– Кого?
– Муравьев таких, еще здоровее, чем желтые. Они в Южной Америке живут. Дома строят… побольше твоей крепости. Хищники страшные. Попадешь к ним – заживо съедят.
Лешка испытующе смотрит на меня.
– А не врешь? Таких не бывает.
– Не врешь. Я всю жизнь мечтаю посмотреть на них. Один раз, маленьким, даже пробовал сбежать туда. Представляешь, весной по ручью за корабликом шел. В валенках. Только уж очень далеко эта Южная Америка.
Мы солидно молчим, поглядывая друг на друга. У Лешки на лице от слез остались грязные бороздки. Мне хочется сделать ему что‑то хорошее. Отряхиваю его от снега. Он недовольно морщится и внимательно смотрит на меня.
– Ты теперь не бойся, ходи с этой… Ну, своей.., – солидно говорит Лешка. – Я стрелять по вас не буду.
– Ты кидай, только в воздух, как салют.
Я леплю снежок и запускаю его высоко‑высоко. Он сверкнул в лунном свете – и не вернулся.
– Значит, мир… братишка? – протягиваю я руку. Лешка высовывает из кармана промерзшую ладошку.
Я пожимаю ее осторожно.
– Варежки у тебя где? Дома забыл? Лешка торопливо кивает.
– Теплее надо одеваться, нечего фасонить в таком пальто. Тем более пост у тебя важный.
Мальчишка охотно соглашается. А я ловлю себя на том, что говорю с мамиными нотками. Просто смешно.
– Замерзнешь. Беги домой.
Лешка ни с места. Я ухожу, помахивая рукой, а он все стоит, сгорбившись, как старичок.
Бреду по пустынной улице, настроенный сразу на три видеофона. Наташка читает своего Чехова, устроившись с ногами в кресле. Вот она хмурится и смотрит в окно, почувствовав, что кто‑то заглянул к ней… Мама бесшумно ходит по комнате, недовольно поглядывая на будильник. Сколько пытаюсь убедить ее, что я уже взрослый, не надо дожидаться меня. Бесполезно… Лешка все стоит и смотрит мне в след. Почему он такой заброшенный? С трудом удерживаюсь, чтобы не повернуть назад. Что я себе навыдумывал. Пацаны всегда стараются надеть на улицу, что похуже, – удобней валяться в снегу, кататься с горки. Это я просто хочу пожалеть его… или себя. Просто смешно.
…Если старший брат Лешка долго не приходил из школы, я не мог найти себе место. Нудная, как зубная боль, тоска гнала из дома. Она не проходила, пока не слышались веселые шаги. Тут нужно было спрятаться и неожиданно напасть на брата, чтобы отомстить за свои мучения. Однажды, сидя за поленницей, я услышал вместе с Лешкиными чужие шаги.
Осторожно выглянул из‑за дров – и увидел, как брат, привстав на цыпочки, чмокает в губы девчонку выше его ростом. Просто смешно. Закипающее чувство ревности и тревоги подсказало, что делать. Я слепил крепкий снежок и залепил в голову «невесте». А потом обкидал снежными снарядами растерявшегося брата, который позволял себе преспокойно гулять с девицами, когда я жить без него не мог.
Снежинки, пышные и величественные, водят вокруг меня хоровод. Вдруг они начинают желтеть и жалобно метаться из стороны в сторону. То ли от подслеповатых фонарей, то ли от того, что нет рядом моего большого, доброго брата. Вспоминая его, я снова чувствую себя мальчишкой, уткнувшимся мокрым лицом в пузатую подушку. Ей невдомек, что в тот день, когда не вернулся из армии брат, кончилось мое детство. До ужаса не хотелось в серый, скучный мир взрослых. Кажется, я так и не смирился с ним, остался все тем же Вовкой, только ростом вымахал с брата, поэтому никто не замечает, что мне двенадцать лет. Кроме мамы, конечно. Может, еще Наташи.
Из аллеи я выхожу на улицу, где громоздятся девятиэтажки, весело перемигиваясь окнами. Днем они стоят печальные, с пустыми глазницами окон. Когда загорается свет, дома становятся похожи на новогоднюю елку.
…Однажды в Новый год мама разрешила позвать моих школьных друзей. Лешка скрылся, а потом вышел в мамином халате с ватной бородой, на голову дедову ушанку нахлобучил. Малыши от неожиданности примолкли, не зная, как отнестись к этому существу. Лешка, наконец, сказал басом:
– Здр‑равствуйте, дети. Я – Дедушка Мороз… Вы можете со мной поиграть.
Все бросились на Деда Мороза. Ох, и досталось ему от нас… Лешка! Теперь на это имя отзываются два человека, удивленно поглядывая друг на друга. Мой большой Лешка в морской форме – и маленький, съежившийся в постели, смывший все свои слезы. Спокойной ночи вам, все хорошие Лешки, которые есть на свете.
– Здравствуй, укротитель детских сердец, – встречает меня на следующий день Наташка.
– Откуда ты знаешь? – удивляюсь я. Она смеется:
– У тебя на физиономии все написано.
– Его зовут Лешка. Вот…
Наташа не заохала, не стала искать подходящие слова. Мы просто идем молча. Хорошо, когда рядом есть человек, с которым можно не только поговорить, но и помолчать.
Над притихшей улицей взмывают к звездам снежные снаряды. Я даже вижу, как они разрываются, осыпаясь сверкающей пылью. Это салютом нас приветствует человек по имени Лешка.
Как он? Поздно, а паренек, наверное, ждет в своем убежище…
Наташа чувствует, что я уже не с ней, смеясь, удерживает меня за руку. Я молча прошу прощения. Так нужно сегодня.
В крепости пусто. Я несколько раз окликаю Лешку, заглядываю внутрь… Радоваться надо, что мальчуган дома, в тепле, а мне немного обидно. Просто смешно.
Вдруг слышу смех. Лешка устроился на заборе среди торчащих палок так, будто удобней места и быть не может. Одну ногу поджал, обнял руками, голова на колене, шапка съехала на нос, виден только хитрый глаз. Лешка весело болтает ногой при моем приближении, стоптанный ботинок вот‑вот свалится. Еще бы! Вместо шнурка – проволока, и та размоталась.
– Хорошо тебе там? – спрашиваю я.
– Ага, – радуется Лешка. – Я выше тебя.
– А если я на забор залезу? Лешка смеется.
– Не залезешь.
Конечно, такие ограды ставят лишь от малолетних разбойников. Он здесь все для нападения на несчастные парочки приспособил: ящик, чтобы прицельный огонь вести, снег утоптал для быстрых маневров.
– Ты здесь и живешь? Как снежный человек? Лешка кивнул, но засомневался:
– Снежные в горах живут. Здоровые, как ты.
– Нет, я не из них. Мне даже в тулупе холодно. Как ты не мерзнешь в своем пальто? Наверное, ты из льда.
– Не‑а.
– Тогда пошли по домам, пока не окоченели.
– Ну и уходи! – Лешка сердито отворачивается.
– Поздно ведь, – оправдываюсь я. – Мама тебя заждалась.
Мальчишеская нога обреченно повисла. Я пробую затянуть проволоку‑шнурок на ботинке, но она обрывается.
Лешка резко подтягивает ногу и теряет равновесие. Я едва успеваю подхватить его. Он беспомощно висит на моих руках. Глаза мокрые, на носу мутная слезинка.
– Эй, ты чего? Обиделся? Лешка мотает головой.
Я осторожно ставлю его на землю. Лешка вдруг доверчиво обхватывает меня руками, уткнувшись головой в тулуп. Ничего не понимаю. Просто смешно.
– Что же нам теперь делать? Ночевать в твоем снежном доме?
– Угу.
– А мамы пусть волнуются, в милицию звонят, да? Лешка, помолчав, говорит:
– У меня все равно дома никого.
– Как это? Поздно с работы приходят?
– Совсем нет.
– Не понял…
Я присел, чтобы видеть лицо «снежного человечка», но он отводит глаза в сторону.
– У меня батя на Север улетел. На самолете. У него работа такая.
– А мать?
Лешка мельком глянул на меня, нахмурил белесые брови.
– Мамки нету… Тетка иногда заходит. А сегодня не придет. Вот болван… Это я о себе. Давно можно было догадаться, что у него беда, и не лезть с вопросами.
– Ты есть, наверное, хочешь, – спохватился я. – Идем.
Ко мне пойдем, ладно?
