В настоящее время никаких наземных признаков над зарубинецкими могилами нет, но исследователи давно отметили, что порядок расположения могил на каждом зарубинецком кладбище свидетельствует о том, что первоначально могилы отмечались наземными постройками, от которых иногда сохраняются столбы. Примером такого упорядоченного кладбища может быть самый крупный из исследованных, Чаплинский могильник на правом берегу Днепра между устьями Березины и Сожа (282 могилы).( Поболь Л. Д. Славянские древности Белоруссии. Минск, 1971, т. I; 1974, т. III. Общий план - рис. 12.)
Здесь есть могилы, тесно соприкасающиеся одна с другой, но нет ни одной могилы, которая перерезала бы более раннюю. Несомненно, что первоначально над каждой могилой была построена деревянная домовина, "столъпъ", охранявшая целостность погребения. Кладбище из нескольких сотен домовин представляло собою целый "город мертвых", "некрополь" в прямом смысле слова.
Судя по Чаплинскому могильнику, такой город начинался почти у самого въезда в городище и тянулся на 300 м от ворот поселка по берегу реки. (Рис. 16).
Невольно вспоминается фраза летописца о том, что славяне-язычники после сожжения покойника ставили урну с прахом в домовину "на путех". Здесь действительно путь в поселок вел мимо селения умерших предков или даже через кладбище: на плане ощущается идущая от въезда вдоль берега неширокая полоса, не занятая могилами; она и могла быть древней дорогой из городища, тем "путем", по сторонам которого располагались домовины умерших "дзядов". ( "Путь" шириною в 5-6 м начинался от въезда, доходил до ограды кладбища (на плане - черные овалы) и далее шел так, что справа от идущего из городища оставались домовины: № 7, 3, 15, 17, 32, 31, 255, 40, 74, 82, 69, 87, 99, 120, 121. Слева домовины: № 5, 8, 13, 269, 266, 259, 78, 79, 90, 83, "О, 84, 105, 111, 116, 122, 129. Около домовин № 86 и 105 дорога сворачивает влево, в обход болота, показанного на плане.)
Интересно наблюдение над выбором места для кладбища. В Чаплине кладбище располагалось на том же берегу непосредственно рядом с городищем; в других случаях выбирались "ближайшие отроги плато, сходные по внешнему виду с местностью, занятой под поселение". "Видимо, могильники должны были находиться в местности, которая не отличалась от местоположения поселения".( Максимов Е. В. Зарубинецкая культура, с. 51.)
Идея жилища, связанного с потусторонней жизнью предков, проявлялась не только в том, что надмогильному сооружению - столпу-саркофагу - придавалась форма жилого дома, но и вся совокупность жилищ предков должна была воспроизводить облик поселка живых.
Инвентарь, сопровождавший умерших, небогат: посуда с едой и питьем (горшок, миска, кружка), украшения, пряслица; в северной зоне зарубинецкой культуры, где происходило соприкосновение с балтийскими племенами, в могилах встречается оружие (копья, топоры). Погребальными урнами служили обычные печные горшки для варки пищи, что свидетельствует о том, что рассмотренная выше идея "священного горшка", "горшка для варева из первых плодов", полностью вошла в систему культа предков приднепровских славян зарубинецкого времени. Как уже говорилось выше, нам известны и сосуды, которые могли являться такими "таргелосами", но они найдены только на поселениях, а не в могильниках: ритуальный сосуд оставался живым, а умершим ставилось его точное подобие - обычный бытовой горшок. Обряд трупоположения без сожжения был исключением в похоронной обрядности славян зарубинецкого времени. Своеобразным является захоронение одних только голов трупов; с этими отчлененными от туловища черепами найден богатый инвентарь. К концу зарубинецкого времени в Среднем Поднепровье (I в. н. э.) на Каневщине появляется обряд трупоположения( Максимов Е. В. Зарубинецкая культура, с. 54.), который вскоре, при переходе славянской культуры на Черняховский этап, станет господствующим, как и в скифское время. Среди каневских трупоположений есть парные, что, по всей вероятности, свидетельствует об известном социальном преимуществе погребенных мужчин, так как обычно жен (рабынь) хоронили вместе с представителями социальной верхушки.
В связи с ростом социальной дифференциации в I в. н. э. представляется очень важным рассмотрение так называемых сарматских курганов, возникших в это время на старых сколотских землях, покрытых к моменту захоронений в этих курганах памятниками зарубинецкой культуры эпохи её расцвета. Курганы размещены на Каневщине по левому берегу Роси и по Тясмину и Тикичу в тех местах, где зарубинецкая культура, во-первых, во всей полноте проявила свой земледельческий характер (просо, пшеница разных сортов, полба, ячмень, горох, рожь, конопля) 60, а во-вторых, в наибольшей мере обнаружила свои связи с античными городами Причерноморья: здесь (особенно на Роси) найдено наибольшее количество предметов импорта из греческих центров: посуда, амфорная тара, стекло, монеты. ( Пачкова С. П., Янушевич 3. Р. Землеробство племен зарубинецької культури. - В кн.: Слов'яно-руськi старожитностi. Київ, 1969, с. 5, карта рис. 1. 61 Поболь Л. Д. Славянские древности …, т. III, рис. 5а, с. 36. Карта.)
Вполне естественно, что именно в этих местах прежних сколотских царств по Борисфену, жители которых являлись обедневшими наследниками богатой сколото-скифской культуры, ранее всего начнут преодолеваться последствия сарматского нашествия. У славянской племенной знати Среднего Поднепровья завязались связи с сарматами.
По свидетельству Тацита, современника последней стадии (стадии расцвета) зарубинецкой культуры, венеды были соседями сарматов и даже смешивались с ними. География походов венедских дружин говорит о том, что Тацит подразумевал не западную (пшеворскую в археологическом смысле), а именно восточную, зарубинецкую половинy славянского мира: "Венеды заимствовали многое из их (сарматских) обычаев, ибо они простирают свои разбойничьи набеги на все леса и горы, возвышающиеся между Певкинами и Феннами". ( Тацит. Германия. - ВДИ, 1949, № 3, с. 222.)
Фенны, не знающие земледелия и изготовляющие для охоты костяные стрелы, - жители далекого северо-востока Европы, а певкины - обитатели острова Певка в дельте Дуная. Воевать именно в этих двух направлениях могли только восточные славяне-зарубинцы, поселения которых доходили в направлении "феннов" (может быть балтов) до Верхнего Днепра у Смоленска, а на юге до смешанных по своему этническому составу каменных крепостей Нижнего Днепра. Славянские дружины вступали в военные союзы с сарматами, что отразилось в римской дорожной карте III в. н. э. как надпись "венедо-сарматы", помещенная в степях севернее Дуная. Сведения Тацита интересны и в другом отношении: славяне в конце I в. н. э. могли совершать столь далекие походы, могли организовать и снарядить дружины, которые не только воевали в лесах, но и пересекали южнорусские степи и оказывались на островах дунайской дельты у стен римских городов. Это - свидетельство вновь возродившегося социального неравенства, роста дружин, возрождения сколотского всадничества, умаленного двухвековым сарматским игом. В свете этих соображений особый интерес представляют курганы эпохи Тацита, вкрапленные в гущу зарубинецких поселений на Роси и Тясмине, в полном отрыве от степных сарматских могильников. "Наиболее значительными являются памятники, главным образом I в. н. э., выявленные в днепровском Правобережье. На Каневщине и в бассейне Тясмина преобладают курганы с могилами, где по старому обычаю строились деревянные столбовые гробницы. Нередко их в ритуальных целях сжигали … Большинство погребенных сопровождено ценными вещами: золотыми ювелирными изделиями с ложной зернью и филигранью, украшенными вставками из самоцветов, импортными бронзовыми кувшинами, ковшами и чашами римского изготовления, сарматскими котлами, краснолаковой посудой, бусами, геммами, золотыми бляшками и диадемами. Возможно, - продолжает исследовательница, - в сарматскую эпоху население здесь было местным; изменился лишь характер материальной культуры". ( Вязьмитина М. И. Сарматские курганы. - В кн.: Археологiя УРСР, Київ, 1971, с. 192.)
