Крестоносцы должны были носить на своей одежде кресты во время всего крестового похода до возвращения домой. В 1123 году на 1-м Латеранском соборе епископы упоминали о тех, кто «снял свой крест», так и не отправившись в поход. Таким образом, крестоносец всегда отлился от некрестоносца, и это было очень важно. Предводители первого рестового похода были уверены, что в Европе остаются значительные крестоносные силы, которые могут быть посланы им на поддержку, или Церковь сможет заставить уклоняющихся исполнять свои обеты. В уже цитировавшемся выше письме предводители похода писали Урбану: «Заверши то, к чему сам призвал нас, прибудь к нам и уговори всех, кого можешь, прийти с тобою… Мы одолели турок и язычников, но не можем справиться с еретиками, с греками и армянами, сирийцами и яковитами… [далее следует текст приписки, вероятно, сделанный рукой Боэмунда]. Мне сообщено нечто такое, что идет сильно против Бога и всех христолюбпев, именно то, что принявшие святой крест получают от тебя дозволение оставаться среди христолюбцев. Я этому весьма удивляюсь, ибо коль скоро ты – зачинщик священного похода, то откладывающие отправление в путь не должны были бы получать у тебя сочувствия и какого-либо расположения до тех пор, пока не выполнят обета… И [надо], чтобы ты не расстраивал нас и не портил то доброе, что затеял, но [напротив] чтобы своим прибытием и [привлечением] всех благих мужей, каких можешь привести с собой, ты поддержал нас». Требования такого рода направлялись на Запад во все времена существования крестоносного движения, и время от времени предпринимались попытки определить точное число «лжекрестоносцев». Но гораздо легче было осуждать тех. кто уклонялся от выполнения обетов, чем заставить их следовать своим обещаниям.

Еще одной причиной того, почему так важно было знать, кто действительно принял крест, являлось то, что крестоносцам даровались особые права. Поначалу даже среди высшего духовенства наблюдалось некоторое смятение в отношении по крайней мере одной из привилегий, данных крестоносцам на Клермонском соборе, – обещания Церкви защищать семью и имущество крестоносца во время его отсутствия. Гуго II де Ле-Пюис, принявший крест во время крестового похода 1107 года, считал, что подвергается опасности со стороны замка, возведенного в его виконтстве графом Ротру де Мортань (который, к слову, был участником первого крестового похода). Епископ Иво Шартрскип, хотя и был одним из лучших знатоков канонического права своего времени, передал дело в светский суд. Это привело к беспорядкам, и Гуго обратился к папе; тот вернул дело в церковный суд. Иво отметил, что церковные деятели не могли вынести решение, потому что «этот церковный закон об охране имущества рыцарей, отправлявшихся в Иерусалим, для них новый, и они не знали, подпадают ли под защиту наравне с имуществом крестоносцев и их военные укрепления».

К XIII веку, однако, привилегии были точно определены, причем крестоносцам предоставлялись защита со стороны закона, так как многие из этих привилегий имели отношение к юридическим вопросам. Кроме индульгенций (о которых мы поговорим чуть позже) и защиты семьи и имущества даруемые привилегии включали в себя отсрочку выполнения вассальных обязательств или ответа перед судом до возвращения крестоносца домой или же ускорение судебного разбирательства перед отправлением в поход; предоставление отсрочки выплаты долгов или процентов; освобождение от пошлин п налогов; разрешение священнику продолжать получать доход с прихода во время своего отсутствия п дозволение рыцарю продавать или закладывать свой феод пли неотчуждаемую собственность с целью получения денег для участия в походе; снятие церковного отлучения; разрешение вступать в сделки с отлученными от Церкви лицами и освобождение от последствии отлучения; возможность использовать крестовый обет для замены другого, еще не выполненного обета и право выбрать себе личного исповединка, обладающего властью отпускать грехи.

Крестоносны, безусловно, были заметными фигурами. Вопрос, касающийся того, как на социальное положение крестоносцев повлияло их участие в столь престижных предприятиях, пока не изучен, но несомненно, что принимаемый ими титул Jerosolimitanus (нерусалимлянин) вызывал уважение не только в ближайших местностях, но даже за пределами страны. Путешествие Боэмунда Тарентского в 1106 году по Франции после его возвращения из первого крестового похода вылилось в триумфальное шествие, кульминацией которого стало его венчание с дочерью французского короля в Шартрском соборе.

Многие французские дворяне просили Боэмунда крестить их детей, он выступал перед многочисленными собраниями с рассказами о своих приключениях в Святой Земле, а его испытания в мусульманском плену вошли в Мiracula (сборник рассказов о чудесах) святого Леонарда, чью гробницу сей достойный муж не забыл посетить. Два или три поколения потомков участников первого крестового похода продолжали гордиться своими предками.

Гораздо менее приятным следствием принятия креста часто было злословие. Никто другой в те времена не подвергался такой яростной критике, как крестоносцы. Дело в том, что ответственность за неудачи в священной войне, ведущейся во имя Господне, никак не могут быть приписаны самому Богу; они, как это указано в Ветхом Завете, являются следствием недостоинства исполнителей Его воли, в данном случае – крестоносцев. И постольку поскольку идеологической необходимостью было обвинение их во всех ошибках и неуспехах, крестоносцы подвергались оскорблениям и обвинениям во всех случаях военных неудач.

Но в любом крестовом походе, был ли он удачным или нет, каждый крестоносец рисковал жизнью, здоровьем или материальным благополучием, и неудивительно, что над документами, составленными отправлявшимися в поход рыцарями, витает дух неуверенности и беспокойства. В 1096 году Стефан Блуаский подарил Мармотьескому аббатству лес, «чтобы Бог, по молитвам святого Мартина и его монахов, простил мне мои прегрешения, и помог мне на пути из моей отчизны, и вернул обратно в целости и сохранности, и не оставил мою жену Аделу и наших детей». И он и многие другие утешались мыслью, что дома непрестанно молились за них. В 1220 году Ранульф Честерский возвращался из Дамиетты. Корабль попал в шторм, все боялись кораблекрушения. Сам Ранульф оставался абсолютно безучастным, но где-то около полуночи он вдруг начал предпринимать всяческие активные действия, потому что в это время «мои монахи и другие верующие, которых мои предки и я поселили в различных местах, начинают божественную службу и поминают меня в своих молитвах».