– Меня везут в первый роддом. Так решил фельдшер, говорит, не положено на Басенова.

– В первый роддом? – Она помолчала. – Ладно, сейчас что-нибудь придумаем. – Она выдохнула, вдохнула, я уже подумала, что она забыла нажать отбой, как вдруг она тихо, наверное одними губами, прошептала: – Удачи.

– Спасибо.

Я убрала телефон в карман пуховика. Несколько странно, что она пожелала мне удачи. Врачи полагаются на нее?

Машина круто повернула и остановилась.

Фельдшер выпустил меня и завел в неприметную дверь под навесом. Я осталась сидеть в темном коридоре. Как-то слишком быстро мы приехали, хоть гляну на карте, где я нахожусь. Сейфуллина – Кирова… так это в двух шагах от нашего дома. Я столько раз проходила мимо и не знала, что тут находится главный городской роддом Алматы?

– Не болды?[4] – послышался сонный голос.

– Ложные схватки, – ответил фельдшер.

– Зачем привезли тогда? – В коридор вышла медсестра в униформе, поверх голубой рубахи она накинула толстую вязаную кофту.

Я поднялась и, нахмурив брови, подошла к ней.

– У меня не схватки, а кровь льется как из крана! Скорее всего, отслойка плаценты!

Медсестра вскинула бровь и, скривив рот, вздохнула.

– Обменную давайте.

– Она у врача на Басенова. Муж ее скоро привезет.

– Срок?

– Тридцать четвертая неделя, вторые роды, первые было ЭКС.

– Кровь какая? Мажет коричневым?

– Да нет же! Говорю, льется красная кровь!

– Ну и сколько «вылилось»? – передразнила медсестра.

Я проглотила вагон мата и проклятий и ответила:

– Я думаю, стакана полтора.

– Стаканы… – ухмыльнулась она, – одна прокладка? Ежедневка?

– Две ночные, – я переступила с ноги на ногу.

– Пройдите в приемный покой.

В углу комнаты стояли три медсестры, молча наблюдая за нами. В скудно освещенном помещении было холодно, вдоль стен сгрудились столы с выключенными компьютерами, стулья хаотично натыканы во все свободные места – настоящий склад, а не приемный покой. У окна прижались друг к другу кушетка и гинекологическое кресло. По потолку расползлись желто-бурые пятна, в нескольких местах вздулась известка.

Именно поэтому я и не хожу в государственные женскую консультацию и поликлинику. Не из-за пожелтевшего потолка, бог с ним. Каждое слово, которое произнесла медсестра, почему-то больно кололо. Ну пусть не больно, но неприятно. То самое «неприятно», которое испытываешь, когда берут кровь из пальца, когда делают татуировку, когда тебе наступили на ногу в баре. Но этого самого «неприятно» до сих пор я могла избежать за разумную сумму денег. И сейчас была уверена в том, что ни в чем не виновата перед медсестрой. И в то же время понимала, что сейчас никакие деньги или имя не помогут мне. Помогут ли удача или Бог, тоже не знала.

– Ладно, идите на кресло, проведем осмотр.

– На кресло?! Вы меня слышите? У меня кровь идет!

– Ну осмотреть-то все равно надо, – пожала плечами медсестра.

Я скинула пуховик на пол и стянула джинсы до щиколоток, между ног холодела кровь. В горле встал комок. Я потеряю своего ребенка из-за этих идиоток, которые не хотят меня слышать… Я проглотила крик, медсестрички просто следуют протоколу, конечно, они должны меня осмотреть, а еще убедиться, что я не ВИЧ-инфицированная, что у меня нет других опасных болячек, но что, если за это время мой ребенок умрет? Я попыталась сесть в кресло, но медсестра на меня заорала:

– Куда садишься?! Я же салфетку не постелила!

Я спустилась на пол, утерла выступившие слезы. В голове крутилась история Дины. Она родила сына три года назад, но в первом триместре у нее началось кровотечение. Потом она рассказывала:

«У меня началось кровотечение примерно на десятой неделе. Поехала в женскую консультацию на скорой. Там в очереди сидели круглые беременные, а я вся в крови, даже на стул в очереди не села – стыдно пачкать. Хотя мы же вроде "среди своих", но среди акушерок женщина никогда не своя. Меня принял мужчина, залез рукой мне во влагалище, как в пакет, в котором на дне среди продуктов искал зажигалку. Вытащил красный шмоток, ткнул мне в лицо, плюхнул в миску и сказал:

– Любуйтесь, мамаша, вот он, ребенок ваш. Вылез!

Я заплакала. На меня накричали, сказали собираться и не задерживать очередь. Я натянула холодные мокрые трусы и прошла в соседнюю комнату, чтобы узнать дату чистки.

Врач вскинулась:

– Куда прешь?! Сначала УЗИ!

Мне дали квиток и послали в другой кабинет. Рукава у куртки намокли – вытирала то сопли, то слезы, салфетки с собой не взяла, а там никто, конечно, не давал.

На УЗИ женщина долго водила по моему животу, потом во влагалище, а я молчала и плакала.

– Чё ревешь?! Вот он, ребенок твой, жив-здоров! Сердце бьется.

Комнату заполнили звуки с подводной лодки, а потом тук-тук-тук-тук, очень частое тук-тук.

– Хорошее сердце, четкое, вы зачем пришли? Вот салфетка, вытирайтесь и идите!

Я вытерла живот салфеткой, а сопли собрала ладонью.

– Как – жив?

– Ну да, а ты что, не рада?! Аборт, небось, хотела? Через две недели приходи на скрининг и на учет вставай.

Я вышла и посмотрела на мужа. Он одернул мою рубашку, подтянул трусы и штаны. Обнял.

Когда мы дошли до машины, я наконец смогла разлепить губы и сказала:

– Он жив.

– Что? – спросил он, а я села на сиденье – его мне не было стыдно пачкать.

– Наш ребенок жив, – я смотрела на знак пешеходного перехода в пяти метрах от нашей машины. Простой и понятный. Я протянула мужу выписку с УЗИ.

Он несколько раз ее перечитал.

– Хочешь хинкали? Переоденешься? У меня в сумке есть спортивные штаны.

Я не хотела хинкали. Я хотела выносить и родить здорового ребенка, а потом прийти к этому мужику, который вытащил из меня тот шматок, сунуть ему своего живого ребенка в рожу и заставить смотреть».

Я поняла, что если сейчас из меня вытащат мертвое тело, то вряд ли будут тыкать им в лицо, его, скорее всего, завернут и уберут подальше.

– Что тут такое? – прозвучал уверенный голос.

– Ложные схватки, мазня.

– Да нет у меня схваток, тут кровь льется, – обессиленно вздохнула я.

Передо мной возник великан. Мужчина метра под два ростом с бритой головой в черной куртке.

– Сколько крови?

– Наверное, два полных стакана.

– Красная, да? Как тебя зовут, солнышко?

– Саида.

– Так, Саида, у тебя отслойка плаценты, сейчас мы будем делать экстренное кесарево сечение, – он тронул меня за плечо, и исполинская длань легла на меня, как покрывало. – Срок?

– Тридцать четыре недели. – Всем телом хотелось податься вперед, навстречу этой руке, она была теплой, уверенной.

– Угу… – он поджал губы и нахмурился. – ОАК, ОАМ, катетер мочевой, готовим операционную, – все это он выкрикнул сплошной автоматной очередью.

Медсестры захлопали глазами.

– Вы что, блядь, встали?! Быстро, я сказал! – Врач похлопал в ладоши-лопаты. – Почему на вас, куриц, все время нужно орать?!

– Обменкасы жоқ[5], – виновато возразила медсестра.

– Ебтвоюмать, блядь… – Врач медленно провел по лысине. – Мы и плод потеряем, и ее не спасем! – Он махнул на меня. – Я что потом в отчете напишу?! Обменки не было?! Кто из вас, дур, вообще ее принял?! Недоношенный плод! Сильнейшая кровопотеря, почему она не на Басенова?! Какой дятел ее привез?! Когда мы их потеряем, я каждую из вас в отчет внесу! Фамилию фельдшера мне на стол потом!

«Если, а не когда», – подумала я, держась за поручень гинекологического кресла. Одна из медсестер подлетела ко мне и уложила на кушетку-каталку.

– Раздевайтесь! Чулки компрессионные у вас есть?

– Да, в сумке, она осталась в коридоре, – сев на кушетке, я сняла майку, лифчик и трусы.

Подумала, может, нужно было оставить трусы и лифчик? Сжалась на кушетке в ожидании шутки об излишнем раздевании, но шутки не последовало.