– Я действительно ничего не знаю, – в сердцах воскликнул Северин, отбросив стило. На пергамент упала капля чернил, замарав ровную строку. – Чтоб они провалились, эти варвары!

«Понять и полюбить», – говорил Ремигий. Но как можно понять народ с традициями, абсолютно не укладывающимися в сознании римлянина? Если родился ребенок, то брат матери считается для младенца более близким родственником, чем отец.

Родство исчисляется до седьмого колена – семиюродные братья почитаются родными – потому семьи у варваров весьма обширны. Если женщина изменила мужу, приговор будет один – смерть, поскольку на свет может появиться «чужое» дитя и с ним (а значит, и с его родственниками) придется делиться имуществом семьи.

Изменниц обычно приносят в жертву, говоря проще – незамысловато топят в болоте. В это же болото, между прочим, выбрасывают часть военной добычи – дары богам.

Никто не спорит, возведенное в культ почитание семьи есть благо, но, кажется, германцы слегка перестарались! Ремигий, впрочем, уверяет, будто в том есть основы для христианских добродетелей, однако предпочитает не упоминать о наложницах – любой мужчина, способный прокормить не только жену, детей и родителей, вправе взять себе еще одну или нескольких женщин из числа пленниц. А таковых немало – война для франков является естественным и угодным богам образом жизни, врагов же бессчетно.

Северин не переставал изумляться многообразию варварского Универсума – в одних только Суасоне и Реймсе кроме франков жили везиготы и остроготы, две вандальские семьи, еще какие-то гепиды, совершенно непонятные фризы и даны, пришедшие откуда-то с северо-востока и покорившиеся могучему Хловису.

Можно вспомнить и про оставшихся в живых галлов, незнамо какими ветрами занесенных на левобережье Рейна антов и вроде бы навсегда сгинувших аланов – эти почти совсем растворились среди сикамбров, о сгинувшем аланском величии нынче помнят одни седые старцы.

Королевство Суасонское являлось огромным тиглем, в котором сплавлялись представители почти двух десятков племен, для Северина почти неотличимых – варвары все до одного высокие, сильнющие, светлоглазые, рыжие или соломенноволосые, говорят на языке одного корня, пусть и с небольшими различиями. В любом случае гот всегда сможет понять речь франка или вандала.

Ремигий достаточно просветил племянника в недавней истории Лугдунской Галлии – весьма безрадостной истории, надо заметить. Если Суасон времен Сиагрия оставался последним непрочным островом Империи среди безбрежья варваров, то на прочих землях некогда процветавшей провинции Рима бушевал настоящий шторм – бесконечные вторжения приходящих из-за Рейна варваров выжгли эту благодатную землю и лишь с приходом франков, надумавших остаться здесь всерьез и надолго, Галлия и Бельгика замирились.

Девяносто лет назад Галлию по очереди атаковали вандалы, свевы и аланы – о последних остались наиболее жуткие воспоминания. Именно они выжгли Августу Треверов, Богакум и Лютецию, вырезав все римско-галльское население.

В 440 году насмерть перепуганное правительство Рима попыталось остановить непрекращавшиеся погромы и грабежи, отдав аланам земли на побережье Гесперийского моря, но, пожалуй, тут впервые в политику вмешалась кафолическая церковь в лице святого Германа из Оксерра,[10] предшественника Ремигия.

Герман встретил вождя аланов Эохара на пути к Луаре. Безоружный епископ остановил лошадь Эохара и объявил обалдевшему от такой наглости язычнику, что вперед ему дороги нет. Изумленный вождь подчинился, и поселение аланов было отсрочено на шесть лет – до смерти святого Германа. После того аланы утвердились на галльских землях, уступленных им римским правительством, уничтожив и изгнав при этом часть населения.

А через двенадцать лет аланов наголову разгромили иные варвары – везиготы почти полностью истребили некогда могучее племя и навсегда вычеркнули его из истории Галлии.[11] Го тов, в свою очередь, оттеснили на юг сикамбры и бургунды.

Эта земля не видела мира долгие десятилетия, и только когда Хловис Меровинг объявил северную Галлию и Бельгику своей вотчиной, стало поспокойнее – неукротимая энергия короля отныне была направлена на расширение владений сикамбров, чему, между прочим, весьма способствовал епископ Ремигий. Мудрый Князь Церкви понимал, что обращение франков (пусть и не всех) в христианство лишь дело времени, а королевство Суасонское набрало достаточно силы, чтобы противостоять Бургундии и Толозской Готии во главе с риксом Аларихом II.

Но прежде всего опасаться приходилось нашествий из-за Рейна и Арденнских гор – достаточно вспомнить о разгромленных нынешним днем алеманах, и это не говоря о сотнях племен и десятках племенных союзов, готовых нескончаемым потоком хлынуть на зеленые равнины Галлии. Мрачные германские леса, раскинувшиеся за серебристо-седой лентой Рейна, таили нешуточную угрозу. Причем далеко не всегда исходящую от смертных людей…

…Античный мир навсегда уходил в прошлое, изменялся быстро и непредсказуемо, а главным символом этих изменений являлись наводнившие некогда полусонные и благополучные владения Рима белобрысые верзилы с длинными клинками и расписанными таинственными рунами круглыми щитами.

Варвары. Варвары, которые примут под свою руку земли Империи, основав на ее обломках благородную Францию, могучую Германию, утонченную Италию и величественную Британию.

Великий Рим оставил наследство достойным преемникам, но варварам еще предстояло осознать, какие сокровища оказались в их руках…

– Угар, что ли? – поморщился Северин, посмотрев на огонь. Внезапно начала болеть голова, стало тяжело в затылке, и кровь застучала в висках.

Нет, не угар – очаги в домах сикамбров устроены очень просто: выложенное камнем окружье, дым уходит сквозь широкое отверстие в крыше. Если огонь достаточно силен то дождевые капли и снежинки превращаются в пар еще не проникнув в помещение. Причем дым от поленьев не скапливается под крышей, дом «дышит» благодаря узким прорезям в бревенчатой кладке. Каменные здания сикамбры не любили, все строили из дерева – верили, что в древесине есть «душа» и будто бы в сосне и ели сохраняется жизнь, даже когда спиленные бревна превратились в теплое и удобное жилище.