Я услышал хлопки дверей, тихий гул мотора и шум резины трущейся об асфальт.

Они уехали.

Но легче мне не стало.

«Живи и всегда помни, падаль, что в этом мире есть такие люди как мы, которые просто позволяют жить ничтожествам вроде тебя!»

Опять всплыла эта фраза в моей голове.

Ну, почему?! Почему я не могу этого забыть? Ведь столько месяцев уже прошло, а воспоминания по-прежнему свежи, словно это всё случилось сегодня. Как же мне выкинуть это из головы?

«Живи и всегда помни».

Вот я и помню – каждый день вспоминаю. Голоса этих людей постоянно вспыхивают у меня в памяти. Как и сейчас.

– АААААААААААААААААААА!!! – Я заорал на весь дом, чтобы заглушить слова тех бандитов. Зажал уши, закрыл глаза.

Меня здесь нет. Меня больше нет в этом мире – я в другом месте. Не знаю, где я, но точно не здесь.

Меня больше нет.

Это не помогло: мозг не хотел бежать от реальности – он продолжал меня окунать в неё, продолжал напоминать мне о событиях, которые сделали меня таким. Я не мог бороться с этим страхом.

Паника нарастала.

Дом.

Точно! Дом!

Только дом моё единственное безопасное место – пока я в нём, со мной ничего плохого не случиться.

Надо сильнее забаррикадировать дверь.

Но руки тряслись. Страх не уходил. Спрятав голову между коленями, я обхватил их руками. Пытаясь хотя бы так унять своё дрожащее от ужаса тело, стараясь хоть при помощи этого остановить в тревоге мечущийся по углам черепной коробки мозг.

Я не могу так жить.

Но я не собираюсь умирать. Я просто хочу покоя.

Пусть все оставят меня. Пусть дадут жить так, как я хочу.

Не знаю, сколько времени я так просидел, борясь с паникой и стрессом, но я снова услышал звук подъезжающей к моему дому машины, когда солнце было ещё высоко над горизонтом.

Я услышал, как калитка отварилась: по одним только звукам моё воображение начертило такую отчётливую картину, что я буквально увидел своими глазами, как она открывается, как идут чьи-то ноги по моей дорожке из белой плитки.

И это нагнало ещё больше паники на моё совсем лишившееся мужества сердце. А когда оно готово было разорваться, то раздался очередной стук в дверь – уже второй за сегодня.

И ЧТО ЖЕ И ВСЕМ ОТ МЕНЯ НАДО?!!

Я же просто хочу покоя…

– Коленька, сыночка, открой маме дверь.

– Прости, мам, не могу. – Я даже не стал поворачиваться к двери, а так и продолжил сидеть на полу, лишь иногда поднимая голову, чтобы родители слышали мой голос хоть немного отчётливей.

Родители…

Самые близкие мне люди, но даже их я не мог пустить к себе. Даже голос родной матери не внушал мне доверия и не вызывал умиротворения. Я не мог открыть эту чёртову дверь даже перед ними.

– Почему, сыночек, ты нас больше не любишь? – Слёз я не видел, но они прекрасно слышались в голосе матери: воображение уже рисовало то, как она, стоя на моём крыльце, вытирает их белым платком с синими узорами птиц, который она всегда носила с собой в правом кармане то куртки, то джинс (всё зависело от погоды).

– Сын, хватит дурить. Мы с матерью проделали такой долгий путь не для того, чтобы разговаривать с дверью. Открой немедленно, прекрати страдать ерундой! – Отец, как и всегда, был строг. Но, несмотря на всю его суровость, я прекрасно знал, что он меня любит так же сильно, как и мать.

– Не дави на него, Ром. Ему и так тяжело. – Видимо, мать думала, будто я не услышу её шёпот, но я услышал всё, и мне стало только хуже (презрение к себе ещё сильнее выросло при осознании того, что я заставляю своих близких страдать).

– Я не дурю, па. Мне, правда, очень страшно. Я не могу открыть вам. – Я начал водить пальцем по полу, как я это всегда делал в детстве, когда родители меня отчитывали.

– Понимаю, в тебя стреляли, это очень страшно, но ведь жизнь на этом не заканчивается. Вон, в Петьку тоже стреляли и не один раз: он много чего в жизни повидал, однако живёт себе спокойно и не запирается от всех. – Отец никогда не умел подбирать подходящие слова и оказывать эмоциональную поддержку. Каждый раз, когда он пытался меня приободрить, я всегда понимал, что он хотел как лучше, но от его слов становилось лишь тяжелее. И этот раз не стал исключением.

– Не все в этом мире смелые люди, пап. Я бы и рад выйти, да обнять вас, но я даже до дверной ручки дотронуться боюсь, когда слышу, как кто-то проходит мимо моего дома, а вы, так и вовсе, на моём крыльце стоите.

– Ну, хотя бы в окно выгляни, сыночек. Дай нам на тебя посмотреть.

Действительно, чего это я тут запрятался. Выйти я, может, и не в состоянии, как и дверь открыть, но хотя бы выглянуть в окно-то я могу. Хотя бы для того, чтобы поговорить с родителями.

Я взял булки в руки и подошёл к окну рядом с входной дверью. Отодвинув в сторону тюль, я постучал в окно, давая близким знак, к какому окну им следует подойти (просто окна были с обеих сторон от крыльца – я подошёл к левому, со стороны родителей).

Услышав мой стук, мать едва ли ни бегом помчалась к окну; отец же шёл спокойно, хотя в его движениях я всё равно видел несвойственную ему суету. Спустившись на изрядно заросший газон, они встали напротив окна, и я неуклюже помахал им рукой, глупо улыбаясь и делая вид, будто я счастливый человек.

В их глазах я видел жалость, вот только если жалость матери была вызвана состраданием, то жалость отца вызывало презрение: ему было стыдно оттого, что он так и не смог вырастить настоящего мужчину – я видел это – такой взгляд в свой адрес я видел от него слишком часто, чтобы хоть с чем-то его спутать.

– Как ты, сынуля? Похудел, смотрю, сильно. Ты хоть ешь чего? У тебя деньги на еду есть? – Слёзы матери прекратились, но всхлипы остались.

Мне было неловко из-за этой ситуации, и я проклинал себя за то, что ничего не в состоянии с собой поделать. Но всё же я мог хотя бы словами утешить дорогих мне людей:

– Спасибо, мам! Я держусь. Деньги на еду у меня есть. А то, что худой, так это я всё ещё не до конца восстановился после операции. – Улыбка сияла на моём лице, но вот и слёзы, намереваясь вырваться, тоже придавали блеска моим глазам.

– Нам звонила Мария, сказала, что она была на опознании, и что полицейские поймали одного из грабителей. Она на все сто процентов уверена, что это один из тех типов, что напали на вас тогда. Он оказывал серьёзное сопротивление при задержании, открыл огонь, и полицейским пришлось пристрелить его. Ты слышишь, сын, он мёртв. Может, уже перестанешь бояться? Открой дверь. – Отец всё не оставлял надежды, будто мой недуг можно одолеть всего лишь несколькими словами.

– Если бы всё было так просто, па. Второй-то всё ещё на свободе. Да и в этом мире полно других людей подобных им – всех не переловишь. – Мне и самому было стыдно за такое своё поведение, но страх всегда был вещью непокорной.

– Но и не спрячешься. Чего ты добьёшься сидя здесь? Только того, что вся твоя жизнь пройдёт мимо, а? – Отец начинал давить на логику (это было очень мудрое решение с его стороны). И я начинал злиться на его слова (видимо потому, что они действовали).

– Мы думали, что тебе станет легче от этих новостей, сыночек. Думали, ты нас пустишь, вылезешь из своей скорлупки. – Мама говорила очень мило, и даже нежно. Я сквозь окно чувствовал её заботу, только лучше мне от этого не становилось.

– Боль так быстро не проходит, мам. Во всяком случае, не у меня. Прошло всего лишь пару месяцев с момента нападения: у меня ещё даже плечо не до конца зажило, не говоря уже про психологические травмы. Их-то лечить будет ещё тяжелее. – Я опустил взгляд. Больше я не мог смотреть родителям в глаза (мне совсем стало тяжело на них взирать).

– А что насчёт визита к психологу? – Родители сказали это дуэтом, едва не звуча в унисон.

– Сами видите, что я не могу к нему отправиться, а звать его сюда слишком дорого для меня. Да и как мне с ним разговаривать, через дверь?