— Да уж, чище и не бывает, — хмыкнул почему-то математик Скафф, — можете поверить.

Однако математик Бусс отнёсся к вопросу Тик-Така серьёзно:

— Сударь, никто и никогда в Стране Кукол не позволил бы нам заниматься ненужными и непрактичными вещами. Чистой науки нет, как нет и чистой практики. Вздором представляется одно без другого… Мы забыли вас с самого начала предупредить, — о, это вполне профессиональная рассеянность! — что мы с коллегой Скаффом занимаемся исследованиями соотношения в нашей стране прав и обязанностей. Иными словами, мы обосновываем справедливость разделения между куклами многого и малого. Так вот, мой коллега является сторонником точки зрения, что в случайном мире права должны быть распределены равномерно, а обязанности — одним больше, другим — меньше…

Разумеется, я придерживаюсь противоположной точки зрения, — невозмутимо продолжал Бусс. — Иначе я не сидел бы с коллегой Скаффом в этой комнате вместе. Я думаю, что для общества кукол полезнее разделить права на «больше и меньше», а обязанности — поровну.

— Но разумнее было распределить поровну и права и обязанности, как этого требует справедливость, — резонно заметил Тик-Так.

— Ну нет, это годится разве что для людей, — не согласился Скафф. — Для кукол мы должны поддерживать внутренний конфликт или, как выражается наш великий Сакалева, «создавать внутреннее сопротивление».

— Но сами-то вы понимаете, что это несправедливо?! — взволнованно произнёс Часовщик.

— А вот этими вопросами занимаемся не мы! — вдруг жестко оборвал Бусс и холодно посмотрел на Тик-Така.

— Да! Да! — поддержал Скафф. — Справедливость в вашем толковании есть эмоциональная человеческая категория, а мы — математики. И всякие там эмоции мешают достижению высшего совершенства, к которому идём мы, куклы. А впрочем, вам, наверное, следовало бы побеседовать на эту тему с историком Маоной и поэтом Шнявой: они-то на этом деле собаку съели.

Математики замолчали и выжидающе уставились на Часовщика. В их глазах явно сквозило нежелание продолжать беседу. Тик-Так пожелал им успеха в работе. В ответ они сухо поклонились.

Совершенно обескураженный, Тик-Так снова оказался на веранде. Ах, как не хватало ему сейчас милых, насмешливых и добрых друзей. В их обществе было всё просто и естественно и поэтому свободно и красиво. Но Тик-Так решил до конца постичь дух этой странной страны. И, тяжело вздохнув, он направился к двери, на которой значилось:

Постучав, он вошел. Убранство комнаты приятно поразило Тик-Така. Здесь всё было по-домашнему. Дрова потрескивали в камине перед которым задумчиво сидел поэт Шнява, пошевеливая кочергой поленья. Историк Маона раскинулся на диване, укрыв ноги ярким шотландским пледом, и читал «Жизнеописание двенадцати цезарей» Светония.

— Входите, входите, — приветствовал поэт вошедшего Тик-Така, — и присаживайтесь к огню. Нет ничего приятней, чем посидеть и поболтать вот так, у камина. Не правда ли, коллега?

Поэт всех называл «коллегами», полагая, что в душе каждого скрыто великое поэтическое дарование и только условия и недосуг мешают каждому создать великие произведения поэзии.

— Да, да, входите, пожалуйста, — Маона прервал чтение и легко поднялся с дивана. Подойдя к Тик-Таку, он взял его под руку и повёл к камину.

— Располагайтесь запросто, — подвинулся поэт, — у нас здесь, знаете ли, без церемоний.

Тик-Так подсел к огню, и ему на мгновение показалось, что он снова сидит у костра в далекой Лапутии, его друг Брадобрей рассказывает какую-то небылицу, Кот Василий блаженно дремлет, греясь у костра, а Кошка Машка слушает, не перебивая, и щурится на прыгающие языки пламени. Часовщик даже слегка тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. И чтобы как-то завязать беседу, он спросил:

— Почему это в вашей комнате отсутствуют девизы?

— А-а! — Маона пренебрежительно махнул рукой. — Для того чтобы быть последовательным в своих убеждениях, не обязательно размахивать флагами. Разумеется, я полагаю, что все целесообразное совершенно, а совершенное — красиво. А впрочем, мой друг поэт Шнява проповедует обратное.

— Надеюсь, это не мешает вашей дружбе? — осторожно спросил Тик-Так.

— Напротив, мы ценим убеждения друг друга и получаем неисчерпаемое наслаждение от наших бесед, — мягко пояснил поэт Шнява.

— И что же является темой ваших бесед? — поинтересовался Тик-Так.

— Куклы, коллега, исключительно куклы, их прошлое, настоящее и будущее, — ответил Маона. — Мы производим самых совершенных и самых красивых кукол. Поэтому история нашей страны есть история усовершенствования кукол. Мы сами решаем, какие куклы нам нужны и в каком количестве, и регулируем их производство.

— Куклы делают кукол?! — удивился Тик-Так. — Обычно кукол делают люди.

— Вот, вот, — чему-то обрадовался Маона, — люди делают кукол для себя. Вдумайтесь: для себя. Но у нас — совсем другое. Куклы делают кукол не для людей, а для кукол.

— Но зачем? — удивился Тик-Так. — Во всем должен быть какой-то смысл — и он есть в желании сделать кукол лучше, чтобы они доставляли человеку больше радости…

— Вы упрощаете вопрос, — вмешался Шнява. — Нам совсем не нравится быть игрушками в руках людей, мы служим красивому и поэтому совершенному.

— Но красота ради красоты… — неуверенно произнёс Тик-Так, — это звучит несколько отвлечённо. По-моему, красота должна доставлять удовольствие.

— Вы неправы, коллега. Красота прежде всего должна служить совершенству, — убеждённо и пылко возразил поэт Шнява. — Только мы оказались способными создать культ красоты и совершенства! Разве вы не убедились в этом, увидав нашу восхитительную Трабаколлу?

Тик-Так неожиданно для себя торопливо согласился:

— Трабаколла — самая красивая и самая умная из кукол!

— Ну вот, видите, — довольно произнёс историк Маона. — Вы тем самым уже признали примат совершенства. Однако должен вам по секрету сказать, что сейчас мы изготовляем ещё две красивейшие куклы — Марсальяну и Трикандину.

— И не удивлюсь, — заметил поэт Шнява, — что нашей очаровательной Трабаколле придётся уступить пальму первенства одной из двух претенденток на её место. На всякий случай я уже начал писать поэмы, посвященные Марсальяне и Трикандине.

— А что же тогда будет с Трабаколлой? — спросил Тик-Так, и смутная тревога сжала его сердце.

— Что будет? — переспросил Маона. — О-о! Ничего особенного. Просто мы поместим её в Музей истории, и она останется бесценным для истории экспонатом.

— Но ведь это несправедливо по отношению к Трабаколле! Сегодня вы поклоняетесь ей и считаете своей повелительницей, а завтра спокойно собираетесь упрятать её в музей! — взволнованно произнёс потрясённый Тик-Так.

— Трабаколла занимает своё положение лишь потому, — назидательно и строго сказал Маона, — что сегодня она самая красивая из кукол. Но если завтра её место займет другая, мы будем поклоняться ей. Потому что мы поклоняемся Красоте в лице куклы, а не самой кукле.

— Но где же гуманность и уважение к кукле как личности? — не унимался Тик-Так.

— Ну, это чисто человеческие категории, — пренебрежительно отмахнулся Маона, — они лишь мешают прогрессу в совершенствовании кукол. У людей — старые умирают, а у нас — старое и несовершенное уничтожается либо попадает в Музей Истории Кукол. Поэтому Трабаколле ещё повезло — её не станут расшивать, чтобы использовать сохранившиеся годные детали для изготовления новых кукол. Рано или поздно ей все равно придётся занять место в отделе экспонатов.

Тик-Така настолько ошеломила перспектива, которую его собеседники считали нормальной и даже в чем-то завидной, что он оказался совершенно неспособным поддерживать далее разговор. Перед глазами неотступно стояла Трабаколла, прекрасная и грустная. Разговор кое-как ещё тянулся, но ничего более не могло отвлечь мысли Тик-Така от угрозы, нависшей над Трабаколлой. Поэтому он воспользовался первым удобным предлогом, чтобы покинуть Маону и Шняву.