Одрик, даже с противоположного берега увидев гибель матери, сжал руку в кулак с такой силой, что из-под вонзившихся в ладонь пальцев брызнула кровь.
— Вперед! — крикнул он, оборачиваясь к колесницам и, сам подавая пример первым ворвался на дамбу. В следующий миг он услышал за своей спиной стук копыт и колес — последний резерв Одрика мчался вперед, торопясь вступить в битву. Сам Одрик, подражая матери, издал совершенно волчий вой, но, вместо ответного боевого клича, услышал предостерегающие крики и громкий треск дерева. Слишком поздно он вспомнил, что дамба и без того изрядно подмытая дождями, не могла выдержать такого количества людских и конских ног, что протоптались сегодня по ней. Новый треск, еще громче прежнего, показался ему оглушительным как раскат грома, в уши ударило паническое ржание и крики, когда подломилось сразу несколько бревен и огромный пласт земли рухнул в воду, увлекая за собой людей и лошадей. Вода, почувствовав свободный выход, устремилась в проем, захлестывая кричащих воинов и разливаясь по округе. Люди отчаянно цеплялись за спины лошадей, а те, увлекаемые под воду тяжестью колесниц, лишь жалобно ржали, не в силах спасти ни себя, ни своих наездников.
Барахтаясь в мутном потоке, Одрик все же сумел сорвать панцирь и шлем и, отплевывая грязную воду, все же вынырнул на поверхность. Чья-то ладонь ухватила его судорожно шарившую руку, вытаскивая его на дамбу.
— Спасибо! — выдохнул Одрик, поднимая глаза — и увидел перед собой усмешку исказившую знакомый лик. Упершись ногой в дамбу, Хникар с нечеловеческой силой дернул, поднимая короля из воды…и насаживая его грудью прямо на железный клинок. Кровь выплеснулась изо рта Одрика, когда Хникар, упершись ногой в его плечо, спихнул уже мертвого короля обратно в бурлящую воду и, уложив меч обратно в ножны, зашагал прочь.
Обрушение дамбы и гибель вождей Рудогорья окончательно лишила духа его воинов. Те из них, кто еще оставался на правом берегу, разворачивались и исчезали в лесу, также как и те, кому посчастливилось выбраться из воды. Воинам же, оказавшимся в ловушке на левом берегу повезло меньше: прижатые к реке они уже не думали о победе, но лишь о том, чтобы спастись. Иные из них бросались обратно в воду, в тщетно надежде добраться до «своего» берега, другие же кидались в бегство вдоль берега, преследуемые по пятам торжествующими победителями. Солнце клонилось к закату и его багряные отблески, отражались в красном от крови Толе, в котором сегодня утонули великие мечты Одрика.
Эпилог
— Поставь и уходи, — бросила Амала, садясь на устланное мехами ложе. Молодая альбийка с наколками на лице и руках, — еще один подарок мужа, — торопливо поставила на пол поднос с миской наваристой мясной похлебки, увесистым ломтем хлеба и кружкой подогретого пива, заваренного с медом и ягодами. Вторая служанка, — темноволосая Лела, уже изрядно округлившаяся и потяжелевшая в нужных местах, — стоя за спиной молодой королевы расчесывала ей волосы. После смерти Бруны Лела заняла место самой доверенной прислужницы Амалы и теперь с ревнивым превосходством посматривала на новенькую, всячески подчеркивая ее приниженное положение рядом с собой.
— Что-то еще, госпожа? — спросила Лела, после того как альбийка выскользнула за висевшие у входа шкуры, — размять вам плечи или ноги перед сном?
— Не нужно, — Амала передернула плечами, — ты тоже можешь идти.
— Как скажете, — скрывая разочарование, поклонилась Лела и тоже вышла. Оставшись одна, Амала поворошила угли в очаге, заставляя их разгореться сильнее и, закутавшись в меховую накидку, принялась хлебать горячее, исходящее парком, варево. Зима в этом году выдалась ранней — промозглые холодные ветры налетали с севера и с бегущих по небу туч все чаще срывался снег, а ручьи и небольшие озера уже покрыл лед, — так что Амала все больше вечеров проводила у очага, согреваясь горячей едой и питьем.
Тревожили ее и иные заботы — со смертью отца на плечи молодой королевы свалилось слишком много дел. Борий и Одрик оказались не единственными королями, павшими в битве у Тола: спустя несколько дней после победы король воспалились и раны короля Рольфа, что вскоре умер от горячки. Тейн же, хоть и лишившись глаза, все же оклемался, но сильно изменился, будто разом повзрослев лет на десять. Он осунулся, посмурнел, часто пропадал в лесах, истребляя разбойные шайки, расплодившиеся после поражения рудогорцев. Недавно Тейн и вовсе покинул Озерный Край, заявив, что желает погрести отца под курганом в Скадве. Амала понимала, что ее муж не желает упускать из рук отцовское наследство и все же считала, что Тейн мог бы и больше уделять внимания молодой жене.
Из-за стены раздались нестройные песнопения на чужом языке, а за ними — громкий хохот. Амала против воли улыбнулась, — Тейн, отправившись за море, не оставил молодую жену без охраны, выделив ей двадцать воинов-претанов. В эти дни они отмечали свой День Мертвых: нарядившись в звериные и козлиные шкуры, шлялись между домов, выпрашивая разную снедь, распевая непристойные частушки, — Амала была уверена, что они непристойные, хоть и не понимала ни слова, — и провожая откровенными взглядами всех мало-мальски пригожих женщин. С Амалой, конечно, они себя держали более сдержано, — как-никак королева, — лишь однажды они явились на порог Большого Дома, затянув непонятную, но довольно красивую песню. Взамен Амала дала им кусок яблочного пирога и несколько толстых колбас, а также позволила дружинникам украсить ее дом в претанском обычае. Теперь в покоях Амалы висели венки из зеленого плюща и красных ягод, стоял светильник в виде черепа — один из трофеев Тольской битвы. Этот светильник горел у нее в покоях и сейчас, мерцая пустыми глазницами и отбрасывая не стены пугающие тени.
Что-то стукнуло, раздвинулись меха у входа и в королевские покои кто-то вошел. Амала вскинула голову, раздраженная столь бесцеремонным вторжением.
— Лела, я же говорила, что… Как, это ты?!
— Это я — подтвердил Тейн, широко улыбаясь — давно уже Амала не видела мужа таким веселым и красивым. Даже выбитый глаз его уже не так портил — его прикрывала повязка из тщательно выделанной оленьей кожи, расшитой мелкими янтарными бусинами. Янтарь, как и серебро, украшал и черный плащ с воротником из волчьего меха.
— Я и не знала, что ты вернулся, — сказала Амала, — я бы подготовилась лучше.
— Ты и так вполне готова, — Тейн окинул жену плотоядным взглядом, — я потому и не предупреждал о возвращении, чтобы застать тебя врасплох.
— Я думала… — начала королева, но тут Тейн сбросил одежды и девушка поперхнулась словами от удивления — под плащом ее муж носил лишь серебряную подвеску и расшитый янтарем пояс. Пока Амала пыталась осознать такую перемену в поведении обычно сдержанного супруга, тот уже возлег рядом с молодой королевой, закрывая ее рот поцелуем. Амала сама не заметила, как оказалась без одежды, извиваясь на ложе и раздвигая ноги перед жадной мужской плотью. От Тейна пахло прелой землей, мокрой шерстью и вражьей кровью, но это, как не странно, только распаляло Амалу, пробуждая в ней животное желание. Ее ногти впились в мужскую спину, чертя кровавые полосы, с губ сорвался протяжный стон, когда муж излился в нее казавшимся неиссякаемым потоком влаги.
Уже позже, когда Амала без сил раскинулась средь мехов, чувствуя внутри приятную наполненность, лениво сочившуюся меж ее бедер. Она лениво посмотрела на Тейна — тот, снова одев свой плащ, стоял спиной к молодой жене, с интересом всматриваясь в пылающие глазницы черепа-светильника.
— Иди сюда, — позвала Амала, но король, не оборачиваясь, покачал головой.
— Скоро рассвет, — сказал он, — и мне пора.
— Пора? Куда?!
— Туда где окажешься и ты, когда я призову тебя вновь, — Тейн обернулся и Амала невольно отшатнулась при виде хищной улыбки исказившей лицо мужа, — впрочем, это будет еще не скоро. Пока же мне достаточно и того, что я, наконец, получил свою плату.
Сдавленный писк вырвался из горла Амалы, когда повязка сама собой соскользнула с лица молодого короля — и страшный, пылающий глаз уставился на нее, словно прожигая ее насквозь. Лицо Тейна жутко исказилось, став похожим на волчью морду, во рту сверкнули острые клыки, а на голове вдруг проросли острые рога.
