Они заказали ветчину, яйца и чипсы, и уселись у окна, где бледный солнечный свет широким пятном падал на круглый полированный столик. Джоанна залпом выпила четверть своей пинтовой кружки и счастливо вздохнула.

– Ох, как это чудесно, – сказала она, улыбаясь ему, но тут же на ее лице появилось выражение раскаяния, и смена выражений была настолько быстрой и зримой, что Слайдер едва подавил желание рассмеяться.

– Ты подумала, что если б Анн-Мари не погибла, мы бы не сидели здесь с тобой.

– Как ты угадал?

– Твое лицо. Будто наблюдаешь за персонажем мультика – все преувеличено, а не как в жизни.

– Ха-ха, благодарю!

– Да нет, это чудесно. Большинство людей так замкнуты, как будто озабочены всем миром.

– Даже если им вообще не о чем заботиться. Бедолаги, я думаю, что это просто уже стало у них привычкой. Это, должно быть, ужасно – быть неспособным позволить себе чему-то порадоваться.

– Так почему же ты совсем не такая? – спросил он, действительно желая узнать это.

Она подвергла вопрос серьезному рассмотрению.

– Я думаю, потому, что у меня никогда не было времени смотреть телевизор. – Тут он с протестующим жестом рассмеялся, но она продолжала: – Нет, я в самом деле именно это и имела в виду. Телевизор вгоняет в депрессию – он все время показывает людские пороки. Я не думаю, что людям идет на пользу, когда им все время вдалбливают, что человечество полно низости, зла, мелочности, одним словом, что оно отвратительно.

– Даже если все так и есть?

Она всмотрелась в его лицо.

– Но ты ведь так не думаешь. И это просто замечательно, учитывая твою работу. Как ты ухитряешься сохранять иллюзии? В особенности, если... – она резко оборвала фразу со сконфуженным видом.

– В особенности – что?

– О, дорогой, я собиралась сказать дерзость. Я хотела спросить, в особенности, если ты еще и неудачно женат. Извини.

Учитывая, что они только что провели вместе ночь, жарко занимаясь любовью, учитывая, что он был нечестен со своей женой ради нее – «дерзость» была комично неподходящим словом, да еще и довольно устаревшим в этом современном мире, так что он расхохотался.

Никогда раньше за свою жизнь он не испытывал такой легкости в чьей-то компании. Даже больше, чем заниматься с ней любовью, ему хотелось провести с ней остаток своей жизни, просто разговаривая с ней. Ведь всю свою предыдущую жизнь он копил в себе внутренние размышления, никогда не произносимые вслух, потому что не было никого, кому не было бы скучно их выслушать, кто не отнесся бы к его словам презрительно или просто не понял бы его, не видя в его словах смысла или притворяясь, что не видит. Он знал, он чувствовал, что мог бы разговаривать с Джоанной абсолютно обо всем, и она бы выслушала его с отзывчивостью, и жуткий голод по обыкновенной человеческой беседе охватил его – не обязательно по важному поводу или особо интеллектуальной, а просто голод по необязательной, дружеской приятной болтовне.

– Кстати, говоря о твоей работе, – сказала она, следуя принципу Шалтая-Болтая возвращаться к предпоследней теме разговора, – разве ты не будешь задавать мне вопросы, чтобы оправдать мое пребывание с тобой? Я не хотела бы, чтобы у тебя были из-за меня неприятности. И вообще, я припоминаю, что вы были довольно-таки несдержанны, инспектор. Я хочу сказать, а если бы ее убила я?

– А ты сделала это?

– Нет, конечно, нет!

– Ну, и все, – довольно ответил Слайдер.

– Я беспокоюсь за тебя. Похоже, у тебя совсем нет инстинкта самосохранения.

То, о чем она говорит, подумал Слайдер, это болезненная правда. Количество поводов, по которым ему следовало беспокоиться, увеличивалось буквально ежеминутно, но он испытывал сейчас лишь чувство полного комфорта, ощущая, как ее нога прижимается к его бедру. Он с трудом очнулся от этого состояния.

– Ну, тогда расскажи мне о своем приятеле Саймоне Томпсоне.

– Какой он мне приятель, тощий маленький змееныш, – быстро ответила она. – Впрочем, я не предполагаю, что это он был убийцей. Он похож на снулую рыбу, двуличен и труслив.

– Никогда не строй предположений. Ты начиталась слишком много книжек.

– Правда, – согласилась она, но не удержалась и продолжала рассуждать. – С другой стороны, я только что подумала, что он все же мог быть способен на это. Эти люди с повышенным самолюбием могут быть удивительно безжалостными, а он убедил сам себя, что она и была «Фантомом, Который Звонит Женам».

– Как, повтори?

– Ах, да – ну, ты помнишь, я говорила тебе, что во время гастролей люди делают то, чего никогда не сделали бы дома? Конечно, все знают об этом, но все и помалкивают за исключением того, что пару раз к некоторым женам анонимно звонила по телефону какая-то женщина и выкладывала все подробности, и конечно же, это создавало массу ужасных проблем у многих людей. Ну, после того, как Анн-Мари и Томпсон рассорились, он начал утверждать, что она и была тем «Фантомом», и это еще больше ухудшило ее положение, потому что, как всегда, нашлись люди, которые посчитали, что дыма без огня не бывает.

– Ты сама как думаешь, это она звонила?

– Нет, конечно, нет. Какая причина могла толкнуть ее на такой шаг?

– А какая причина была у того, кто это сделал?

Она подумала и вздохнула.

– Ну, я просто не думаю, что это была она. Бедная Анн-Мари, никогда она не была на верху популярности.

Слайдер в задумчивости отпил еще пива.

– Когда у нее и Саймона был этот роман, они хорошо ладили? Отношения были дружеские?

– О, да. Они были поглощены друг другом. Мартин Каттс сказал, что, лишь глядя на них, он уже ощущает себя рогатым. – Она вдруг нахмурилась, как будто вспомнила нечто противоречивое. – У них была размолвка в последний день во Флоренции. Только что вспомнила. Но они, видимо, помирились, потому что когда мы летели домой, в самолете они сидели рядом.

– А насчет чего была размолвка?

– Я не знаю. – Она усмехнулась. – Я тогда «жарила собственную рыбу», так что не очень интересовалась.

Слайдер ощутил мгновенный укол ревности. Что это была за другая «своя рыба»?

– Расскажи-ка мне о Мартине Каттсе, – сказал он ровным голосом.

Она оперлась локтями о стол.

– О, насчет Мартина все в порядке, при условии, что его нельзя принимать всерьез, впрочем, едва ли кто-нибудь может это сделать. Просто он так и не вырос из детского возраста. Он остановился на подростковой стадии, и до сих пор считает, что обязан переспать с каждой новой женщиной, которая встречается на его пути, но это для него не значит ничего серьезного. Серьезно, он как ребенок – ему больше всего хочется, чтобы он всем нравился.

Слайдер подумал, что знаком с таким типом мужчин, и для него трудно было бы вообразить нечто, что могло бы ему понравиться меньше этого. Опасный, эгоистичный, самолюбивый, – и каковы же были его отношения с Джоанной? Но ему не хотелось задумываться об этом. К счастью, в этот момент появилась заказанная еда, лишив его возможности задать несколько поистине дурацких вопросов. Еда была хороша: ломти ветчины были толстыми и без костей, влажными и благоухающими, совершенно не похожими на тот скользкий пластик из сандвич-бара, которым его пытался накормить Атертон; чипсы были золотистого цвета, хрустящие и пышные внутри, а яйца были безукоризненно непорочны, как ромашки. Они молча ели, и простое удовольствие от вкусной еды и доброй компании было почти болезненным. Откуда-то в его мозгу возник голос О'Флаэрти: Одинокий мужчина опасен, Билли-бой.

– Благодарение небу за пабы с закуской, – вздохнула Джоанна, эхом вторя его ощущениям.

– По-моему, ты способна съесть довольно много, – заметил Слайдер.

– Это «синдром карри», – весело ответила она, – одна из опасностей моей работы. Когда работаешь не в городе, то приходится есть в промежутке между репетицией и концертом, а это обычно где-то между половиной шестого и семью, а так рано открываются только индийские рестораны. А когда играешь в городе, то хочется поесть после концерта, но сначала надо принять пару пинт, чтобы развеяться, а к этому времени опять-таки остаются открытыми только эти заведения с карри.