Оттовио был облачен в белое, как для особо торжественного момента, однако, против обыкновения, не надел ничего золотого. Только снежно белый цвет на повелителе, включая покрытое эмалью кольцо Пантократора на цепочке. И кроваво-красный Великий Штандарт за спиной Хлебодара. Даже золотая корона с рубинами осталась в ларце, под охраной. Это сразу было замечено и вызвало очередную волну тихих пересудов. Венец не являлся предметом, обязательным к ношению, просто… так было принято. Каждый человек должен занимать свое место и демонстрировать собственное положение. Знатоки тут же вспомнили, что по давним устоям императоры оставляют голову непокрытой, когда предстоит нелегкое решение запутанных вопросов, в которых следует обратиться к божественной помощи. Таким образом, повелитель демонстрирует Пантократору, что хоть и стоит выше прочих, но все же остается лишь смертным, чей разум слаб, и потому Хлебодар смиренно молит о поддержке.
Император чуть откинул назад голову, так, что густые волосы золотисто-рыжего цвета колыхнулись тяжелой волной. Не один мужчина ощутил зависть к молодости, красоте и стати правителя мира. Не одна женщина почувствовала, как сердце забилось чаще, и краска прилила к бледной коже лица, не знающего прикосновения солнца…
Хоть предатель Монвузен исчез неведомо куда, скрываясь от государева наказания и гнева, тяжкого и справедливого, Четверка осталась Четверкой. За троном Его Величества стояли герцог Удолар Вартенслебен, граф Шотан Ашхтвицер, князь Гайот «Каменный молот», а также маркиза Биэль Вартенслебен. Люди, что были выше канцлера, нотария и сенешаля Двора. Умные, подлые, циничные, искушенные во многих умениях, безнравственные, жестокие. Идеальные помощники для энергичного повелителя в смутные времена.
В толпе развивалось Движение, похожее на эволюции крошечной капли чернил в стакане воды. Повинуясь инстинкту и рассудку (впрочем, сейчас они мало друг от друга отличались), десятки людей чести с наиболее доверенными спутниками выстраивались как настоящая армия, с четким ранжированием по знатности, титулам, богатству, влиянию, как сущими, так и ожидаемым в некое грядущее время. Глухо стучали по камню подошвы и каблуки самой дорогой кожи, шелестели драгоценные ткани, звенел металл, воздух буквально искрился от взглядов, полных бесконечной зависти, спеси, ненависти.
Лицо герцога как обычно казалось алебастровой маской, на которой застыло выражение благожелательной снисходительности. Князь глядел на собрание лучших людей Империи с откровенной скукой. Левая рука Гайота из Унгеранда висела на перевязи, подтверждая слухи о том, что несколько новых полков, приведенных под знамя Готдуа, стоили недешево. Шотан, как обычно, наслаждался положением, наслаждался собственным превосходством и не считал нужным скрывать это. Весь облик графа буквально вопиял: «да, я боном без родовых владений, стою выше всех вас, завидуйте!». Биэль в сдержанности копировала отца, только вместо благости ее бледное лицо источало хлад безразличия.
Впервые «Затворница Малэрсида» показалась воочию столь большому числу знатных особ, и, несмотря на призыв к тишине, сам собой возник шепоток о том, что прелесть старшей дочери как бы не сравнялась с достоинствами младшей… Хотя она уже стара… больше тридцати лет… ни одних подтвержденных родов… неужто бесплодна?.. С другой стороны, приданое! Герцогство Запада, как известно, стоит на золотом фундаменте, и старый демон Удолар не поскупится на вознаграждение супругу. А ценность сопровождения в силах прикрыть любой изъян суженой, будь она хоть колченогой старухой. Но скандальная связь с предателем Монвузеном! Герцог явно распустил своих дочек, пренебрегая отцовским долгом. Порченые девки. Но приданое…
— Зовите, — рука императора дрогнула на пурпурном подлокотнике, дав знак приближенным. — Я готов их принять.
Посланники короля Северо-востока двигались не протокольно, озираясь и чувствуя себя, как парламентеры в осажденной крепости. До того трижды они удостаивались аудиенции императора, встречи были «камерными», а прием доброжелательным. И вдруг такая перемена…
Тем не менее, предводитель депутации постарался исполнить все, предписанное традициями. Поклоны, снятые шляпы, едва не обметающие пол, заверения во всемерном почтении, а также, разумеется, перечисление титулов и Его Величества, и Его Высочества. Оттовио на протяжении всего действа сохранял бесстрастно-каменный вид. Как и его свита.
— Мой повелитель, — граф, личный посланник Северо-востока, открыл шкатулку из драгоценного дерева, инкрустированного перламутром и чеканными пластинками красного золота, изготовленными столь ажурно и тонко, что могли соперничать с крыльями бабочки.
— Вот пожелания моего…
— Довольно.
Брошенное императором слово прогремело грозным эхом, решительно прервав королевского посланника. Граф замер, не понимая, как следует вести себя, однако быстро сориентировался. Он захлопнул крышку, чуть сильнее и громче, нежели требовалось, как бы демонстрируя недовольство и удивление, а также некоторый протест.
— Ваше Величество, — начал, было, он, и Оттовио повторил, громче, решительнее, с явной ноткой праведного раздражения:
— Довольно!
Дворянское собрание обратилось в слух, единое создание о сотнях ушей. Королевские посланники начали собираться плечом к плечу, недоуменно переглядываясь, будто находились в окружении врагов.
Император откинулся на прямую спинку еще сильнее. Движение вызвало приступ боли в пояснице, юноша закусил губу и стиснул челюсти, в силу этого красивое лицо с резкими чертами обрело неподдельное выражение сурового негодования.
— Я слишком долго позволял бессовестной лжи впустую осквернять мой слух и взгляд! — громко вымолвил Оттовио. — И мне известны многие неправды, что прямо сейчас творятся от имени, по приказу наместника провинции Восходного Севера!
Император намеренно использовал формально правильное, однако, наиболее унизительное по сути определение для королевской власти. Граф поневоле выпрямился и приосанился, видя, как демонстративно принижают и умаляют его сюзерена.
— Ваше Величество… — чуть ли не сквозь зубы начал было отвечать он, но правитель не собирался останавливаться.
— Вы хотели вручить мне какие-то бумаги, — с прежним гневом заметил Оттовио, положив руки на обтянутые шелком подлокотники. — Сказано ли там, что наместник завел собственный монетный двор, где втайне чеканит деньги? Более того, эти монеты заведомо облегчены по весу, а то и обладают сердцевиной из бронзы и меди?
Сказать, что императора слушали со всем вниманием, значило ничего не сказать. Чеканкой субератов и прочими «шалостями» с неучтенным серебром (а то и золотом) увлекались многие, от купцов до аристократов, однако до сих пор негласно соблюдалось определенное равновесие и соглашение. Подпольные изготовители видят края, а императорская власть воздерживается от радикальных действий. Время от времени кого-нибудь варили в кипящем масле, опуская ногами, а не головой вперед, но, как правило, экзекуции подвергали исполнителей и посредников. Если Оттовио бросил открытое обвинение, да еще в таких обстоятельствах, это значило, что или король совсем потерял осторожность и меру, или Хлебодар намеренно пошел на обострение, буквально загоняя губернатора в угол. Или все вместе.
Так или иначе, по меньшей мере, каждый десятый в зале мог бы признаться в том же грехе, поэтому слова императора находили самых внимательных на свете слушателей. Что-то происходило… что-то радикальное и, пожалуй, даже страшное.
— Или, быть может, сын желает дать мне отчет в расхищении 'голодных складов⁈ Кое предварилось внезапной смертью комита, что следил за их наполнением и поддержанием, — Оттовио сделал эффектную паузу и закончил. — Хотя вернее будет сказать: убийством, отравлением комита, верного слуги, проводника моей воли!
Вот это уже была выгребная бочка, которую разбили на торговой площади. То, что склады с запасами хлеба на случай Голода расхищены, знали все. И все, кто мог, участвовали в этом позорном деянии, пользуясь явной слабостью императорской власти. А теперь новый император пошел буквально в лобовую, как жандарм на строй пикинеров. То была мощная претензия, прямая декларация того, что молодой правитель отлично понимает, на чем издавна стояла власть императоров — защита от голодов, создание продовольственного запаса — и намерен возвратить прерогативу. А еще — неприкрытое оскорбление. Формально король действительно приходился императору «царственным сыном», однако по давней традиции его следовало именовать «братом» (или «сестрой»).
