Весь персонал так мило мне улыбается, но между собой вполголоса называет это место «комплекс» и часто надолго скрывается где-то. Не удивлюсь, если под трёхэтажными корпусами с милыми мозаиками на фасадах находится ещё пять уровней подземных коммуникаций. О них свидетельствовали многочисленные вентиляционные «будочки», разбросанные по территории. Хотя они могли быть и частью банального бомбоубежища, которые обустраивались во времена Союза на всех подобных объектах. Никаких секретных входов я в итоге так и не нашёл. Впрочем, и не искал. Тогда меня волновал лишь мой диагноз. А словоохотливый главный врач Валерий Семёнович (его фамилия неизвестна мне до сих пор) с удовольствием знакомил меня с тонкостями работы иммунитета, внутренним устройством клеток и особенностями их деления.

Наверное, это единственный сотрудник, чья улыбка была совершенно искренней, а циничный медицинский юмор отдавал добродушной заботой. Ещё издали завидев мою фигуру, шоркающую по парковой дорожке, он громко выкрикивал: «Вот и наше злокачественное новообразование!», а потом, поравнявшись, с силой хлопал меня по плечу «Метастазируем потихоньку? Ну-ну…». И хотя от этих шуток становилось почти так же тошно, как от курса химиотерапии, я улыбался в ответ.

В те дни, я был идеальным пациентом. Я был готов на всё. Болезненные уколы, после которых невозможно спать. Таблетки, которые в тебя запихивают горстями, кажется, уже вместо еды. Часовые просвечивания на томографе. Бесконечные анализы, ставшие практически ежедневными. За такой больничной рутиной обычно хорошо замечаешь мелочи. Новые таблетки. Сестра набирает шприц из другой ампулы. Добрый доктор с радостью рассказывает об изменении стратегии терапии. И до поры до времени ему веришь, а потом…

Момент истины настаёт после обеда. Я давно привык, что на моих руках и ногах появляются синяки. Обычная история. Но на этот раз под кожей словно крутится тонкий чёрный волосок. Зову дежурную сестру. Та придирчиво всматривается, больно жмёт кожу на руке холодными пальцами. Потом идёт на пост, снимает трубку со старого телефонного аппарата, звонит Валерию Семёновичу. Разговор будничный, неинформативный, но по отдельным ноткам голоса понятно – случилось что-то важное.

Главврач появляется в моей палате буквально через десять минут. Долго мой загадочный синяк не осматривает, бросает взгляд на меня. Наверное, я кажусь испуганным, потому что доктор сразу отпускает мою руку и бормочет: «Ничего… Это нормально. Нормально». Меня не особенно успокаивает, и он видит это. Какое-то время Валерий Семёнович придумывает, что сказать, изобретает формулировки, решается… Ему бы популяризатором науки быть, а не это всё.

«Это опухоль?» – сдавленно спрашиваю я.

«Опухоль, – добродушно кивает доктор. – Ваша ненаглядная».

«Значит… Всё? Конец?»

«Ну, дружочек… Всё… Я бы сказал – всё только начинается, – он хитро улыбается. – Вы же у нас феномен. Вон как хорошо себя чувствуете. На обеде даже добавки просили».

На удивление, я и правда чувствую себя очень хорошо. Наверное, максимально хорошо с тех пор, как здесь оказался.

«А вы побледнели-то чего? Помирать собрались что ли? Это зря. Смерть – это последнее, чего вам теперь нужно бояться. Да и всем нам…».

Валерий Семёнович удовлетворённо кивает и продолжает улыбаться.

* * *

Сейчас я вспоминаю доброго доктора с благодарностью. Я лежу посреди пшеничного поля, раскинув руки между высохших колосьев, и улыбаюсь, прямо как он. Мои глаза неподвижно смотрят вверх, и в них отражается вечное голубое небо. Где же это было? У Толстого? Или в преданиях о Тенгри? Может у обоих сразу? Может… Ведь что-то неосязаемое пронизывает загадочную культурную субстанцию. Так же как моя ризома сейчас прорастает через всё это поле. Я уже и сам прирос к этой чужой и одновременно родной земле. Не могу встать. Да и не хочу. С трудом отрываю руку от грунта, раскрываю ладонь, в которой что-то крутится и щекочет. На воспалённой припухшей коже раскрывается глаз. Зелёный. С чёрными острыми ресничками. «Не шали! Скучно… Но надо уметь наслаждаться этой тишиной. Скоро она закончится. Скоро поохотимся». Забавно смотреть на себя со стороны. Такому сэлфи позавидует любой блогер. Всё поле, вся эта пшеница – мои глаза и уши. Я колышусь на ветру, я слышу крики птиц, я ощущаю мельчайшие вибрации… Полёвки копошатся в траве. Ёж протопал по лесной опушке. А это… Уже трудно не заметить. На грунтовку вдоль поля выезжает парочка «брэдли». Мехводы жмутся ближе к лесу – боятся мин. Ну, это зря. Холдинг по своим каналам согласовал с вояками, чтобы участок не минировался. Мы же тут кино снимаем. Вот уже и шестикрылый «серафим» с камерой висит в воздухе.

Незаметно БМП наезжает в траве на неприметный грибок-дождевик. Тот лопается, как гнойный прыщ, выбрасывая на стальное брюхо машины чёрную вязкую жидкость. Цель захвачена, хотя ещё не ощутила этого. Тонкие и прочные нити ризомы тянутся с каждой травинки и стебелька, выходят из-под земли, наматываются на колёса, ползут по броне. Благодаря генам, позаимствованным у паука, порвать эти путы будет очень сложно. Двигателям становится всё труднее прокручиваться. Они издают предсмертный стон и, наконец, глохнут. Тонкие мышечные волокна внутри каждой нитки синхронно натягиваются, буквально вжимая бронетранспортёры в грунт. Внутри каждого по шесть человек. Они выскакивают с оружием наизготовку. Озираются, пока ещё не соображая, что происходит. Наступает время обеда.

Кто-то решает, что на машину попала маскировочная сетка, пытается снять её рукой. Это его последняя ошибка. Ощутив вкусную человеческую плоть, ризома сразу же устремляется к ней. Прокалывает кожу, раздвигает мясо, проникает в капилляры, сосуды, вены… Кровеносная система – это готовый маршрут. Прорастать в человеческое тело быстрее всего через неё. От скачкообразного роста давления лицо бойца багровеет. Из носа, глаз, ушей идёт кровь. Ему пытаются оказать помощь, волокут в сторону от замершего «бредли», укладывают на траву, но только теряют время. Их товарищ переваривается изнутри. Теперь это просто бомба замедленного действия. По всему его телу из-под кожи, прямо через камуфляжную ткань проступают твёрдые чёрные иглы. Ещё минута, и он, продолжая агонизировать и истекать кровью, ощетинивается ими, как ёж. Стенки клеток разрушаются. Ткани переполняются жидкостью. Внутреннее давление повышается до предела. Туловище, ставшее уже полой оболочкой, разрывается с громким чвяканием. Шипы разлетаются во все стороны.

Под рой смертоносных жал попадают трое ближайших солдат. Они стараются закрыться руками. Падают на землю. Пытаются кричать. Но всё уже бесполезно. У них уже нет ни рта, ни глаз – лица превратились в сплошную воспалённую язву, вздувающуюся кровавыми волдырями.

Забыв о «побратымах», остальные бросаются наутёк. Шестеро – дальше по дороге, двое – прямо через поле. Моим человеческим глазам не видно бегущих, но сейчас я чувствую каждый их шаг. Ощущаю ужас, источаемый их телами. «Идите ко мне, мои бандерлоги…». Спасаясь от неведомой угрозы, первая группа хочет укрыться в лесополосе. Зря… Трава словно становится гуще и жёстче. Тонкие длинные стебли бьют по ногам напуганных людей, рассекают их в кровь, опутывают, тянут вниз. Один боец падает и прямо на глазах товарищей острая трава сечёт его со всех сторон, разрубает на части, в фарш, втягивает в себя. И вот он уже просто компост. Просто земля. Остальных окончательно накрывает паника. Командир матерится, срываясь на визгливый истеричный крик. Слышна хаотичная пальба. Куда? По кому? Как глупо. Они не способны ничего сделать, но всё равно цепляются за жизнь.

Получив энергию для роста, ризома активизируется. Чёрные нити вырастают из стеблей выше человеческого роста, тянутся к небу, струятся и колышутся, будто в восходящем потоке воздуха. Теперь я ничего не увидел бы, даже находясь рядом, но я знаю, что творится в этом клубке. Микроскопические корешки скручиваются и утолщаются, сжимаются, образуют непроницаемый плотный кокон вокруг своих жертв. Сложно сказать, что становится причиной смерти: удушение или пищеварительный фермент, заживо растворяющий плоть. Говорят, мозг живёт ещё около 9 минут, а значит, они ощущают, что с ними происходит. Но этот персональный ад длится недолго. Очень скоро ризома добирается и до мозга. Она любит доедать всё, оставляя лишь кости. «Тщательно пережёвывая пищу, ты помогаешь обществу… Обществу чистых тарелок». Я невольно улыбаюсь, вспоминая, как Валерий Семёныч шутил о том, что я люблю брать в столовой добавку. Теперь же моя добавка сама бежит ко мне.