Точка.

Отправить.

Запись опубликована.

В неправильном многоугольнике кафе «Ренесанс», как в темнице, заперта девушка в фартуке, смотрит печально на свои белые руки, на круассан и полотенце, думает заранее, как будет извиняться, подбирать осколки, вешать на место треклятые колокольчики, сомнения берут верх, неисправима… спрашивает себя искренне: насколько хватит сил? Ни насколько? Ну уж нет, от бубенцов она точно избавится, ничто не сможет помешать этому.

– Девушка, извините, вы не могли бы поторопиться с вазой, – хриплым голосом прервал Надину мысль мужчина преклонного возраста с обширной проседью в волосах.

– Да, конечно, простите за ожидание, вот ваза, ваш круассан… – говорит, а у самой руки уняться не могут, – сейчас принесу напиток…

– Будьте так любезны. – Из большого кармана своего пиджака он вытянул газету.

Обычный дядька к восьмидесяти, с газетой и в очках с довольно сильным увеличением, таким, что рыбьи глаза расползаются чуть ли не до серых зарослей бровей, упёрся в газету и читает себе, немного откинувшись назад, чтобы строчки попали ровно в фокус. На лбу красуются пятна, кожа просвечивает, словно бумага столетней давности, а белоснежные пряди аккуратно прилизаны набок.

– Ваш кофе, – поставила, немного задержалась в ожидании чего-то, поправила фартук.

– Благодарю. Вы себя нехорошо чувствуете? Может быть, вам присесть? – предложил посетитель.

– Простите?

– Да вы не стесняйтесь, поберегли бы себя, Надежда. Никто не вменит вам в вину, если вы отдохнёте минутку-другую. Знаете, ваше прекрасное имя всегда казалось загадкой: семантическая ли это игра или просто сарказм? – Если присмотреться, можно заметить, как туловище старика сотрясает лёгкий тремор и он каждую секунду борется с ним. – Ах, не воспринимайте дряхлого человека всерьёз, мы без оглядки можем позволить себе витать в облаках. Я лишь хочу сказать: стоит ли так убиваться ради чего бы то ни было?

– Не знаю.

– Вы, наверное, ещё учитесь?

– Нет, бросила… – сказала, и впрямь присаживаясь за соседний столик, Надя.

– И давно?

– Две недели назад.

– Вы в этом уверены? Иногда время бежит быстрее, чем кажется. Какой, по-вашему, месяц на дворе?

– Июнь.

– Что ж, может, и июнь, я не против, – усмехнулся.

– Что вы хотите сказать?

– Шучу, милая.

В образовавшейся тишине, которую девушка смогла найти почти неловкой, мужчина не отрываясь смотрел ей в глаза сквозь свои окуляры, похожие на иллюминаторы субмарины капитана Немо, и даже как будто проникал сквозь радужную оболочку куда-то вглубь Нади. Она же присмотрелась повнимательней к его внешности: безупречная ткань, названия которой Надя с ходу вспомнить не смогла, сидит идеально – сразу видно вещи, сшитые на заказ, не массмаркет; оправа очков старинная, как будто золотая; на большом пальце необычное кольцо в форме короны с полумесяцем.

– Какие необычные цветы, – сказала, чтобы как-то оправдать своё безделье.

– Букет собран на основе бледно-сиреневого клематиса и мордовника, в центре композиции – синеголовник.

– Красиво и пугающе.

– Да, верно. Я знал официантку, которая здесь работала до вас много-много лет, она была удивительным человеком, она обожала клематисы, – как-то мечтательно вздохнув, произнёс он. – Красиво и пугающе – точно так же и говорила.

– Бариста.

– Простите?

– Не официантка, а бариста.

– Как вам будет угодно, – поднял он ладоши, будто защищаясь. – Это место буквально держалось на ней: подчас мне казалось, что стоит ей выйти за порог, и старое здание тут же рухнет. А я вас точно нигде не мог видеть раньше?

– Возможно. У нас маленький город.

– И то верно. Закурю, вы не против? – не дождавшись ответа, старик церемонно достал из-за пазухи резную трубку, плотно забитую табаком. Определив направление Надиного взгляда, упавшего на пожарную сигнализацию, он опередил её закономерное замечание. – Датчики выключены, по крайней мере в данный момент.

Он щёлкнул пальцами, и красненькая точка – индикатор работы датчика – погасла. Прокашлявшись, он протянул трубку Наде. Лицо его при этом растянулось в неестественной блаженной улыбке до ушей. Надя не задумываясь затянулась земляной густотой с оттенками сушёного чернослива и тоже закашлялась так, что слёзы проступили снова.

– Вы что, никогда не курили?

– Никогда.

– И всё же очень-очень необычно видеть вас здесь. Вы даже представить себе не можете насколько!

– Почему же?

– Я вас не помню.

– И что в этом странного?

– Пока точно не знаю. Позволите задать вопрос?

– Конечно.

– Может быть, вам известно, где она теперь – ваша предшественница? – при этом он сделался до жути серьёзным.

– Поэтому вы здесь? Из-за неё?

– Отчасти.

– Я не знаю.

– Жаль. Ваша щека, она красная. Вы ушиблись?

– Да.

– Хорошо, Надя, если мне кто-нибудь что-то передаст, впрочем, я не знаю, когда и кто именно, пообещайте дождаться меня, цветы оставьте себе, – сказал старик и, прежде выбив содержимое трубки прямо в кружку, из которой так ни разу и не отхлебнул, встал из-за стола и вышел в распадающиеся предрассветные сумерки.

– Не заплатил… – спустя пару минут заметила Надя. – Что за странное видение…

Газету оставил, к круассану не притронулся. Большими буквами на развороте заголовок: «Пожар в крупной холдинговой компании начался на семнадцатом этаже и быстро охватил большую часть здания…» В помойку. И чего она на него так взъелась поначалу? Нормальный вроде дед, в смысле не совсем нормальный (вообще ненормальный), конечно, но… это всё из-за того парня… невольно хочется связать эти два события в одно. Но данных для этого вывода недостаточно: старик слеплен совершенно из другого теста – одет с иголочки, осанка, манеры, надменная простота, будто персонаж исторической постановки, но вот взгляд… вроде бы и такой же пустой, как у первого, но холодный и взвешивающий; пустота здесь лишь для прикрытия глубинных мотивов – такое аффективное голодание. С другой стороны, зачем он спросил, был ли здесь кто-нибудь до него? Он что, заранее знал ответ и, выходит, искал молодого? А сама Надя? Да уж. Как ни отвлекай себя глупыми размышлениями, а всё ещё страшно, вдруг ждёт…

Не ждёт.

Множество мыслей скопом проносились в её голове, каждую секунду они, повинуясь законам скорее космическим, нежели человеческим, складывались то в одну картину происходящего, то в другую и в тот же миг рассыпались. Эти нежданные проблески порядка вроде бы и пробуждали в недрах её души забытый детский энтузиазм, но параллельно обостряли бессилие, которое навязывалось откуда-то извне.

По инерции схватилась за телефон: сеть слабая, но есть, страницы не обновляются. Много ли она упускает из виду, отвлекаясь на инфантильные мечты? Надя подошла к окну в надежде получить какой-нибудь знак ну или хотя бы убедиться, что туман редеет, но ничего. Лишь какая-то лазурная птичка бесшумно вспорхнула с подоконника и растворилась в сумерках.

Сколько же времени прошло на самом деле? Две недели или два года? Сколько она уже здесь прозябает? Чувство такое, будто подобных ночных смен в совершенно пустом помещении она провела уже тысячу или даже десять тысяч. А посетителей (каких бы то ни было) она встретила здесь впервые.

Что её разбудило? Вдруг в поле зрения с приглушённым цоканьем острых каблуков влетела девушка, активно толкая перед собой детскую коляску на больших узеньких колёсах с многочисленными спицами. Надя удивлённо проводила её взглядом: растрёпанный хвост, вчерашний макияж, чуть поплывший, длинная сигаретка дымится в пальцах.

Что она почувствовала? Резонирующее волнение охватило Надю, с этим подобием страха внутри она подкралась к столику, за которым ранее сидел молодой человек. Только теперь ей бросился в глаза символ, грубо выцарапанный на деревянной лакированной поверхности. Возможно, он был здесь и до.