Грохнули новые чудовищные взрывы. Снаряды зенитной батареи коммунаров ударили по скиту святой Есении. Опоры вздрогнули, заскрежетали, и вынесенная за край Небесного града Архангельска платформа рухнула с трехкилометровой высоты, рассыпая по воздуху пылающие бревна и не успевших сбежать с нее людей.

В бегущей толпе я снова увидел отца. Избитый до полусмерти, он висел на руках тащивших его офицеров Тайной канцелярии. Их оружие было обнажено. Впрочем, если бы бегущие в панике горожане узнали бы, что в эту ночь сотворил мой отец, то ни шпаги, ни пистолеты офицеров не смогли бы остановить расправы – немедленной и кровавой.

Прошел миг, отец исчез в толпе. Затем что-то взорвалось в глубине города. Мучительно заскрежетали могучие опоры. Лопнули тросы. Улица небесного града начала крениться. Бежавшие рядом мать и сестра рухнули в черную пустоту.

Образы дернулись, понеслись, рванулись скачками. Улицы, площади, переулки. Крики и огонь. Огонь и крики. Тяжелый сон не желал заканчиваться, так же как не желал заканчиваться лабиринт рушащихся улиц, по которому я бежал. Окружающий меня Небесный град Архангельск смазался, истерся, его проулки стали сменяться то кварталами Петрополиса, то кривыми улочками Искрорецка. Не менялось лишь одно – пламя – оно было всюду.

Что-то настигло меня сзади, рвануло и развернуло к себе. Сам слепой старец Антрацит высился надо мной. Давно мертвый, одетый в вывалянный в угле балахон, он оскалил желтые зубы и властно опустил костяную руку на мое плечо. Затем сильно сжал его. Тряхнул меня. Затем снова. И снова. И снова.

Он тряс меня без остановки, до той поры, пока я не разлепил глаза, до той поры, пока костяные пальцы не оказались покрытыми металлом и биофарфором, а глаза мертвеца не вспыхнули синим светом.

Я наконец проснулся. Затем покосился на сверкающий бронзой циферблат каминных часов. Стрелки двигались к эмалевой вставке с цифрой «IX». До начала работы оставалось всего полчаса.

– Виктор, вы уже переключились в режим бодрствования или вас нужно продолжать будить? – спросила Ариадна, продолжая трясти меня за плечо. – Виктор? Я не слышу ответа. Вставайте же, вы сами мне сказали, что отсыпаться планируете в березовом гробу! Вста-вай-те.

Мученически вздохнув, я приподнялся на кушетке и кисло улыбнулся новому дню.

– Как прошла ночь? – спросил я Ариадну.

– Продуктивно. Невероятно продуктивно. Я отлично поработала. Похитители чертежей броненосного дирижабля вычислены.

Я широко зевнул, прикрывая рот рукой.

– Рад за тебя. Хоть у тебя ночь прошла хорошо.

– Да, Виктор, вы и правда спали довольно дурно. Много кричали во сне. Мне было слышно даже из общего зала.

– В следующий раз, если буду кричать – разбуди меня.

Ариадна внимательно посмотрела на меня. Я с удивлением увидел, как свет ее глаз потеплел.

– Спасибо, Виктор. Это неожиданно. И… Я очень ценю ваши слова. Но, право, иногда вы проявляете просто непонятно сильную заботу обо мне. Не беспокойтесь, я же крайне совершенная машина. Я просто понизила чувствительность слуховых приемников, и вы совершенно мне не мешали своими криками. Но спасибо за заботу, Виктор. Мне очень приятно.

Она улыбнулась мне и пощелкала веками.

Мученически вздохнув, я накинул мундир и, взяв зубного порошка, отправился чистить зубы. Хорошенько умывшись холодной, почти нержавой водой, я даже сумел сбросить сонную одурь.

Вскоре мы с Ариадной снова сидели в кабинете. Было время завтрака. Ночевал в сыскном отделении я не первый раз, а потому в столе у меня было все необходимое.

Кинув мешочек с молотыми зернами кофе в маленький, на два стакана, самовар-кофейник из черненого серебра, я запалил под ним спиртовку и вытащил другую нехитрую снедь: банку сухого печенья, горький шоколад и консервы с жареными миногами.

Сыскная машина выдвинула из-под стола тяжелый ящик с гербом Инженерной коллегии. Щелкнув замками, вытащила высокий светящийся флакон с концентратом крови, поддерживающим биологическую часть ее механизма.

Свернув с него крышку, машина принялась неспешно пить рубиновую жидкость. Я же достал серебряную вилку и принялся расправляться с аппетитными золотыми миногами. Завтрак пошел своим чередом.

Кофе, однако, я спокойно попить не успел. Стоило мне налить его в кружку, как дверь в кабинет распахнулась. В проеме показался поручик Бедов, и выглядел мой приятель в высшей степени плохо.

Мундир сыщика был покрыт грязью, сажей и винными пятнами. Лицо хранило следы тяжелой бессонной ночи, ну а прическа выглядела так, будто где-то неподалеку от Бедова разорвался фугасный снаряд.

Тяжело пройдя в мой кабинет, поручик рухнул в кресло и застонал.

– Господи, что случилось? – только и спросил я у приятеля.

– Женщины. Женщины случились. Все зло от них. – Поручик с неприязнью посмотрел на Ариадну. – От них. И от роботов. Но от женщин больше.

Сыщик взял с моего стола бронзовое пресс-папье и приложил ко лбу. Помолчав немного и откровенно наслаждаясь холодом металла, поручик наконец излил душу:

– Виктор, ну ты представь – на днях с институточкой познакомился, то да се, туда-сюда, а она мне на прогулке и заявляет: «Господин Бедов, а вы знаете, что ученые доказали, что для мозга полезно ходить домой разными дорогами? Не хотите ли попробовать на досуге?»

Поручик зло сжал кулак.

– Ну я ж дурак, меня жизнь же ничему не учит, опять послушался женских советов. Вчера, значит, пошел я со службы домой и решил не по Жировой улице идти, а через Серомостье двинуть. Иду себе, а там, смотрю, рюмочная незнакомая, но я же сыщик, профессионал, мне же нужно посмотреть, что там за контингент. Зашел, одну наливочку выпил, вторую, и тут кто в рюмочную заходит?

– Кто?

– Ну ты ответь?

– Да не знаю я.

– В рюмочную заходит сам Пирофей Испепелецкий. А я этого ханурика три месяца за поджоги банков ищу. А он сам приходит. Вот такие пироги с кутятами. Он как меня увидел – сразу за револьвер. Ну и я револьвер выхватил. А как мы барабаны опустошили, он бежать кинулся. А мне что делать? У меня ж инстинкт – пришлось за ним. Господи, как идиоты мы с ним по переулкам да по Угольному рынку два часа бегали. Туда-сюда, туда-сюда. А потом он в публичный дом на Щеповой улице влетел. Я за ним. Он на третий этаж, я тоже. Так он окно выломал и с третьего этажа сиганул.

– А ты?

– Я что, дурак с третьего этажа прыгать? У меня казенная только должность. А здоровье свое личное. Да и господи, девочки все там перепуганные были. Это ж сам Испепелецкий, ты его морду видел? Что поделать, пришлось остаться, дабы всех успокоить. Ну в общем, пока я порядок наводил, смотрю, там девочка такая симпатичная, зеленоглазая. Сразу я понял, что ее расспросить надо о случившемся, вдруг что заметила. А тут еще хозяйка мне лафита поднесла. – Бедов перевернул пресс-папье, пристраивая его ко лбу холодной стороной. – Я когда опомнился, уже семь утра. Семь утра! Оставил я, в общем, мою черноглазку…

– Ты говорил, у нее глаза зеленые.

Бедов обиженно посмотрел на меня:

– Виктор, я профессионал высшей пробы, один из лучших сыщиков в отделении – конечно, я всех опросить должен был. В общем, схватил я мундир в руки и сюда. Господи, как же мне плохо. В голове будто Измаил берут.

Я заботливо подал приятелю самовар-кофейник.

Поручик благодарно кивнул, вытащил из-под него спиртовку и, свернув крышку, жадно выпил содержимое.

Щеки Бедова порозовели.

– Виктор, не человек ты – золото. Памятник бы тебе поставить нерукотворный. Тропа бы к нему точно не заросла. Всегда знаешь, чем выручить. У меня в кабинете как раз все кончилось до капли. Слушай, еще спиртика дашь?

– Какого к черту спиртика? – не выдержал я. – Ты в своем уме? Бедов, планерка через час. Если Парослав Симеонович обнаружит, в каком ты состоянии, он из тебя фрикасе по-тартарски сделает!

– Спокойно. Все будет хорошо. Щас мундир переодену, в себя чуть приду…

– Какой мундир? Какой в себя приду? А ну сиди!