Василиса дёрнула щекой, и стянула с себя косынку и обмахнулась ей.

– В общем, у этой девушки своего рода постоянная амнезия. Она вспоминает что-то и тут же теряет память. Как только она приходит в себя, то вспоминает это что-то и тут же теряет память снова, – принялась объяснять Василиса. – И такая штука может быть очень долгой. Фактически даже бесконечной.

– И что, никак не остановить это?

– Честно говоря, даже не представляю себе как… тут надо, каким-то образом заставить её не вспоминать всё это, но она вспоминает и вспоминает, – Василиса подошла к шкафу и посмотрела на судью. – А почему вы не проконсультируетесь с Крокером?

– Слушай сюда ушами… дура, – проворчал судья, прикрепляя запонку на место. – Я тебе с Крокером дел иметь не рекомендую. О нём тут метут много всякой чуши, но он – простой инвалид, которого из полиции не выгоняют лишь потому, что он имеет привычку вытаскивать из неприятностей задницы разных городских парней. Если бы его не опекали из Городского Совета нашего города, то Крокер уже давно бы в сиротском приюте полы от грязи циклевал.

– Ну,… Мне он показался вполне хорошим человеком. Умным. Он знает, что делать и очень честный. Я ему доверяю, – Василиса открыла шкаф и, несколько мгновений посмотрев на Крокера, спокойно взяла халат, висящий рядом с ним, и, закрыв шкаф, повернулась к кровати.– Счас посмотрим…

Василиса принялась осматривать девушку, а Крокер, прикрыв глаза, следил за ними прямо через дверцы шкафа – его «зрению» тонкие стенки шкафчика преградой не являлись.

Ричард и Аберкхит следили за работой Василисы одинаково равнодушно, явно не вполне понимая, что она делает – для чего трогает пульс, смотрит в глаза или слушает сердцебиение. Крокер, имевший более чем богатый опыт фронтовой медицины, знал – Василиса проводит осмотр девушки, на предмет её реакции на разные раздражители – на фронте, в госпитале, иногда так проверяли больных.

Однако ничего необычного Василиса не нашла, «сфера» девушки оставалась такой же нейтральной и спокойной…

– Ну как я сказала, это сильнейшее нервное потрясение, с тяжёлой формой амнезии, – про-ворчала Василиса, выпрямляясь и вытирая руки. – К сожалению, господин судья, пока нам эту девушку ну никак не допросить.

– Да что б её дьяволы растерзали. И как нам узнать, откуда эта шпионка Москвы взялась?

– А может она не шпионка.

– Шпионка, – проворчал судья. – Я таких как она носом чую… Кстати, не могла она сама яда хлебнуть? Для того чтобы от себя подозрения отвести.

Василиса склонилась над девушкой и обнюхала её губы, а затем, к удивлению всех (и Крокера тоже), поцеловала прямо в губы.

– Нет. Яда у неё нет, – проворчала она, облизнувшись.

– Уверена? – прищурился судья.

– Сомневаетесь?

– Ну… нет. Но только если этот яд тебе знаком. А если ты с ним не сталкивалась?

– Господин судья, я чую любой яд – неважно, какой он. Известный, неизвестный, забытый или неоткрытый – моё чутьё срабатывает не на название яда, а на его действие, – Василиса вытерла руки и, посмотрев в сторону шкафа, продолжила: – Моя семья была в Османской Империи дегустаторами ядов. Несколько поколений. Мою бабушку мой дедушка привёз на Дон как трофей – с Балканской Войны. И мне передался наш семейный дар – чуять яды, отравы и прочие гадости… хоть в воде, хоть в вине, хоть в человечьем теле. Так что если я сказала, что обе наших жертвы не принимали яды, то так оно и есть.

Василиса сняла халат и, открыв дверь, нацепила вешалку рядом с Крокером, чуть виновато ему улыбнувшись. Крокер успел ответить ей столь же кривой улыбкой.

– В общем, судья, я могу вам сказать только одно – этих двоих никто, ничем, не травил.

– И что теперь? Отказываться из-за этого от столь интригующих политических перспектив? – прищурился Аберкхит. – Э нет. Так дело не пойдёт. Твои выводы я, конечно, к делу подошью, но не сомневайся – выводы сделаю соответствующие.

– И какие же?

– А что тут неясно, женщина? – фыркнул судья. – Само собой, что тут явно дело рук Москвы. Только они могут сделать такой яд, который никто найти не может.

– Вполне возможно это даже не яд, а какое то излучение или радиация. – проворчал Ричард, заискивающе глядя на судью. – Тогда вполне понятно, почему труп так странно выглядит.

– Слушайте, я сама лично вскрывала этого Карло-Ювелира. Я его осматривала. Можно сказать, обнюхала изнутри. И единственное что могу предположить, что он умер от того, что у него, по непонятным мне причинам, высохла кровь. Я вспомнила, где видела такое тело как у покойного. Во время Великой Войны, офицеры нашего госпиталя как-то раз устроили велопробег со своими коллегами из рядов Британии. И после этого у них ноги выглядели как…

– Как куски вяленого мяса, – кивнул Аберкхит, который и сам был большим любителем покататься на модных велосипедах. Причём три года назад судья даже ухитрился выиграть городской велопробег. – Но дня через два всё пришло в норму. Молодец, женщина. Буквально с языка сняла.

– Ага. Только если в случае с велосипедистами – это локальное явление, то в случае с нашим покойным – общее. Неудивительно, что он умер – кровь так загустела, что сердце просто физически не смогло её проталкивать по сосудам. Но причина этого феномена мне непонятна.

– Это может быть только яд. Ничто, кроме яда, – заметил Ричард, с натугой порывшись в мозгах.

– О, наконец-то я и от тебя слышу хорошие мысли. Ладно, пошли отсюда. Выпьем кофейку с корицею. Это, как там тебя… Василиса, в твоих услугах больше не нуждаюсь. Давай, топай домой.

Василиса дёрнула щекой, но не стала спорить, а накинула платок на голову и вышла.

Судья покачал головой и достал из кармана огромные золотые часы, усыпанные мелкими рубинами и изумрудами.

– Знаешь, эта русская конечно немного разбирается в том, что касается ядов и прочего – иначе мне бы не рекомендовали её с самого верха… Но в политической конъюнктуре она не смыслит.

– Вы предполагаете, что эта девушка – убийца?

– Убийца и шпионка. Сам посуди – откуда у неё взялся такой мощный, и современный яд, который невозможно найти никакими видами лабораторных исследований? Я приказал послать образцы в Военный Госпиталь, если и там ничего не найдут, то дело ясное. Московская шпионка это. Видимо этот ворюга случайно раскусил её, вот и поплатился. Ничему эту уголовную шваль жизнь не учит.

– Полагаете, он её шантажировал? Ну, грозил сдать в полицию. Если она не буде делать то, что он желает?

– О, наконец, то ты всё правильно понял… – Судья захлопнул часы. – Ладно, давай пошли, время не ждёт.

Крокер прикусил губу и вынув из кармана перстень, посмотрел на него.

На краткую секунду ему показалось, что внутри перстня что-то полыхнуло.

***

Диксон Арнджейл был представителем одного из самых старых Семейств Сент-Шилдса. Его семья занималась торговлей драгоценностями и антиквариатом, который скупала по дешёвке у моряков и гостей города. Сам профессор, кстати, отучившийся в Гарварде, с отличными отзывами, увлекался не только скупкой и продажей всяких товаров, но и коллекционированием. Причём коллекционировал такие вещи, которые попадали под «Закон Комстока», что был введён ещё аж в 1873 году. Согласно этому закону такие штучки дома было запрещено держать.

Собственно говоря, на этой теме Крокер с Арнджейлом и свёл знакомство. К профессору залезли в дом и украли из его коллекции кое-какие вещички, что использовались для ритуальных нужд в глуши Африки. Мало того что украли, так ещё и додумались шантажировать профессора.

Крокер сумел найти воров до того, как те наломали дров, и вернул украденное профессору. После чего всегда мог рассчитывать на кружку чая, с громадным куском торта, в гостях у Арнджейла, и анонимные консультации по теме всяких найденных у воров-грабителей ювелирных украшений.

Семья профессора сейчас переживала не самые лучшие времена – Великая Война и «добровольные пожертвования» уничтожили почти все их денежные накопления. Но, что было ещё хуже – Война так же отняла семью профессора, его сына, дочь и внучку.