подобные приглашения. Лишь там, дома, под сенью высоких вулканов…

А пока… Призыв к действию запел в Сидире, как струна. Он встал и быстро вышел, стуча сапогами. Часовые у дверей в знак приветствия ударили по нагрудным панцирям.

Коридор был длинный, сводчатый, выложенный полированным гранитом и малахитом, слабо освещенный газом. В конце его находилась винтовая лестница. Внезапно Сидир вздрогнул и остановился. Навстречу шел Юруссун Сот-Зора.

Рагидиец, особенно высокий в своем длинном одеянии, остановился тоже. На протяжении нескольких ударов сердца оба молчали.

— Приветствую воеводу.

— Приветствую Глас Империи.

— Позвольте мне лично принести вам свои извинения, — неловко заговорил Сидир. — Я собирался сделать это позже, извинения, которые вчера передал вам мой адъютант, за то, что я не смог пообедать с вами, как мы собирались. Возникла одна задача и оказалась потруднее, чем я ожидал.

Очки Юруссуна отражали свет газового рожка так, что на бароммца смотрели два огонька.

— Понятно, понятно. Ценю вашу учтивость. Вы и сейчас заняты упомянутым делом?

— Да. Вы тоже изволите интересоваться им? Прошу прощения, что не посвятил вас. Но это обычная военная рутина. Не имеет никакого отношения к гражданской власти, если не считать взятия нескольких преступников. — (А я ещё в Наисе договорился, что полицейские функции возьмет на себя армия.)

— Вы рассудили здраво. Хотя, простите, не совсем верно. Узнав о вашей пленнице — из болтовни слуг, я посетил её и как раз шел к вам.

— Она шпионка или скорее разведчица варваров. Ничего более. Что вам за дело до нее? — Сидир осекся, сообразив, что Глас Империи может с полным основанием обидеться на его резкость.

Но Юруссун продолжал все так же невозмутимо:

— Вижу, вы содержите её в хороших условиях. Каковы ваши планы на её счет?

— Держать в заключении и дальше, — вспыхнул Сидир.

— Она… хороша. Но вы ведь можете выбирать среди самых красивых девушек. И выбираете. Зачем вам это небезопасное создание?

— Я не собираюсь спать с ней, клянусь предками! Хотя ради знакомства, может, и стоило бы. Я ещё не сталкивался с этим народом, который мне приказано покорить. Сближение хотя бы с одной его представительницей может быть очень полезно.

— С рогавиками сблизиться нельзя, воевода.

— Я слышал. Но насколько они непроницаемы? Каково с ними общаться? Эта пленница, нуждающаяся в нашем добром отношении, может дать мне больше, чем дали беседы с многими торговцами и странниками.

Юруссун стоял перед ним, опираясь на посох.

— Может, вы и узнаете, что хотите, воевода, но себе на беду, — сказал он наконец. — И на беду тем, кто пойдет за вами.

— Меня предупреждали, что в плену они часто буйствуют, — хмыкнул Сидир. — Не думаете ли вы, что, с часовым у входа, испугаюсь женщины?

— Может быть, и нет. Но может быть и хуже. — Юруссун взглянул вдоль коридора. Все двери были закрыты. Давно прошли те времена, когда дворец заполняла многочисленная челядь. Здесь они были в большем уединении, чем в Лунной палате или даже в Колдовской келье.

— Выслушайте меня, молю вас. — Качнув белой бородой, Юруссун склонился пониже, говоря тихо и серьезно. — Когда я был молод, — я побывал далеко на севере. Один имперский маркграф послал туда посольство, при котором я был писцом. Границу его владений постоянно нарушал домашний скот с юга и дикий с севера, чиня ему ущерб; жители пограничья убивали чужих животных, и обе стороны терпели убытки. Нам удалось достичь соглашения. Границу постановили обозначить межевыми столбами, и время от времени рагидийцы с рогавиками должны были встречаться в условленных местах и предъявлять хвосты убитой живности. Тем, у кого их оказывалось меньше, выплачивалась разница — от них металлом, от нас деньгами, согласно правилу, что бродячий скот причиняет больше вреда, чем стоит сам. Соглашение, насколько я знаю, оправдало себя и даже было возобновлено после нашего последнего неудачного вторжения. Но суть дела в том, воевода, что не существовало ни князя, ни вождя, ни Совета, который мог бы вести переговоры от имени того рода. Нам пришлось затратить несколько месяцев — зимних месяцев, когда они более или менее оседлы — на разъезды от зимовья к зимовью и на уговоры каждой семьи в отдельности. И потому-то я считаю, что узнал северян лучше, чем большинство чужеземцев.

Сидир ждал. Раньше он почти ничего не слышал об этом.

— Их женщины часто испытывали к нам любопытство, — по-стариковски бесстрастно продолжал Юруссун. — И дерзко предлагались нам… Некоторые сопровождали нас в пути, показывая дорогу к следующему зимовью.

— Я слышал байки торговцев, — презрительно процедил Сидир. — Говорят, что северянки — колдуньи, феи, не превзойденные в женском естестве. Говорят, их женщина может бесконечно удовлетворять любого мужчину, не пресыщая его, но он платит за это тем, что становится её безвольным рабом, которому в жизни ничего, кроме нее, не надо. Сказки! Конское дерьмо! Почему же агенты, живущие в факториях на реке, не поддаются их чарам?

— Думаю, потому, что короткая связь оставляет лишь сладкое, будоражащее кровь воспоминание. И думаю, что такие поверья о северянках слагаются ещё и потому, что те не менее независимы, чем мужчины, не менее самостоятельны и опасны. Мужчины, со своей стороны, ни в чем им не уступают. И все же… все же… знаете ли вы, что туземцы из Диких лесов, имеющие кое-какие дела с восточными рогавиками, считают жителей равнин обоего пола чем-то вроде эльфов? Я могу их понять, и южные поверья мне тоже понятны, и я спрашиваю себя, можно ли называть их сказками, ибо я знал Брюсу из Старрока неполный месяц и вот уже полвека не могу от неё освободиться.

Юруссун умолк. Сидир стоял перед ним в изумлении. Старик не только раскрылся перед ним совершенно неподобающим ученику Толы образом — Сидиру было известно, что благородные рагидийцы почти никогда не влюбляются, как свойственно это их крестьянам или бароммцам: в слишком угнетенном состоянии держат они своих женщин.

Возможно, поэтому совершенно вольная, неукрощенная женщина произвела на него втройне сильное впечатление.

— Я… э-э… обещаю не злоупотреблять вашим доверием, — произнес наконец Сидир.

— Я очень неохотно поступился ради вас своей гордостью, — промолвил Юруссун, — хотя и знаю, что юноша, носивший мое имя, давно умер. — И добавил: — Остерегайтесь. Я предпочел бы, чтобы вы приказали убить эту пленницу, или отпустили бы её, или ещё как-то от неё избавились. А не хотите, то хотя бы будьте настороже — всегда настороже. Если почувствуете, что поддаетесь чарам, скажите мне, чтобы я убедил вас разорвать их, пока не поздно.

Рука Юруссуна, сжимавшая посох, дрожала. Без дальнейших церемоний он прошел мимо Сидира и зашаркал по коридору, удаляясь.