– Отмучился, – сказал бесцветным голосом Веня Поллитра, нетвёрдо стоя на ногах. Огородников очухался раньше остальных. Уткнул очередной котелок в костёр. Жмых, боясь, что с провиантом беглецы переусердствуют, отобрал сидр у Вени Поллитра, вручил Циклопу. Он как бы невзначай обмолвился, что до деревни, к которой их поведёт теперь Циклоп, идти максимум сутки. Ну, край к завтрашнему обеду добредут до места. Беглецы закурили, недоверчиво посматривая то на Огородникова, то на воров, но больше на Жмыха, понимая, что в данной ситуации многое, если не всё, зависит от этого вора. А вор в их лагере славился жестокостью: нехорошо обходился иногда с трудовым элементом. Обижал многих понапрасну. Жмых уловил общее настроение заключённых. Ухмыльнулся, отчасти раздосадованный таким недоверием, подошёл к Циклопу.
– Шоб не портить всем настроения, я ухожу. Остаётся с вами всеми уважаемый Витя Циклоп. А мне пора, – воры несколько секунд смотрели друг другу в глаза, прощались без сантиментов. Жмых резко шагнул от костра в стронувшуюся темноту. Когда его силуэт уплывающий, как парусник в беспокойном море, очертился на фоне белого снега, тогда все заметили, что небесная чернь окислилась, увяла, переплавилась в цвет голубики. Циклоп угрюмым взглядом обвёл заключённых. Заросший, почерневший, глаза в красных прожилках от недосыпа и усталости, только мотнул головой, давая понять, что сейчас двинемся. Зюзя, поначалу робко, потом осмелев, видя, что никому до него дела нет, стянул с мёртвого Шипицына телогрейку, шапку, хотел стащить брюки, но окоченевший тяжёлый труп пришлось бы ворочать: одному не справиться, просить о помощи не решился. Белеш распорол по спине покойного накидку-безрукавку некогда коричневого цвета, напялил на себя, под телогрейку, и в странной напряжённой задумчивости – словно отрешился от мира – уставился на труп.
В худых скулах его затаилось хищническое выражение. Огородников взглянул в сосредоточенное лицо солагерника, взглянул второй раз, пристальнее. Что-то не понравилось ему во взгляде Белеша. Не мешкая, принялся забрасывать труп снегом.
– Нужно хоть так закидать, – сказал он тяжело дыша, не оставляя без внимания Белеша. Веня Поллитра помог, насколько хватило энергии.
– Зря, – не теряя задумчивости, проговорил Белеш. Он продолжал смотреть в яму, со скрипом двигая заострившимся, словно у хищника, кадыком. – Снег сойдёт, волки достанут. Сожрут всё равно!
– Эй, ты чё удумал-то, – округлил глаза Веня Поллитра, заглядывая в лицо Белешу, словно пытаясь прочитать его мысли.
– Действительно, каторжанин. Нехорошие мысли в голове крутишь. На роже твоей всё написано. О дороге думать надо! Нам пора выдвигаться, – сказал Циклоп и глянул на Сашку-пулемётчика, как бы ища поддержки. Потом добавил: – Жмых правду говорил. Если сейчас тронемся, к вечеру до деревни дойдём. Ориентир – вон те две сопки. Но идти надо шустрее. Чтобы за день управиться.
Глава 9
Низкие тучи крадучись ползли по небу. Уже различались верхушки деревьев. Падал редкий снег. Сначала шли по следу, оставленному Жмыхом. Почти сразу наткнулись на бивак, разбитый ворами. Костёр ещё дымился.
«Надо же, а посчитали, что убёгли далеко», – рассеянно подумал Огородников.
Не выходя из распадка, Циклоп повернул круто влево. Следы группы Михася уводили в противоположную сторону. Заснеженная равнина казалась бесконечной.
Огородников всё не мог собраться с мыслями; его не покидало ощущение, что они идут после развода на деляну, к месту последней работы. Нормировщик Бычковский, его лошадка, размеренно тянувшая без устали сани, начальник караула Тыжняк, конвоиры – все они скопом в любую секунду выйдут из леса навстречу. Они все заговорят разноголосо о чём-то и ни о чём. Жаль, что эти грёзы лишены главного – сладостного наваждения чего-то приятного. Калейдоскопом пролетают мгновения вчерашнего дня. Господи, неужели прошли сутки? Даже не сутки, меньше! А кажется, много-много дней! Действительность Огородников воспринимает с отрешённой усталостью. Он следует за Циклопом, в голове пустота. Крепких нужных мыслей нет. Думать о чём-то тяжело, и нужны силы. Циклоп шагает первым, оглядывается редко. Он прибавил бы шаг, да силёнки уже не те. Жар в теле постепенно нарастает, удушающе клокочет в горле, задерживает и без того сбивчивое дыхание. День вошёл в свои права полновластно. Небо застыло на какое-то время. Ветер гулял в низовье, и уже думалось, что вскоре тучи раздвинутся, небо прояснится, но нет – сверху как-то придавило серой облачностью. Весна в Сибири капризная; если заблажит погода, то, считай, надолго.
Циклоп повернул к крутому склону сопки. Редкие пролески перегораживали путь. У самого подножия, словно в немой кручине, стыли разлапистые кедрачи и сосны. Откуда-то докатился перестук дятла. Перебирались через хребет долго: терпения и силы остались только у Огородникова, Циклопа и, на удивление, у Белеша. Они первыми взошли наверх и тут же обессиленные попадали в снег. Оказалось, ветер наверху крутился сильнее, а редкие проплешины чистого синего неба затянуло совсем. Пошёл снег: ленивый, искрящийся, весёлый. Погода нашёптывала: скоро замете-лит. Доносился диковатый голос Вени: он где окриками, где руками подталкивал, заставляя переступать ногами, измученного подъёмом Зюзю. Циклоп, воспользовавшись стихийным привалом, присел рядом с Сашкой-пулемётчиком. Посматривая вниз, заговорил, как бы отстранённо, не мешая Сашке передумать всё услышанное:
– Слышь, пулемётчик?! Снег пойдёт скоро. Следы Казани, ну, нашего кореша… заметёт, не отыщутся. Я к тому, что если хочешь идти в побег по натуре, ну. как говорил там на зоне. Иди. По такому следу ты их нагонишь, дыхалка у тебя ещё есть. За нас не переживай. Мы в том распадке уляжемся. Переждём метель. Отседова так и будем идти по распадку часов пять… выйдем к деревне… там и оторвёмся по полной… ну и поглядим, почём жизни свои пропащие продать. Ты мне только автомат свой отдай, а мой ножик возьми. Возьми-возьми. Мы так договорились с Михасем. Зажми в ладони. Видишь, какой ладный… он мне от кореша достался, – Циклоп зажмурился: никак кореша вспомнил. По лицу его пробежала тень: видно, что перебарывает накатившие приступы боли в руке. Когда боль утихла, заговорил вновь, но Сашка его не слышал. Он полностью ушёл в себя: в висках лихорадочно пульсировала кровь; и крики Вени Поллитра, и неторопливый говор Циклопа, и завывание ветра, все эти звуки расслоились, разбухли и многоречивым потоком проносились в его голове, разрывая плоть. Как хотелось бы укрыться пеленой небытия, чтоб хоть на минуту забыть этот побег, лагерь, пересыльные пункты. Он никак не мог уразуметь, что всё происходящее не сон, не наваждение, которое можно стряхнуть обыкновенным пробуждением. Сашка именно в эти секунды осознал, что уже ничего назад не вернуть.
– Ты что? Спишь что ли? Ну ты даёшь, пулемётчик! – назойливо жужжал рядом голос Циклопа. – Смотри, если засидишься. след потеряешь.
Огородников встал, чувствуя какую-то внутреннюю взрывную волну в себе. То, что он испытывал в эти минуты, не было страхом за свою жизнь, не было испугом перед теми, кто шёл за ними по пятам, и тем более не было отчаянием или раскаянием за рывок на волю. Он вдруг настолько явственно увидел себя со стороны, увидел себя из той прежней, забытой жизни, что мгновенно пришло понимание, что просто так сдаваться нельзя. Это его жизнь. Пусть, как сказал вор, и пропащая, но это его жизнь, и отдавать он её на съедение гулаговским шакалам не намерен.
Огородников глянул на тропу. Следы слегка запорошило. Вор был прав, если идти, то идти сейчас, не мешкая. Циклоп спохватившись достал из котомки кусок хлеба и протянул ему. Опять протянул нож, глазами показывая на автомат. Огородников принял нож, сжал чувствительно: действительно, ладная работа. Посмотрел на солагерников. Хотел что-то сказать, но промолчал: а что скажешь?! Лишнее всё это! Тут он резко протянул автомат Циклопу, словно боялся, что передумает и сделал несколько быстрых шагов в сторону только что проторённой тропы. Он шёл обратно, по следу, на ходу поедая хлеб. Он ещё ожидал какое-то время окриков в спину, готовился обернуться. Но только тишина подталкивала его. У самой кромки леса не вытерпел, обернулся. Заключённые, все, кроме вора, смотрели ему вслед и молчали. Сашка боялся, что кто-нибудь из них вызовется пойти с ним. Найдёт ли он в себе силы отказать кому-то?! Но, на удивление, никто не пожелал составить ему компанию.
