Обвиняющий перст указал на Джинни, которая якобы произнесла заклятие над ребенком, раздела его, положила на траву, околдовала так, что у него начались судороги. Джинни поняла, что ничего не может сказать в свою защиту, и отчаяние сковало ее, как паралич. У нее будут искать ведьмину отметину. Разоблачитель ведьм воткнет в ее тело длинную тонкую иглу, чтобы посмотреть, пойдет ли кровь, и если этого будет недостаточно для обвинения, ее свяжут и пустят по реке, чтобы посмотреть, утонет ли она, или же чистая вода отвергнет ту, которая обесчестила свое крещение, став колдуньей. В любом случае смерть была неминуемой.
Все громче раздавались крики «Пустить ведьму по реке!». Обнаженную высохшую старушку потащили к реке, и в это время схватили и бросили на стол Джинни. Снова она пыталась отогнать всякие мысли, отделиться разумом от тела, чтобы не испытывать чувства стыда от своей наготы, но не могла отрешиться от грубых рук, касавшихся ее, когда срывали с нее одежду, от пошлых шуток, от теплого солнца на своей коже. Обличитель ведьм скоро обнаружит родинку, которая так радовала Алекса, высоко на внутренней стороне бедра, и воткнет в нее свою длинную иглу, чтобы посмотреть, пойдет ли кровь. Если крови не будет, значит, она ведьма. Джинни не знала, пойдет ли кровь; сейчас она хотела только смерти. Ничто в этой жизни не могло компенсировать такое унижение и этот жуткий страх, от которого дрожали руки и ноги, а перед глазами мелькали темные точки. Обличитель ведьм поднял длинную острую иглу, вогнал в небольшую родинку на ее животе, и черные точки, разрастаясь, поглотили Джинни в забытье.
Два всадника неслись по пыльной дороге, которая вела в селение Мелтон-Моубрей. В нем никого не было, двери домов остались распахнутыми — жители отправились поглазеть на зрелище на площади.
Алекс не раз испытывал чувство страха; ему было знакомо неприятное, тянущее ощущение в животе, безудержное дрожание ног и рук, предшествовавшее минуте опасности, а потом, когда он оказывался в самом пекле, — резкий прилив энергии. Сейчас он боялся не за себя, но симптомы были такими же, а облегчения не было, потому что опасность угрожала не ему. Буцефал, не привыкший к понуканию шпорами, влетел на рыночную площадь, встав на дыбы. Толпа собравшихся вокруг стола отшатнулась, со страхом глядя вверх, словно сам дьявол появился среди них на черном жеребце. И действительно, мужчина с горящими зелеными глазами, размахивающий мечом, вполне мог появиться из сатанинских глубин, настолько страшен он был в гневе.
Алекс увидел застывшую фигуру на столе. Даже не касаясь ее, он чувствовал бархатистую гладкую кожу, мягкие изгибы груди и бедер, темный треугольник внизу живота… Потом он увидел яркое пятно крови на животе, резко выделяющееся на белой коже; увидел мужчину в неопрятном костюме с иглой в руках, с которой капала кровь. С неистовым криком он соскочил с коня, расчищая себе путь в толпе широкими взмахами меча.
Джед, тактично отведя взор от стола и неподвижного тела на нем, тихими пощелкиваниями языка успокаивал Буцефала. Потом широкая спина заслонила от него стол, и началось что-то невообразимое: генерал сыпал проклятия и угрозы расправы на перепуганную толпу, люди в страхе отшатывались от него, ведь во власти этого человека было осуществить свои угрозы, он мог их всех повесить как предателей. Обличитель ведьм упал на булыжную мостовую от удара кулака, сразу лишившись чувств. Джинни пришла в себя, когда знакомая рука поддержала ее, родной запах Алекса прогнал ужас, и она приникла лицом к его рубашке. Ее руки были просунуты в длинные рукава, и ее тело теперь не было обнажено под солнцем и горящими взглядами чужаков на рыночной площади.
В какой-то момент облегчение было столь велико, что у Джинни мелькнула мысль: она теряет сознание. Алекс взял ее на руки и стал пробиваться через потрясенную толпу туда, где стоял Джед с двумя лошадьми. Он передал ее Джеду пока садился на Буцефала, потом нагнулся и поднял ее в седло. Все это время Джинни была не в силах вымолвить ни слова; ее била дрожь, в горле пересохло, как в пустыне, язык, казалось, распух и прилип к небу. Потом, когда она наконец убедилась в своей безопасности, когда почувствовала, что обнимающиеe ее руки, широкая голая грудь, к которой она прислонилась, — реальность, а не игра ее горячечного воображения, она вспомнила бабушку Бартон и что с ней делают сейчас те, кто потащил ее, кому было интереснее посмотреть, как тонет старуха, чем наблюдать, как обличитель ведьм колет иглой голую колдунью.
— Алекс… Бабушка Бартон… — Джинни попыталась сесть в седле. — Ты должен спасти ее. Ее увели к реке…
— Боже праведный, Джинни! Разве не достаточно того, что я вынужден был вырывать тебя голую из грязных рук этих свиней, без…
— Пожалуйста, — прошептала она; серые глаза были полны муки и мольбы. — Она старая, и над ней уже поиздевались. Ее убьют, если ты ничего не сделаешь.
Он был безоружен перед этими глазами, перед мольбой о сострадании к мукам старухи, которая для него ничего не значила, которая была просто еще одной жертвой суеверий и страха. От всех остальных ее отличало только то, что она подружилась с Вирджинией Кортни. Он повернул коня к реке.
Следуя за ним, Джед думал о своем. Если генерал решил разъезжать по окрестностям без рубашки, с полуодетой женщиной в своем седле и спасать при этом ведьм, Джеда это не касалось. Однако если бы его спросили, то он бы высказал мнение, что госпожа Кортни имеет чертовскую способность попадать в неприятные переделки, и если у генерала есть хоть капля здравого смысла, то в будущем он не спустит с нее глаз.
Реку пересекал небольшой каменный мостик, и когда они достигли его середины, Джинни издала негодующий крик и соскочила бы с Буцефала, если бы Алекс не успел схватить ее за рубашку. Тело старушки представляло собой комок, плывший посередине реки. По обе стороны реки на берегу стояла улюлюкающая толпа мужчин, женщин и детей. Они кидали камни и палки в этот комок, из которого выбивались седые тонкие пряди, стлавшиеся по бурой воде реки. То, что когда-то было бабушкой Бартон, ушло под воду, когда деревянная палка попала ей в голову, потом снова появилось на поверхности.
Буцефал понесся по мосту на другой берег. Алекс соскочил с коня и выхватил багор из рук фермера, чей издевательский смех резко замер от гневного вида незнакомца. Джинни осталась на Буцефале, и хотя она предпочла бы соскочить вниз, на землю, но все же понимала, что рубашка Алекса едва прикрывает колени и она никак не сможет спешиться, соблюдая при этом приличия.
Алексу, наконец, удалось подцепить крючком одну из веревок, связывавших комок. Он подтянул к берегу мокрую, бесформенную массу, мало напоминавшую человека.
Джинни зажала рукой рот, пытаясь подавить тошноту, поднимающуюся к горлу. Тело бабушки Бартон было скрючено, запястья привязаны к лодыжкам. Вода стекала с тонких седых волос на туловище, которое было в кровоподтеках от ударов камнями, один глаз вывалился на щеку и едва держался. Джинни, забыв в эти минуты о приличиях, соскочила с Буцефала и скрылась в кустах, где ее, потрясенную и возмущенную человеческой жестокостью, вырвало.
Алекс разрезал путы и распрямил жалкое, дряблое тело, которое когда-то было женщиной. Что ему делать? Чего ожидает от него Джинни?
Мести против этой жестокой, а теперь молчаливой толпы? На некоторых лицах уже мелькали проблески раскаяния, теперь, когда гнев толпы утих и люди увидели, к чему привело их безумие. Трудно было представить, что злоба или угроза могла исходить от этого раскисшего комка плоти на траве.
— Похороните ее! — Алекс медленно повернулся, жестким взглядом охватывая каждого в толпе. — По всем правилам! — Он повернулся к солдату, стоявшему у лошади. — Джед, проследи, чтобы это было сделано. Если не будет выполнено, сообщи в лагерь, и тогда я поставлю к позорному столбу каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка. — Не дожидаясь реакции на свои слова, он подошел к кустам, где все еще корчилась Джинни, тихо рыдая; его рубашка прилипла к ее мокрой от пота спине.
