– Только не в гостинице, -сказал он.

У Влада тоже в тот вечер было интимное настроение. Найдя газету объявлений, он позвонил по нескольким номерам и, остановившись на каком –то, сел в такси.

Девушка была так себе, то есть, не то, что некрасивой, а на любителя. Худенькая, с чёрными крашеными волосами. Пока она ходила в душ, он изучил квартиру. Здесь была всего одна комната, грязная и запущенная. На окнах висели какие –то бесформенные занавески.

Пройдя на кухню, он открыл холодильник, увидев бутерброд в целлофане и таракана ползущего к нему, закрыл. Вернулся в комнату, где из мебели были стул, старое кресло и кровать. На кровати лежала подушка цвета сырой печени. Он поднял её двумя пальцами и брезгливо отбросил на пол. Надо было немедленно отказаться от этой затеи и уйти, но что –то или кто –то внутри него будто настырно удерживал его здесь, словно хотел, чтобы он испил эту чашу до дна.

Влад стоял у окна и смотрел на улицу, когда девушка окликнула его. Обернувшись, он окинул её взглядом сверху вниз.

– Нюра. – Произнесла она.

– Оч приятно, – процедил он.

Из душа проститутка вышла голой, что должно было наверно возбудить его, но этого не произошло. Где -то он однажды прочитал, что человек вещь Бога. И выглядит он настолько, насколько Бог в нём умещается. Эта девушка была безбожно непривлекательной. Под её кожей на ляжках были какие -то розово -фиолетовые разводы, будто в поверхность мрамора влился и замёрз слабый раствор марганцовки. Лично у него вид этих узоров вызывал отвращение.

Всё что обычно ему нравилось в женщинах у неё отсутствовало: плечи были узкие, бёдра неразвитые, грудная кость, называемая в медицине Манубриум, обычно плоская, у неё немного выпирала, и без того маленькие груди портили мятые, вдавленные внутрь соски. Волосы, гладко причёсанные и сильно налаченные, казались грязными.

Взгляд у девицы был странный, виновато-пошлый, будто она сходила и забыла смыть, и за это взрослые её отругали, из –за этого губы, густо намазанные бордовой помадой в плохо освещённой комнате выглядели почти что инфернально.

Только взглянув на проститутку, Влад пожалел, что затеял это дело.

Он уже хотел бросить ей деньги и уйти. Но вдруг разозлившись на себя за то, что он в очередной раз не получит ничего, потратившись, грубо развернул её к себе спиной и, крикнув: «чего выгнулась, как мост? Давай, выпрямись!». И нажал ей, чтобы показать, как надо, на поясницу. Но она тут же сгорбатила спину снова. Он опять нажал. И снова. Так она и пружинила своей спиной, как фанерным листом, пока он делал своё дело. Закончив, он швырнул ей купюры и пошёл к выходу, на ходу заправляя рубаху в штаны.

Находясь в жутком раздражении, он даже не заметил штатского из лифта, который шёл в тот же подъезд, только с другой стороны дома.

Дойдя до двери и позвонив, Дмитрий Фёдорович дождался, пока ему откроют, затем, увидев проститутку, успевшую накинуть на себя белую блузку и скроенные по типу бананов голубые, с живописным полотном вытертостей джинсы, он удовлетворённо кивнул – пойдёт.

Как же всё –таки по разному устроены люди!

Ангел Железного Стояка Лефикс де Мудович, отец Фёдор и дед Остап даже сначала не поняли, где оказались. Это была изба, вернее, баня, где в пару все люди ходили голыми. Но было при этом совсем не жарко. И люди, при том, что они не были одеты, не мылись, а ходили туда -сюда и почесывались.

– Не понял, это город или что? – Спросил дед Остап некого бородатого деда, который единственный во всём этом бедламе сидел на лавке в портах.

– Да какой, милок, город! Деревня. Даже не деревня, а дом один. Вот и всё. Наказал Бог!

– Изба у вас какая –то странная, баня что ли? – Спросил дед Остап.

– Не баня, милок, дом такой, -усмехнулся дед.

– А почему ж так? – Спросил стоявший подле своего предка отец Фёдор.

– Душа, стало быть, у нашей девки холодная.– Почесав бороду над самым адамовым яблоком, авторитетно пояснил дед.

– Чья душа? – Не понял Ржазинский.

– Да Нюрки нашей, видать, прапраправнучке, растудыть, в ребро ей коромыслом! Пошла, вишь, как все кривым путём, зараза!

Дед снова почесал бороду, на этот раз выше подбородка.

– Ясно, -вздохнул Фёдор. –Ты это, дед, мы тут случайно, нам выход покажи, да пойдём мы.

– Выход! – Крякнул дед. – Эх, чего загнул. Да кабы мы знали, где выход, не сидели бы тут все!

Ржазинский, дед Остап и отец Фёдор переглянулись и быстро пошли назад. Но там, где они вошли, была пустота, чёрная, как дёготь, да плотная, как стена и ничего больше. Пошарив в ней руками и ничего не найдя, они пошли обратно, мимо голых тел, чешущихся спокойно или яростно, и шли, и шли всё вглубь неизвестной души, будто сквозь дремучую и многовековую Русь, где голых и почёсывающихся меняли голые и хихикающие, голые и дико хохочущие, голые и пьяно рыдающие.

Где –то, встав в хоровод на окутанной сумерками полянке, они пытались затеять танец, но из –за того, что все были либо пьяными, они либо падали без сил от смеха, либо у них ничего не получалось, так заплетались ноги. Чуть тлели костры. Один, разбежавшись, захотел перепрыгнуть через костёр, но, споткнувшись, плашмя упал на угли, выбросив из-под себя целый столб пепла. Какая -то молодёжь, увидев это, стала показывать на него, давясь при этом от смеха, а те, кто постарше принялись выкрикивать ругательства и изрыгать проклятия. Где-то далеко, видимо снаружи, глухо пело из динамика: «Шансо-ньетка!»…

Дед Остап, Ржазинский и отец Фёдор всё шли и шли, не понимая, куда хотят прийти. На горизонте, вдали, пылал вечный закат, будто там горел и не сгорал лес, и вместо дыма над ним кружило вороньё, однако сюда эти стаи не прилетали, а каркали в отдалении, словно предупреждая и дожидаясь своего часа.

Тут тоже шёл праздник, невесёлый и бессмысленный. Горели уже ярче костры. Всем наливали что –то дымящееся из котелка в кружки и чашки, которое все, отойдя в сторонку, тут же жадно пили. Но ещё издалека учуяв невкусный запах варева, трое гостей, заткнув носы, прошли мимо раздавалы.

Напившись, люди тут же бросались в игру. Голые девки, визжа, бежали прыгать через костёр, где их, также отчаянно визжащих, хватали затем парни, по одному или группой и сразу тащили в кусты.

– Не может быть, чтобы не было выхода, – бормотал отец Фёдор, заглядывая под каждое деревце, каждый кустик и находя там лишь сношающихся. – Не может быть!

Они снова шли в холодном тумане, куда глаза глядят. Но чем дальше уходили, тем более туманными и безлюдными становились места. И главное, стоило им ступить в сторону от дороги, по которой они шли, там немедленно сгущалась тьма и из этой тьмы на них словно начинали смотреть огромные и жуткие глаза, отчего ноги тут же становились ватными и идти на эти глаза дальше не было никакого желания.

– Вот теперь я понимаю, – прошептал отец Фёдор, сделав очередную безуспешную попытку сойти с пути и пятясь затем обратно на прямую дорогу, – что значит выражение: «чужая душа –потёмки»!

Возвращаясь в это время обратно в гостиницу, Влад думал про себя, вспоминая бездарную Нюрку: ах, тварь! Ну, какая же тварь! Зачем же ты пошла в проститутки? Кто тебе вообще сказал, что ты это можешь делать? Почему все в этой стране, от начальников до гетер занимаются не своим делом? Может, во всём виновата революция? Ведь были же проститутки и тогда? Да, конечно, ведь об этом писал Куприн в своей «Яме»! Но тогда, по крайней мере, проституция была ремеслом, и ему, кстати, учились. Надо было уметь понравиться, уметь угодить, были специальные дома свиданий… А сейчас? Какая –то квартира с поломанной мебелью, грязными полами, тараканами…Куда мы пришли? О господи, как тошно!

Без пяти семь вечера Влад со съёмочной группой вышли из прохладного холла гостиницы в запылённый, красный от заката Царьгород и пошли в сторону набережной. Там сели на пароходик, где было кафе, и отправились в маленький круиз по реке. Блестела за бортом вода, ровно гудел двигатель, молотил на ветру краями палубный тент. Пришла официантка и поставила на стол бутылку. Влад и Петя, сделав по небольшому глотку вина, поставили свои бокалы на стол.