Лето 1918 года

В бараке было почти пусто. Все рабочие находились на заводе. Койки с панцирными сетками, а многие и вовсе без них, застеленные лишь досками с матрасами поверх, набитыми соломой, были пусты. Из открытых окон доносился звук пения птиц, и изредка по широкой комнате пролетал теплый летний ветерок.

Некоторые части барака были отделены занавесками. Так обычно отделяли от основной части огромного помещения территорию «семейных» – две-три койки, на которых спали супруги и их дети. За одной из таких занавесок сидела женщина, одетая в серое платье в пол с белым застиранным платком на голове. Она с беспокойством и тревогой смотрела на лежащего мальчика лет семи и нервно кусала губы. И было от чего. Голова мальчика была перевязана куском оторванной холстины. Левый глаз заплыл от огромного на пол лица синяка. На руках тоже были гематомы, а если откинуть тонкую простынь и снять нательное белье, то и на теле ребенка можно было обнаружить множество синяков.

– Сереженька, кто же тебя так, – тихо прошептала женщина, сдерживая подступающие слезы.

Видимо от звука женского голоса мальчик пришел в себя. Веки задрожали, и с трудом открылся правый, не заплывший, глаз. Ребенок мутным взглядом обвел пространство, и через пару секунд его взор остановился на женщине.

– Хде. я?..

***

Болело все тело. Первой моей мыслью было «и как я сумел так нажраться?» Последнее что помню – отмечали успешную защиту диплома. Начали еще сразу после выхода из здания университета. Потом плавно переместились на квартиру к Леньке одногруппнику. Там и девчонки наши подтянулись. А потом – все как в тумане. И ведь не любитель я выпить, а поди ж ты!

С трудом разлепив почему-то лишь один глаз, я кое-как сумел осмотреться, и второй мыслью стало «ну здравствуй, белочка». Что за женщина передо мной, да еще и одетая так странно? Да и выглядит она как-то уж очень большой. Великанша блин.

– Хде. я?.. – с трудом смог я задать свой вопрос.

Горло пересохло и саднило. Слова проталкивались с трудом.

– Сереженька! Очнулся! – кинулась ко мне незнакомка и с нежностью провела рукой по моей голове.

«Сереженька?! Меня же Алексеем зовут!»

Странности множились, а ответов пока не было. Горло не давало о себе забыть и сильно отвлекало от мыслительного процесса. Собрав последние силы, я сумел попросить воды. Хоть тут проблем не возникло. Женщина после моей просьбы засуетилась и исчезла из моего поля зрения, позволив осмотреться более внимательно. Увиденное не обрадовало. Более того – я решил, что брежу и сошел с ума. А все руки. Мои руки. Мои ли? Слишком маленькие, тощие, какие-то… детские?

– Держи, Сережа, – вернулась женщина, протянув мне жестяную кружку.

Тут же помогла мне приподняться и я наконец утолил свою жажду. Стало гораздо легче. Даже голова закружилась, после чего сознание плавно покинуло меня. Снова.

Через сколько времени я пришел в себя, не знаю. Мне снился какой-то странный и донельзя реалистичный сон. Будто я мальчик лет шести. У меня есть родители: отец – рабочий, слесарь на заводе. Мама – кухарка на том же заводе. Снился какой-то переезд на допотопном поезде. Он жутко трясся в пути, вместо нормальных привычных вагонов – тихий ужас с деревянными лавками, маленькими окошками и печкой посередине. Духота, курят прямо в вагоне, воняло потом, птичьим пометом и дешевым самосадом. Рядом родители радостно обсуждают переезд в Москву из Тулы. Отца перевели на новый завод. Партия направила, в которой папа – Федор Романович – состоял аж с тысяча девятьсот десятого года! Это запомнилось из его горделивой речи попутчику. А тот лишь уважительно охал, да кивал. Странный сон. И опять же – очень реалистичный.

Но когда я пришел в себя, то понял, что может и не сон. Воспоминания Сережи Огнева накатили на меня разом. И лишь добавили вопросов. Самый главный – что за бред вокруг творится? Почему я вдруг оказался в теле семилетнего (первая моя оценка своего возраста оказалась неверной) пацана в тысяча девятьсот восемнадцатом году? Это такие дикие галлюцинации? Неужели я все же поддался уговорам Лизы и попробовал ту дрянь, которой она упорно пыталась меня угостить, обещая неземное блаженство? Да ну нафиг! Я наркотики никогда ни в каком состоянии не употреблял. Но что тогда происходит?

Спустя два дня я покинул койку и смог выйти впервые на улицу. Прошел до ближайшей лавочки, уселся на нее и, болтая ногами, так как в моем нынешнем теле достать до земли не получалось, принялся раскладывать «по полочкам» все, что узнал за последнее время.

Во-первых – мой «глюк» так и не прошел. Как я оказался в теле семилетки я так и не понял, но три дня подряд просыпаясь в окружении рабочих завода «Дукс» на панцирной сетке с болями от синяков во всем теле заставили меня поверить в факт моего «переноса». Так что хочешь или нет, но теперь я не Алексей Котельников, а Сережа Огнев.

Во-вторых – сейчас на дворе 1918 год и во всю все еще идет гражданская война. Ее обсуждают все взрослые, с тревогой и надеждой делясь новостями о том, как «наши» красные бьют «белых».

В-третьих – вернулись воспоминания Сережи о том, как он вообще оказался в такой ситуации. Все банально и в чем-то страшно. «Детская» драка с пацаном двенадцати лет. Сережа обозвал того «белополяком», узнав, что паренек сын поляка. О том, что тот поляк к белым не имеет никакого отношения, семилетке было невдомек. А подросток обиделся. Да так, что силы своей не сдерживал и отмудохал Сережу почти до смерти. Повезло, что взрослые заметили и оттащили подростка, а то бы забил насмерть. И что интересно – тому подростку кроме ремня от отца больше никакого наказания не было. Надо запомнить. И при случае – вернуть должок.

В-четвертых, нужно понять – а как мне дальше то жить? Все планы из прошлого теперь… в прошлом. Или будущем – тут уж как посмотреть. Как все вернуть назад я понятия не имею. Так что жить мне Сергеем, сыном рабочего, попрощавшись со всем, что знал. И с родными в том числе.

На последней мысли подкатила такая грусть и отчаяние, что глаза помимо воли наполнились слезами, а к горлу подкатил предательский ком. Зашмыгав носом, я минут пять пытался успокоиться, пока проходящая мимо тетка Настасья не заметила моего состояния и не угостила пирожком. С луком и яйцом.

Поблагодарив сердобольную соседку по нашему бараку, я умял угощение и сам не заметил, как грусть отошла на второй план. Похоже детское тело само включило «механизм адаптации», решив смыть все плохое банальным плачем.

– Ладно, Леха, – прошептал я себе под нос, стряхивая крошки с губ. – Теперь ты – Серега. Надо переучиваться. И думать – что делать. Кто виноват – оставим на потом. А сейчас… – тут я огляделся и решительно двинулся по улице вниз.

Знакомыми и друзьями прошлый Сережа обзавестись не успел. Надо исправлять. После чего готовить «ответку» тому гаду «поляку». Оставлять просто так его побои я не собирался. А в одиночку я с ним не справлюсь – не те у нас пока весовые категории.

Как все же изменилась (точнее изменится) Россия за сто лет. Разница культур ощущается буквально во всем. Тут нет ни телевизора, ни интернета, да даже машин – и тех почти нет! Из игрушек – палки, камни да самоделки от родителей. Деревянная лошадка – предмет личной гордости любого пацана, даже более старшего, чем я сейчас, возраста. О выточенном из доски маузере и говорить нечего. Такой пацан на районе сразу становится персоной номер один.

Когда я пошел знакомиться с местной пацанвой, сразу встал вопрос – а о чем мне с ними говорить? Дети обсуждали не марку авто, а породу лошадей да их норов. Какая кобыла смирная, а какая может и лягнуть, если близко подойти. Чем их кормить, да у кого есть такой полезный транспорт.

Выручил уже известный мне «заход» с игрой в «красных-белых». Вот тут все дети проявили редкостное единодушие в желании поучаствовать в такой игре. Но опять пошел спор – а кому быть «белым»? Играть за врага не хотел никто. Мне тоже быть «беляком» не хотелось – репутацию надо нарабатывать, а как ее сделаешь, если изначально будешь за «врага» играть?