В последний день декабря Василий Михайлович с утра растопил баню, и к вечеру, хорошенько прогревшись и набравшись жару с паром, место для купания должно было быть готово. Баня была единственным местом, в котором Поспеловы приводили себя в порядок ровно раз в неделю.

Для Любы купание раз в семь дней доставляло неимоверные проблемы. С чистой головой она козыряла только два дня, а потом приходилось собирать волосы в прилизанный хвост, чтобы прикрыть неопрятность причёски. От ехидных одноклассниц это не укрывалось. Вертлявая Надя Лёвочкина с язвительно-показной заботливостью интересовалась при всех, почему тихоня не моется. Вика Селиверстова повелительно-учительским тоном спрашивала, зачем носить хвост, который совсем не идёт, и требовала снять резинку. Люба жутко стыдилась грязных волос и готова была от бесцеремонных комментариев провалиться.

Перед Сэро и его приятелями Поспелова ходить неопрятной не собиралась и повадилась втихую мыться в тазике в котельной, чтобы мать не унюхала подвоха и не устраивала раздражённо-назидательные лекции о менингите, о пользе грязных волос для здоровья, о защите от порчи, о совращении чистой причёской парней. На мамины постулаты после знакомства с Ибрагимовыми девочке стало совершенно наплевать – появление перед компанией неряхой было смерти подобно.

У Поспеловых в котельной была бесхозная и ненужная ванна. Без горячей-холодной воды и канализации.

– Мам, когда мы её подключим и будем купаться? – спросила дочь, мешая на небольшом колченогом столике, покрытом истёртой от времени клеёнкой, в десятилитровой кастрюле оливье.

– Когда-когда?.. Никогда, – отмахнулась сердито женщина. – Рядом с газовым котлом ванну подключать нельзя по технике безопасности!

– А нафига она тогда там стоит?.. Давайте в другое место перенесём и сделаем нормальную ванную комнату. Как у приличных людей! Как у Виноградовой и Лыткиной, как у Чумаков!

«Как у Дениса с Пашей. Почему-то в их малюсеньких домах место для ванны и унитаза нашли, а в нашей огромной фазенде – нет».

– Как-как?! – передразнила её мать. – Чего на других оглядываешься, как голодающая? Хочешь, чтоб из-за ванны весь дом в плесени был? Чтобы стены от сырости прогнили насквозь и разрушились? Ванна стоит впрок, дочка. Вырастешь, замуж выйдешь, деток нарожаешь и будешь пользоваться!

– Когда я вырасту, её либо тараканы съедят, либо она потрескается от пыли и времени! – парировала Люба словами Сэро. – От бани летняя кухня в плесени и копоти. Посмотри, мама, на потолок и стены! Здесь находиться страшно, не то что еду готовить и есть! Все испарения оседают на стенах. Пол мыть бесполезно – он вечно в земле, потому что между домом и пристройкой навеса нет, вся грязь прётся! Вот толку от мытья? Вчера час корячилась, землю с досок соскребала, а вы с отцом снова в калошах заперлись! Как будто половик не для вас постелили!

– Только о себе и думаешь, эгоистка! – попрекнула мать. – А о моих ногах кто будет думать?

Женщина задрала юбку и продемонстрировала ноги ниже колен в жутких чёрно-синих пятнах и уродливо вздувшихся узлах вен. Икры плотно обмотали кусками шерстяной материи.

– После стольких лет неподъёмного труда мёрзнут и болят! Обувь сниму, по холодному полу похожу, а потом выть от боли и лезть на стенку буду!

– Мам, мне жаль, но давай, чтобы кухню в свинарник не превращать, постелем половики…

– Не поможет, Люба! Сколько мучаюсь! Отопления-то нет. Кухонная печь избушку греет.

– Можешь тапочки купить. У всех, где я бывала в гостях, летние кухни опрятные и уютные – поселиться хочется, не то что готовить! Почему у нас копоть, плесень и грязь?

– Тапочки – не выход. Ноги-страдалицы ныть всё равно будут. У других кухни чистые, потому что за жизнь бездельники не трудились столько, сколько я на своём горбу вынесла! – разозлилась Григорьевна, обиженно вертясь на низкой скамейке. – У них есть время строить из себя чистюль. Что у модницы-мамашки Камиллы (сидит в конторе, бумажки перебирает), что у мерзкой мамки Лыткиной (школьный секретарь – ха, трудяга нашлась!) от безделья руки развязаны, вот и прихорашиваются, красоту наводят!

– Так я не говорю, что ты это будешь делать, мам! Могу сама следить за кухней, как и раньше, но мне хочется, чтобы ты и папа поддерживали порядок. Вам ведь не сложно?

– Поддерживать?!.. Дочь, я полумёртвая с работы прихожу! Сижу до глубокой ночи, всё перепроверяю за сволочами-станционниками, чтобы из-за их козней с ж/д не вылететь или, ещё хуже, в тюрьму не сесть да на твоём будущем крест не поставить! Кто зарабатывать будет?!.. Меня правдами-неправдами выжить стараются, в нос тыкают возрастом и пенсией! А как я уйду? Ты на шее камнем висишь! Школу не окончила, специальности нет, замуж не вышла! Что с дурёхой делать?! Ну хорошо, брошу работу и начну красоту поддерживать, как чёртова Нюра…

Люба поджала губы – сейчас начнётся! Тётя Нюра – пенсионерка – жила за чистоплюями Петуховыми одна в большом доме, доставшемся ей после смерти состоятельного мужа.

– Ишь, королевна! Волосы на старости лет накрутит, губы красной помадой обведёт, шёлковый платочек повяжет и цокает на каблучках с утра на рынок от безделья, когда порядочные люди на работу идут! И чего прошмандовке не цокать да юбкой по колено добрым людям не светить?! Икры-то красивые, не убитые! Я боюсь обувь тоньше или туже надеть, чтобы ноженьки, мученицы, не замёрзли и не опухли, юбкой до пяток варикоз прикрываю!

– Ты же сама по молодости ноги под удар подставляла и несерьёзно к ушибам относилась, когда врачи предупреждали… И тяжести вечно таскала…

– Мать виновата, конечно! Я могла бы, Люба, и по врачам таскаться, а работать за меня кто должен был?! Кто дом строил?! Я строила, чтоб тебе где жить было! А Нюра воспитателем в садике задницу грела! Не надсадилась за муженьком, большим начальником, потому что, хитрая лиса, замуж удачно вышла! Полдня посидела с детьми – и домой, чистоту блюсти, цветочки садить! Всё розами затыкала на клумбах от безделья! А пахала б, как я, за твоим размазней-отцом, то гавна б крепко хлебнула и нос напомаженный не задирала! Посмотри-ка: маникюр, каблучки, бигуди, одёжка модная! Пенсионерка, а хорохорится! Хорошо строить царицу-чистюлю за хозяином-мужем! А будь бы мамашки-модницы за твоим ленивым батькой, весь бы лоск давно слетел! И не до чистоты с розами – волосы бы рвали, чтоб семью прокормить да заработать!

Александра кипела от гнева и обиды. Женщины ухоженные, красивые, удачно вышедшие замуж вызывали у неё лютую ненависть, смешанную с презрением. Сколько себя девочка помнила, мать категорически осуждала в соратницах умение хорошо выглядеть и нравиться успешным состоятельным мужчинам, за которыми дамы оказывались как за каменной стеной и жили в удовольствие. «Это проституция, дочь! Ты должна уметь себя обеспечить и ни на чьей шее не висеть! Ничтожества, а не жёны! Домработницы убогие! Только волосы крутить и умеют!»

– Могла и ты не трудиться, мам. Построили бы средний домик и зажили припеваючи. Ты бы губы красила, ноги красивые показывала и розами бы всё усадила…

– Ишь как у зелёной легко! А как бы ты, моя хорошая, без видного дома в школе себя чувствовала, а? Гордиться-то нечем было! Пришлось бы учиться в шестой или четвертой, в кущерях, среди всяких там… Тьфу, господи! Сколько проживёшь – благодарить меня будешь!

– Я, мама, тебя строить не просила. И знаешь, может, мне в четвёртой и лучше бы было!

– Что несёшь, сумасшедшая?! Люба, ты ли это?! Или подменили? Моя дочь не может такое городить! Окстись! От Василия глупости набралась?!

Григорьевна пристально стала вглядываться в лицо школьнице. Люба отвернулась, приняла отстранённый вид. Спорить не было смысла.

– Батька всю жизнь на одном месте проработал. Образование бросил. Пил как проклятый. Слабый, хилый, здоровьем не вышел, только газетки да книжки читает! Ни зарплаты хорошей, ни шабашки – ничего в дом не притащил, как нормальные мужья. Хоть бы спёр где, как Петухов, так нет же – и на это не способен. Живу с чудом в перьях только ради детей и мучаюсь с бездельником, мучаюсь!