Елена с удовольствием вспоминала куцые навыки верховой езды, ибо ничто так не учит ценить лошадей, как долгие походы своими ногами да с поклажей. Бьярн, глядя на это, матерился сквозь зубы и обещал, что как только странники доберутся до нормальных краев, он лично возьмется учить рыжую…… и даже… как для начала правильно уместить тощую, костлявую… в седло.
В общем, жизнь потихоньку налаживалась и можно было бы сказать, что в кои то веки будущее вполне оптимистично… Если бы не Кадфаль, ставший по милости Елены калекой, Раньян, а также неопределенность планов.
Елена по-настоящему боялась того момента, когда искупитель придет в себя и случится объяснение. Или не случится, потому что как человек богобоязненный, Кадфаль почти наверняка сочтет все промыслом Божьим, на который роптать глупо и вредно. Но перекореженные кости от этого лучше не срастутся. А бретер делал вид, что в упор не замечает лекарку, это было очень больно, и Елена отвечала тем же. Искушение принести извинения за скоропалительные решения и «перезапустить» отношения казалось велико и… что-то мешало. Будто на сердце повесили большой замок, воспретивший определенные действия. Одна лишь мысль о том, чтобы повиниться в чем-то перед бретером, вызывала идиосинкразию и категорическое отрицание. Так, будто женщина все-таки восприняла душой часть местных устоев, по которым значимые особы не принижают свое достоинство, никогда и не перед кем. Поэтому трещина между женщиной и мужчиной росла с каждым днем, превращаясь в холодное отчуждение.
И по-прежнему оставалось неясным, обойти ли славный город Дре-Фейхан или все же рискнуть там остановиться. Учитывая, что полноправному горожанину, причем родственнику одного из важных членов городского управления, едва не снесли голову сугубым произволом, держали в черном теле и разнообразно оскорбляли — холодный прием был вполне вероятен, а фейхановская дружина все же посильнее будет. Этак можно вместо оценки/продажи трофеев подарить их городу под прицелом арбалетов. И свое доложить в общую кучу.
Барон, мрачно возглавлявший колонну и распугивающий встречных не хуже воскресшего мертвеца, заорал по своему обыкновению боевую кричалку. Гибель четвероногого товарища вогнала Коста в глубокую тоску и меланхолию, так песни он выбирал сообразно настроению, то есть злые и едкие. Похоже, в творческих вопросах барон чуждался всяких условностей, потому что выл он песню наемников-пехотинцев.
Покатилась голова — здравствуй новая вдова!
Ты теперь навек свободна, что же ты не весела?
Стрелы небо затмевают и стучатся по броне
Нас опять в прорыв бросают — на войне, как на войне
Дети — сироты заплачут, трупы свалят под кустом,
Если я в кровавой драке попаду куда мечом!
Черно-желтый на дороге — в деревнях переполох
Вот схватил одну за волос и в сарайку уволок
Проведем бурнУю ночку и останемся без сил —
Не узнаешь ты, кто мужа твоего в бою срубил!
Порубили на дрова жандармОв едва-едва —
как опять в атаку гонят — значит дали нам бабла,
А на знамени Вдова — слезы, шея, голова
Ты теперь навеки с нами, что же ты не весела?
Нас прозвали «Вдоводелы» — наше дело — делать вдов
Алебардой врежь любому по башке — и он готов.
Всех убьем с большой охотой — только денежки плати
Жалко только вот — до дома нам не всем их донести!
Покатилась голова — и моя жена — вдова!
Ты теперь навек свободна, что же ты не весела?
— Так, а что у нас там?.. — сумрачно задался вопросом Бьярн, и Елена поневоле вздрогнула. Очень уж часто всевозможные (и нездоровые) приключения начинались с констатации «появился кто-то непонятный». Только-только разобрались с одной неприятностью, худо-бедно выползли с не фатальными, однако до крайности неприятными потерями…
Арнцен встал на стременах, как человек-циркуль. Нескладный и худой рыцаренок, следует отметить, тоже незаметно повзрослел за минувшие дни. Простецкое лицо растеряло выражение щенячьей готовности совершать подвиги, утверждать кавалерское достоинство на каждом шагу.
— Да, — согласился он после короткого наблюдения с высоты. — Довольно большой отряд. И… вижу флаг. То есть знамя. То есть… — он смутился, запутавшись.
— Баннер, — ворчливо буркнул искупитель. — Городской флаг с гербом. А что там намалевано… Что?.. Ого… Свинья⁈
— Да, точно! — простецки воскликнул Арнцен. — Желтое поле и посредь оного разъятая на части голова свиньи красного цвета с высунутым языком. Это символ Дре-Фейхана. Они ведь там со свиноводства первую денежку имели. Затем уж побогаче стали, ремесла разные завели.
— Городские… — проворчал искупитель, мотая седой головой с видом человека, узревшего бездну падения нравов.
Впрочем, скорбь Бьярна длилась недолго
— А глянь… те, любезный, сколько там конников? — с умеренной вежливостью попросил он.
— Два-три, плохо видно. И десятка два пеших.
— Не наемники, — рассудил вслух Раньян. — Часть городского ополчения, надо полагать.
— Мстить, что ли, пришли? — удивился Марьядек. — За то, что мы этого сутягу едва не кончили? Так отпустили же.
— Уму непостижимо, — покачал головой Бьярн. Изуродованное лицо разбойника выражало безмерную глубину неподдельного удивления. — Неужто Шапуй уговорил фейханских крыс отправить помощь? С хрена ли город расщедрился? Да еще с такой прытью. Расчехлились быстрее, чем фрельсова дочка снимает перед графом…
Он осекся, искоса глянув на Гамиллу, почесал один из жутких шрамов. Арбалетчица сделала вид, что не расслышала скабрезную ремарку. Подумала немного и предположила в свою очередь:
— Городу нужен дворянин, соблюдающий договоры. Думаю, Кондамина впечатлило достоинство господина… — она красноречиво поглядела в сторону Артиго, который сидел на телеге, по-прежнему в стеганке. Мягкая защита была еще и теплой, так что юноша вновь надел это «пальто» едва его почистили от крови и воды.
— … и его свиты, — продолжила Гамилла. — И свое впечатление он донес до городского управления. Кто у них там… не помню, как это на севере именуется. Наверное, хорошо донес.
Все помолчали, глядя, как от пешего отряда выдвинулся одинокий всадник, махнул рукой с каким-то цветастым предметом, явно приветствуя.
— Шляпа, — хмыкнул Бьярн. — Ну, точно. Шапуй, как есть.
Шапюйи-младший направился к Армии, не слишком торопясь. То ли опасался изрядно выросшего отряда, то ли блюл достоинство, как представитель вольного города.
— Что ж, давайте посмотрим да послушаем, что скажет, — предложил Марьядек. Предложение было странным, не по природе своей, а оттого, что браконьер-актер нечасто выступал застрельщиком чего-либо. Обычно характерный злодей предпочитал соглашаться или не соглашаться с чужим планом. Впрочем, идея показалась здравой, соответствующей моменту.
— Город нам пригодится, — вполголоса вымолвила Елена, обращаясь к Артиго. Для этого пришлось наклониться с коня и, немного подумав, женщина спешилась.
— Да… — с неопределенной интонацией произнес отрок, будто ждал именно этого — когда фамильяр догадается не говорить настолько сверху вниз…
— Мы уже говорили об этом… — вымолвила Елена. — И я продолжала думать. Нельзя прийти к людям и сказать «я ваш правитель». Ну, то есть можно, только мне кажется, добром это не закончится. Потому что… Много званых, но мало избранных.
Елена задумалась на мгновение, соображая, удачно ли получилось щегольнуть случайно задержавшейся в памяти цитатой. Артиго по своему обыкновению молчал, внимательно слушая, и женщина решила, что в любом случае поздно перетолковывать, надо гнуть мысль дальше.
— Придется объяснить людям ясно и понятно, каждому по его разуму — почему именно «ваше величество» достойно владеть империей. А прочие, соответственно, недостойны. И для этого нам самим надо понимать, что такое «империя». Почему и для чего она существует. На каком основании?
