О родителях мамы я знаю еще меньше. Их звали Михаил и Екатерина. Они жили в деревне Юрьево, километров в пяти от села Диево-Городище Ярославской области. В памяти остался лишь образ деда, как он брал меня на руки, и я, обнимая его, трепетал от душистого запаха махорки – так мне было хорошо. Вот и все. Как говорила мама, он умер тихо, во сне. Где то в этом же временном отрезке умерла и бабушка, она не могла долго жить без него. Мама очень переживала о родителях. Я помню, как она рыдала в нашей меленькой однокомнатной квартирке в Ростове. Но об этом я напишу позже. У меня остался в памяти этот дом в Юрьеве, и эта небольшая деревня, с маленьким пожарным прудом посередине. Я не знаю, есть ли она сейчас.
В настоящее время я пополнил свои знания о маминой родне. Публикую это в том виде, как есть у меня на март 2024 года:
Пишет Эмилия (дочь Елены Михайловны, старшей сестры мамы): «Екатерина и Михаил – это Юрьевские дедушка и бабушка, у них было 8 детей: Мария (?), Федор (Ярославль), Елена (Вощажниково), Александр (?), Константин (Киев), Варвара (Вощажниково), Александра (?), Василий (?)
Старшая Мария жила в соседней деревне от с. Юрьево, дядя Федор- в Ярославле, Василий до смерти жил с родителями, в последние годы жизни в с.Диево-Городище, тётя Шура (Узбекистан- Ярославль), д. Саша (Западная Украина- Ярославль), д. Костя- Киев, брат Володя жил и умер в Рыбинске, его жена Людмила жива».
Мама, незадолго до своей смерти, просила меня съездить с ней в Юрьево, и я обещал. Но побывать там мы так и не смогли. И теперь это моя навязчивая боль. Я начал писать этот очерк на заключительном отрезке своей жизни, в марте 2024 года. В этом году мне исполнится 70 лет. Я посвящаю этот очерк моим потомкам, чтобы они прожили свою жизнь честно, и, может быть, более удачно, чем я. Хотя и мне жаловаться на жизнь не приходится. У меня двое детей, внучка Дашенька. У Дениса замечательная жена Мария. Надеюсь, что и у них будут прекрасные дети.
К сожалению, моя первая жена не увидела внуков. Земля ей пухом.
5 марта 2024 года.
Я не кошка, но я прожил девять жизней, в каждой из которых я был другой. У каждой жизни были свои координаты, своя обстановка и свое окружение. Порой они пересекались, но еще чаще не имели ничего общего.
Жизнь I. Детство (15.10.1954-31.07.1972)
Ползком
Я сейчас порой думаю, какое счастье, что я родился и жил в России, великой стране, на земле, над которой никогда не заходит солнце, и прожил свою жизнь вместе в ней, в радости и в горе. Ведь я мог родиться каким-нибудь негром, и жить в Африке, или мексиканцем, и крался бы сейчас тайными тропами через кордоны США. Я не имел бы столько счастья в своей жизни, не познал бы духовной силы Великой нации. Бог был со мной. Слава богу!
Из раннего детства я мало что помню. Всего несколько сюжетов. Первый: я сижу на земле у завалинки деревенского дома и отколупываю глину, которой была обмазана пакля между бревен сруба, и все это отправляю в рот. Наверное, было очень вкусно, так как я ел это, пока не вмешались родители. Сколько мне было лет тогда, интересно? Этот дом стоял через дорогу напротив пихтовой рощи, посаженной еще графом Шереметевым. Еще помню, как родители взяли меня с собой, отправляясь на свадьбу в деревню Никола Березники. Эта деревня в паре километров от села Ващажниково, и сейчас там едва ли кто живет. Так вот, чтобы я не беспокоил своим присутствием веселую компанию, мне дали миску с медом. Судя по последующей реакции, я съел ее всю. Это имело долгосрочные последствия, так как почти всю оставшуюся жизнь, где то лет до 50 я на дух не переваривал мед. Да и в дальнейшем, употреблял его только в силу острой необходимости.
Юрьево
Мало что мне запомнилось из событий, связанных с родиной мамы, деревней Юрьево. Однажды, находясь там, я сильно заболел, и, поскольку у меня была очень высокая температура, я бредил. Жизнь моя в тот момент, и я теперь это понимаю, висела на волоске. Хорошо запомнились ощущения: в глазах возникали красные расходящиеся круги, и было очень страшно. Так страшно мне больше никогда не было в моей жизни. Мама качала меня на руках, а я ревел. Чем бы это ни закончилось, но, поскольку я еще жив, все обошлось.
Есть более поздние воспоминания, связанные с этой деревней. Там, в самой ее середине находился пруд и большое дерево рядом. На дереве при пристальном рассмотрении виднелись следы от дробового выстрела и кровь. Здесь кто то, по неосторожности, или с перепою застрелил ребенка. Вот такая была деревня Юрьево. Мне было тогда лет пять. В этом же возрасте, наконец, решили меня крестить. Хотя это тогда не приветствовалось, но настояла мама. И делали это в тайне, чтобы никто не знал. Меня, без широкой огласки, увезли в кабине машины эмки в село Диево-Городище. Церковь была там. Помню грунтовку, всю в ухабах, и дорожную колею, как трясло в кабине. Смутно припоминаю саму процедуру крещения. Как окунали в воду – не помню. Не много, для такого важного события.
Вощажниково
К пятилетнему возрасту относятся и воспоминания о рождении моей сестры Наташи. Когда ее привезли из родильного в Вощажниково, где я в то время находился, мне подарили большой пакет фиников. Вот так я запомнил появление ее на свет. Интересные сведения о рождении детей я имел тогда. Каким-то неведомым образом мне в руки попала книга о рождении ребенка, видимо ее читала мама. Не знаю, умел ли я читать тогда, потому что меня заинтересовала только картинка с ребенком в чреве матери. Почему-то я решил, глядя на эту картинку, которая представлялась достаточно сложной, что ребенок появляется сзади, через попу, и думал так достаточно долго, пока меня не убедили в обратном в более позднем возрасте.
Очень хорошо помню убранство большой комнаты (гостиной) деревенского дома в Вощажникове. Я наблюдал его, сидя на шее у отца. Северная сторона комнаты, там, где большая, тяжелая, обитая утеплителем входная дверь: слева от двери, на деревянной стене висела карта Ростовского района, где-то 50 х 50 см., с указанием численности населения. Мне запало, что в Ростове тогда было 30 000 чел. Над дверью была прибита картонная книга-раскладушка, где бы запечатлен сказочный сюжет про медведей или что то вроде этого. Такие книги дают грудничкам, чтобы не отправили в рот. Не понятно, зачем родители это сделали, ведь я в этом возрасте уже не ел книги. С правой руки, если смотреть на дверь, на полу, в самом углу, стоял большой сундук. Меня очень интересовало, что там, но я никогда его не открывал, так как крышка была на замке. С восточной стороны, или по правую руку, если смотреть на дверь, была арка входа на кухню, чуть правее от сундука. Далее до входа в большую комнату стояла большая лежанка длиной в рост человека из белых изразцовых кирпичей с синим узором, и над ней деревянная перегородка, на которой висели фотографии отца бабушки, ее братьев Семена и Василия (оба погибли в двух мировых войнах). И дедушки Михаила, с его наградами. Над дверью в светлицу висела групповая фотография солдат первой мировой войны, что осталась от деда. Мне она запомнилась тем, что все солдаты были в фуражках. В наше время в фуражках ходили только офицеры, а солдаты – в пилотках, и мне это было удивительно. Сейчас эта фотография утрачена. Правее от двери, в углу комнаты на стуле, в большой плошке стояло финиковое дерево. Мне говорили, что его посадили из косточки финика в день появления моей младшей сестры. Это финиковое дерево долго стояло в углу, выросло большим, и было утрачено вместе с домом.
В этом же углу, над деревом, висела икона Богоматери с ребенком. Она грозила пальцем. Когда я баловался, мне прилетало по затылку и при этом показывали на икону и говорили, что это она сердится. Судьба этой иконы так же мне не известна. Вроде как отец увез ее в Ростов, потом или отдал брату Аркадию или что то еще. Словом, иконы сейчас нет. На западной стороне комнаты было два окна и между ними висело большое старое зеркало, изображение на нем искажалось из-за пузырей, которых было в изобилии на обратной его стороне. Под зеркалом стоял массивный деревянный стол. Помню, на этом столе лежал лист белой бумаги, и мама гребнем на это лист вычесывала вшей из моей головы. Когда вши падали на лист, мама давила их уголком гребня, от чего вши лопались, противно щелкая. Потом мне голову посыпали дустом. Удовольствие, я вам скажу, не из приятных. А в углу между западными окнами и входной дверью стояла большая швейная машинка. Много лет спустя, я наблюдал останки этой машинки на свалке в огороде. Из гостиной, под аркой был вход на кухню. Сразу, как пройдешь арку, слева была кровать. На ней бабушка часто отдыхала и я рядом с ней. Помню, лежа на кровати, она пела мне песню «Черный ворон». Я помню эту песню, и до сих пор пою ее по-своему, не так, как она звучит на современной эстраде. И еще у нее была хулиганская песня, она мне ее тоже часто пела. Я запомнил ее слова:
