Дар Видящей, обратившийся для эльфийки проклятием, забрал в уплату Сын, и впервые задал вопрос, прозвучавший после куда больше раз, чем мог себе представить Сын:

– Почему?

Здесь и сейчас ответ Сыну был очевиден: за мужчину, который ради тебя способен не просто отказаться от привычной жизни, а вогнать нож в бок Сыну, фактически воплощению Истинного, – за такого мужчину женщина обязана держаться всем, что у неё есть. Здесь и сейчас очевидный ответ в момент самоубийственного побега ещё не существовал, а существовал другой, который Сын и хотел услышать:

– Ночи здесь холодные, а девушкам хочется тепла не только каждую пятую ночь.

– А бежать-то зачем было? Грел бы он тебя и дальше хоть ночь, хоть днём? Бежать-то зачем?

– Я устала бояться.

– Кого бояться? – хотел спросить Сын, промолчал, что случалось с ним… чего с ним не случалось уже очень давно… слишком давно.

– Без дара не побегаете теперь также резво, как раньше. А видеть вас, у меня никакого желания нет, так как передумать я могу в любой момент, что чревато. – режет клинком Сын материю реальности, делая проход в Межреальность.

Видящая эльфов, переставшая быть таковой, и козопас, лезвие ножа которого и правая рука которого впитали кровь Сына, они ушли, но оставили после себя путь, желающих пройти который нашлось немного, ещё меньше смогло его пройти до конца.

– Пойдём, определимся с платой. – вернувшись из былого, сказал куланке Сын. – Твою плату он сам назовёт, что назовёт, то и отниму, – так и будет жить с увечной, если захочет, конечно, то и будет его плата.

Семь и ещё три шага до лестницы, к которым прибавлялись семидежды семь и ещё трижды три ступени самой лестницы, – вот и всё расстояние, что отделяло Люцина от Сына, соизволившего выслушать вестника.

Против обычного Сын был не один, и дело тут не в извечной его спутнице, Тихоне, а в нагой куланке, воспитаннице храма, следовавшей за ним.

Люцин заскрипел бы зубами, если бы мог позволить себе проявлять эмоции: шансы вернуться живым стремительно падали. Четыре задокументированных выхода Сына к вестнику в сопровождении воспитанниц закончились четырьмя смертями вестников. Четыре смерти – и всего одна причина, которая была в руках Люцина. Аккарий, Корнелит, Иннокентий и Зинобий – все они позволили себе презрение во взгляде и словах, обращённых к воспитаннице храма.

Копьё с длинный, в локоть или чуть больше, наконечником, в руке Сына, чудилось Люцину добрым знаком: Сын крайне редко протыкал свои жертвы, предпочитая рубить и рассекать.

– Говори. – так и не ступив на мощённую плиткой дорогу, оставшись стоять на самой первой из ступеней, ведущих к дверям храма, повелел Сын.

И вестник заговорил. Чётко и внятно – иначе вестник и не мог себе позволить говорить. Сухо и кратко – излишняя цветастость речи и ненужные детали стоили жизни семьдесят одному вестнику.

Взгляд полный почтения, из которого почти вымыт страх, идеальная поза, поклонение и покорность – Люцин намеревался выжить сегодня. Выжить сегодня, чтобы выжить и в следующий раз, и в следующий… чтобы доказать и себе, и окружающим, что он, грязнокровка, тоже чего-то стоит, что стоит он больше некоторых чистых.

– Довольно. – взмахнул рукой Сын и преувеличенно случайно выронил перочинный нож.

Пятеро вестников поплатились жизнями за то, что подняли оброненные Сыном вещи.

– Радвига, будь добра, подними этот чекан и передай вестнику. – мягкости голоса Сына мог бы позавидовать отец Майкл, настоятель монастыря, при котором воспитывался Люцин, считавший, что грязнокровки слово Истонного могут усвоить лишь после порки розгами. – Только подними красиво – дай нам тобой полюбоваться.

Куланка подняла, да так, что окажись рядом сам император Индианинола Семнадцатый, гордый владетель городов Чёрного Столпа и Черного Солнца, прицокнул бы языком да без всякого сожаления предложил за русоволосое сокровище любой из перстей, нанизанных на его пальцы.

– Понравилась или нет – спрашивать не стану. И так всё видно по твоему раскрасневшемуся лицу. – наблюдая за тем, как бережно на вытянутых руках держит копьё вестник, проговорил Сын. – Ты лучше ответь, что именно понравилось? Грудь, налитая соком, глаза налитые огнём, бархатная кожа или губы, что ждут поцелуя?

Стоит Радвига, ждёт ответа.

Урон своей девичьей красоте подсчитать пытается.

Стоит и Сын, тоже ждёт.

Не ответа ждёт, завершения этой короткой истории.

– Всё.

Пошатнулась, но устояла славная дочь не менее славного казака Игната Кохтева. И знала ведь, что даёт шанс Сын отказаться от оплаты, да иного ответа не было у неё:

– Руби!

Сверкнул в воздухе клинок, распарывая плоть реальности, а не русоволосой куланки:

– Повезло тебе, куланка, всего не отрезать от тебя, посему уйдешь, как есть. И тебе, вестник, повезло, – живым уйдешь.

Качнулась шпага, едва не выпав из рук Сына: понял Люцин, что все расчёты оказались бесполезны, а жизнь его никчёмную у Сына выкупила, вот эта грязная… за него, за грязнокровку, готовая отдать всю себя…

– А ведь и обмануть не обманула, да всей правды сказать не сказала русоволосая. – как бы сам себе улыбнулся Сын и, демонстративно утратив интерес к паре, пошагал туда, где ждал его Собор, прозываемый Мировым. – Вестнику-то хоть, надеюсь, расскажет, а то он, дурашка, так и подумает, что на мордашку его смазливую запала.

Мирград, не знавший никогда крепостных стен, приветствовал Сына торжественной тишиной. Кварталы, через которые пролегал путь Его к площади Всех Святых, где и располагалось здание Мирового Собора, опустели ещё в первое посещение Сыном города: кто не был убит тогда, тот не мог найти в себе силы вернуться на улицы, кровь с которых не смогли смыть никакие дожди и никакие метельщики. В самом начале, когда стала понятна тщетность стараний, брусчатку хотели заменить, но не нашлось того, кто обратился бы к Ему с просьбой избрать на время работ иной путь.

Камни размерено ложились под ноги Сына, с лица которого всё не сходила улыбка.

Проект Divisio – то, ради чего Он уже несколько лет сдерживал Себя, стараясь не убивать без причины, наконец был одобрен Собором.

Осталось лишь соблюсти пустые формальности, и Он наконец сможет покинут Мнемос, перестав быть Сыном.

Проект Divisio – если не спасение, так хотя бы шанс в бою против Пожирателя, сотворённого пятьдесят два года назад Легионом.

Три ветви, взращенные Сыном.

Три пути, указанные Сыном.

Три Святых, дарованные Сыном.

Одна цель.

– Возрождение Истинного. – думалось многим, цель та.

– Выживание истинных людей. – мнилась иная цель вторым.

– Уничтожение Пожирателя. – размышляли третьи.

Сыну же плевать было на возрождение Истинного Бога, как и на любого иного Бога, кроме того, по следу которого Он шёл уже много столетий.

Выживание или же гибель истинных людей Сына беспокоили не больше, чем кровь, впитавшаяся в брусчатку под ногами Его.

Пожиратель?.. Сыну существование Пожирателя не мешало, – основным доказательством чего являлось то, что это существование не было прервано.

Проект Divisio – шутка, смысл которой поймут не скоро и не многие.

Раса, отчаянно жаждущая прихода Истинного, но в неведении своём и по злому наушению Сына, создающая оружие против того, чьего прихода они так жаждут.

Это смешно.

Как смешно было даровать истинным людям троих Святых.

Три книги из Хранилища Книг Особого Назначения, заглавия которых Сын правил своей рукой, обращая Смертный Грех Алчность в Святого Ботульфа, что поведёт в Межреальность флот невиданных размеров, но не для того, чтобы скрыться от Пожирателя или отыскать союзников в борьбе с ним, а чтобы самим уподобиться ему и, пожирая чужие жизни, длить свои и копить силы. Зависть, ставшая Святым Марком начнёт творить жизни во множестве миров, дабы отвлечь Пожирателя от миров, заселённых истинными людьми. Святой же Матфей, бывший вечности до этого Унынием, положит предел жизни оставшихся истинных людей, скрыв их от Пожирателя.