Майор Гроба не хотел отпускать Домета, но нужда в людях, знающих арабский, немецкий, турецкий и английский языки, была так велика, что ефрейтора Азиза Домета в приказном порядке перевели из Дамаска в Эйн-Софар, где он благодаря связям майора Гробы попал в военную цензуру.

Турецкое командование всегда бдительно следило за настроениями в армии, особенно в военное время. Через военную цензуру проходили все письма в Европу из Палестины. На новом месте Домет ожил: теперь он занимался не сапогами, а людьми. Точнее, не людьми, а их мыслями, к которым получил неограниченный доступ. Вскрытые письма проходили через его руки, и он с трепетом вчитывался в строки, предназначенные одной-единственной живой душе на свете, на пути к которой вставал военный цензор Азиз Домет.

На столе у Домета лежала ручка, и главное — стоял пузырек с черными чернилами: по инструкции, Домет должен был вымарывать все, что казалось подозрительным. А заодно — и непонятным. Скажем, пишет человек о погоде и вдруг начинает подробно перечислять температуру за последние дни. А вдруг это вовсе не градусы, а номера воинских частей? Или солдат пишет, как не хочется менять море на пустыню. За такое и под суд могут отдать, чтобы не выдавал место будущей операции. Или письмо немецкого еврея из Иерусалима, в котором он рассказывает родным, что в городе началась эпидемия брюшного тифа.

Домет искал в письмах сюжеты и характеры для будущих пьес, но эпистолярный жанр определенно вырождался. Очень редко попадалась хорошая разговорная речь для диалогов или образная для описаний, которую приходилось вымарывать особо тщательно.

Во время увольнительных в Бейрут Домет несколько раз заходил к дяде Джабару, но не заставал его. Потом он узнал от матери, что дядя за границей. В Бейруте было много возможностей развлечься, и Домет их не упускал. Сидел в кофейнях, захаживал в бордель «Три розы». Он воображал себя султаном, который пришел в свой гарем. Разве что «султан» выстаивал длинную очередь и платил за любовь. Из девиц Домету очень приглянулась румяная и ласковая хохотушка Камилла. Она носила белые блузки с большим декольте, широкие цветные юбки и вплетала в длинные белокурые волосы нитку фальшивого жемчуга. Камилла обожала черешню. Она запрокидывала голову, открывала рот, и стоило Домету опустить в него ягодку, как ровные белые зубы зажимали черешок. Домет прикидывался, что не может его вырвать, и Камилла начинала хохотать. Еще она любила, неспешно раздеваясь, напевать старинную турецкую песню. Ее голос журчал, как ручеек, смывая усталость и тоску.

— Откуда ты знаешь эту песню?

— Меня научил один полковник.

— И как же его звали?

— Акрам-бей.

— Что? Начальник контрразведки?

— Может, и начальник. Для меня кто платит деньги, тот и начальник.

— А как он выглядит? Такой старый, толстый мерин с обвисшими щеками и проваленным носом? И голос тоненький, как у евнуха?

— Похож, — сказала Камилла, лукаво улыбаясь.

— Убью соперника! — шутливо крикнул Домет.

Через несколько дней его вызвали в контрразведку.

— Имя, фамилия? — рявкнул молодой следователь без особых примет.

— Азиз Домет. А в чем дело?

— В какой части служишь?

— В цензуре. Да зачем же меня вызвали?

— Ты подозреваешься в шпионаже.

— Что? Я? С чего вы это взяли?

— Заткни пасть! Здесь я задаю вопросы.

— Как вы смеете так со мной разговаривать!

Следователь с размаху сильно ударил Домета в ухо. Тот от неожиданности потерял равновесие и упал. Следователь закурил, спокойно подождал, пока Домет встанет, и снова ударил его. Из носа пошла кровь. Домет закричал.

— Молчать! — рявкнул следователь. — Отвечай на вопросы. Ты — английский шпион?

— Нет.

— Ты — французский шпион?

— Нет.

— Ты — русский шпион?

— Нет, нет, н-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-т!

— Молчать! Кто тебе приказал убить начальника контрразведки Акрам-бея?

— Что? При чем тут…

— Повторяю вопрос: кто тебе приказал убить Акрам-бея? Не ответишь — тебя подвесят за ноги на всю ночь. А потом сунут в камеру к трем турецким бандитам, которые сделают из тебя девочку. Кто тебе приказал убить начальника контрразведки?

— Я не понимаю… — Домет умоляюще прижал руки к груди. — Я в самом деле не понимаю…

— На прошлой неделе был в «Трех розах» у Камиллы?

— Что? — страшная догадка была слишком неправдоподобной. — У Камиллы? — он тянул время, чтобы избежать еще одного удара. — Да, был.

— Ты сказал ей, что убьешь Акрам-бея?

Домет побелел.

— Я же пошутил! Просто пошутил. Да вы спросите у Камиллы.

— Нам не нужно спрашивать. Она сама нам докладывает. Кто тебе приказал убить Акрам-бея?

— Никто. Я же говорю, это была шут…

Следователь вызвал двух дюжих верзил. Они перебрасывали друг другу Домета, как мячик, осыпая ударами. Все лицо у него было в крови, на одно ухо он ничего не слышал, а в другом стоял какой-то звон. Домет потерял сознание. Открыв глаза, он увидел следователя.

— Кто тебе приказал убить Акрам-бея?

Разбитые губы не могли пошевелиться.

Домета отволокли в камеру, но уже через полчаса снова потащили к следователю. Верзилы стояли наготове.

На второй день истязаний Домет хотел только одного — потерять сознание. Там, по ту сторону сознания, ему уже ничего не страшно.

— Будешь признаваться? — без всякого выражения спросил следователь.

— Мне… не… не в чем… признаваться, — еле-еле выговорил Домет.

— Ты назвал Акрам-бея евнухом. Ты знаешь, что для турка нет оскорбления страшней? Ты знаешь, что сам можешь стать евнухом?

— Я не называл. Я не хотел. Ради Бога, сделайте что-нибудь…

— Кое-что можно сделать.

Голова у Домета раскалывалась.

«Что он сказал? „Можно сделать“. И о шпионаже уже не говорит… Может, мое начальство вмешалось? У нас же работы по горло, а меня уже два дня нет».

— Умоляю вас, — пролепетал Домет. — Освободите меня. Я щедро отблагодарю.

В турецкой империи бакшиш открывал любые двери. В том числе и тюремные.

Домет еще не скоро оправился от потрясения. О Камилле он вспоминал с отвращением.

x x x

И все же ужасы войны, которыми запугивали Домета великие европейские писатели, казались преувеличенными, пока его бригаду не перевели в район Константинополя.

Там двое турецких солдат вывели из дома, откуда доносились женские вопли, армянина с разбитым лицом, и один солдат с размаху ударил его штыком прямо в живот. Армянин захрипел, скорчился и упал на землю. Тогда солдат всадил ему штык в горло и быстро отскочил, чтобы не запачкаться брызнувшей кровью. Оба солдата вернулись в дом и выволокли оттуда двух до смерти перепуганных мальчишек лет пяти-шести. Одного оглушили прикладом и перерезали горло ножом, а второго ударили головой о стену, а потом потехи ради отрезали у него уши и сунули ему в рот. Почистив штыки песком, солдаты попили воды из колодца, вернулись в дом и вскоре вытащили два женских трупа в разорванных платьях.

Домета, осевшего на землю, вырвало. Он хотел расстегнуть ворот мундира, но пальцы окостенели и только скользили по пуговицам. Рвота не прекращалась.

Хозяин соседней кофейни принес ему стакан воды и мокрую тряпку обтереть рот.

— За что они их? — шепотом спросил Домет.

— За то, что они армяне, — спокойно ответил хозяин и удивленно посмотрел на странного солдата, который до сих пор не знает, что армяне собирались перебить всех турок и захватить их государство.

Тем временем солдаты зашли в кофейню, сели пить кофе, после чего начали играть в нарды. К ним подошел хозяин и что-то сказал. Они повернулись в сторону Домета и захохотали.

— Эй! — крикнул один из них. — Кончил блевать? Может, ты эту армянку хочешь? Она еще тепленькая! — и солдаты весело заржали.

Домет не помнил, как ему удалось добраться до казармы. В следующие дни он видел избиение армян в разных кварталах города и каждый раз убегал прочь. За один месяц Домет похудел на десять килограммов. Стоило взять что-нибудь в рот, как его начинало рвать. В полковом госпитале Домета осмотрел врач, ничего не нашел и поставил диагноз «отравление».