У нее было много подруг, которые очень ее ценили за доброту и душевность, скромность, порядочность и мудрость, честность и справедливость. Кроме всего прочего она была очень хорошей и любящей мамой, готовой на все ради своих детей, верной женой и хранительницей очага.

По характеру мама была добра, но строга, очень сдержана, спокойна, молчалива: больше делала, чем говорила. Она была сильным человеком, пока ее не подкосила болезнь.

У мамочки были очень мягкие, но с годами натруженные и потрескавшиеся от постоянной работы, руки.

Голубые мамочкины глаза, обращенные к нам с братом, всегда лучились добротой и любовью.

Ее волосы были не очень густые, но слегка волнистые и податливые, и обычно после бани она укладывала их волнами рукой и закрепляла гребешком, что придавало им ухоженный вид. Мама никогда не красила волосы, поэтому в преклонном возрасте они были естественного пепельного цвета, всегда вовремя и аккуратно подстрижены отцом по типу каре.

Мама очень долго молодо выглядела: кожа на лице и на теле была мягкая и гладкая, без морщин, хотя она никогда не пользовалась специальными косметическими средствами, если только вазелином, глицерином, детским кремом.

Из декоративной косметики – легкий штрих светлой помады на губах перед выходом из дома, в праздничные дни или перед приходом гостей, капля духов «Красная Москва», позднее – «Шахерезада».

Я также не помню на ней никаких украшений, кроме разве что наручных маленьких часиков да иногда броши на платье или кофточке.

В моей маме была какая-то стать, может быть, даже порода.

Я как-то, спустя много лет, встретила одну из своих первых учениц, и она мне сказала: «Вы нисколько не изменились, все та же стать, как и в молодые годы».

Видимо, это одно из тех достоинств, которые достались мне от моей мамы.

Мамочка очень любила красивую и модную одежду. На фотографиях, где она молодая, на ней надеты: чудное шелковое платье, шифоновые блузочки, костюмы, туфельки и обязательная изящная маленькая сумочка в руке.

В те далекие времена в магазинах нашего города был очень большой выбор натуральных тканей разных расцветок на любой вкус: шелк, лен, батист, ситец, штапель, крепдешин, поплин, сатин, вельвет, шерсть. Материал можно было выбрать по цене, качеству, цвету, рисунку.

Мы шили платья и блузы, сарафаны, юбки и костюмы у портнихи, которую звали Виктория Коваленко. Жила она на улице Карла Маркса. Мама называла Викторию «королевской портнихой» за абсолютный талант к портновскому делу и высокую стоимость пошива. Ее дочь Светлана была моей ровесницей и училась со мной в одной школе, но в параллельном классе.

Обычно мы с мамой приходили к Виктории с готовыми моделями, но она всегда предлагала свой вариант покроя и пошива исходя из материала и фигуры. Чаще всего мы с ней соглашались и никогда потом об этом не жалели: на выходе получалось не совсем так, как задумывалось, но очень здорово!

У меня было много красивых платьев, которые отлично на мне сидели. Я с удовольствием их носила, отдавая предпочтение им, а не брюкам.

Помню, когда в моду только вошел кримплен, мама купила отрез изумрудного цвета с выбитым рисунком. Платье получилось чудесное!

С появлением в продаже купонных тканей мама порадовала меня покупкой сиреневого нейлона с цветочными мотивами. Платье было отрезное по талии с мелкими цветочками на лифе, крупными по низу юбки.

Каждое платье было связано с каким-то периодом в моей жизни. Например, белое с голубыми шариками разного размера напоминало о пионерском лагере, а кремовое из тонкой шерсти с металлическими маленькими пуговицами и широким ремнем, подчеркивающим талию, о выпускном вечере в школе и свадьбе Галины. Платье из ситца с сине-зелеными разводами я носила летом во время вступительных экзаменов в Минске, а в бордовом сарафане из штапеля в мелкий цветочек с открытой спиной отдыхала с братом в Абхазии. Сиреневое платье из купонной ткани напоминает мне о свадьбе моей подруги – одноклассницы Татьяны, а белое шелковое в черный горох – о выпускном вечере в университете.

Живя вдали от дома, я часто разговаривала с родителями по телефону. Один раз в неделю, как правило, в воскресение утром, мне нужно было позвонить домой. Для этого я иногда часами сидела на переговорном пункте в ожидании пятиминутного разговора. Старалась не нарушать традицию, потому что знала, что родители будут волноваться, если я не позвоню.

Трубку чаще всего брала мама, начиная разговор со слов: «Здравствуй, дочушечка!». И с такой любовью и лаской она всегда это произносила.

Я старалась не огорчать маму – видеть слезы на ее глазах для меня было невыносимо. Но, думаю, что она всегда очень за меня переживала, ведь я так рано уехала из родного дома и была далеко от нее. Правда, она не донимала меня своими увещеваниями, упреками и подозрениями. Вела себя деликатно, но по одной, вскользь брошенной, фразе можно было судить о глубине ее переживаний и сомнений.

Взрослея, я невольно часто поступала не так, как ей хотелось. Да и жизнь моя складывалась не совсем гладко, что не могло ее не расстраивать. Тогда я многого не понимала, а если и чувствовала что-то подсознательно, старалась гнать эти мысли прочь.

Мамочка всегда очень боялась доставить хлопоты своим родным в старости, особенно обезножить, как она говорила.

Она слегла в мае 2006 года за месяц до ухода, была не в себе и никого не узнавала. Но однажды у нее вдруг прояснилось сознание, она заплакала, глядя на нас с отцом, и сказала: «Как мне вас всех жаль!»

В мае, когда она с трудом, но могла еще сидеть за столом, мы пили чай, и на блюде был песочный пирог с джемом. Мама протянула руку за кусочком пирога, а я по ней ударила. Ей нельзя было ни грамма мучного с ее болезнью! Я всегда плачу, вспоминая об этом, ведь жить мамочке оставалось чуть больше месяца.

Ушла она очень тихо, сразу после наступления полуночи. Мы с отцом только задремали, как меня что-то толкнуло. Когда я подбежала к ней, она вздохнула, выдохнула и… перестала дышать.

С мамой наш дом был наполнен любовью и добротой, в нем всегда было уютно, тепло, светло и сытно. Когда мамы не стало, в квартире, где они жили с отцом последние 20 лет, как будто погас свет.

Папа был моложе мамы на четыре года. Тоже вырос в многодетной семье. Его отец и мой дед, Илья Яковлевич Сидоров, пропал без вести в начале Великой Отечественной войны, и матери, Анне Вавиловне Сидоровой (в девичестве Непомнящих), пришлось одной растить шестерых детей.

Папа в конце войны учился в учебной части, а потом оказался в Львовской области, где принял участие в борьбе с бандитскими формированиями.

О том периоде своей жизни рассказывал очень мало, как, впрочем, и вообще о своей работе.

Из редких обрывочных воспоминаний отца запомнился случай, когда он чистил ружье, приложив дуло к плечу, и оно выстрелило. Пуля, к счастью, прошла через погон, не задев плеча. «Повезло тебе, начальник, в рубашке родился», – сказал один из захваченных бандитов.

В молодом возрасте отец вступил в коммунистическую партию. Был настоящим коммунистом в высоком смысле этого слова, а именно: обладал всеми заявленными качествами, включая Честь и Совесть, наивно верил в идеи коммунизма, как мне тогда казалось. Возможно, я ошибалась: когда встал вопрос вступать мне в партию или нет, он категорически заявил, что женщине там делать нечего.

Чем дальше, тем все больше разочаровывался в том, во что верил долгие годы, хотя избегал разговоров на эту тему.

Мне кажется, у отца был дар предвидения, а, может быть, и сильно развитая интуиция плюс жизненный опыт, потому что он часто видел события на много лет вперед.

В то время было заведено застраховывать детей, чтобы к определенному возрасту иметь некоторые денежные накопления. Вспоминается случай, когда накануне очередного кризиса, о котором мы и подумать не могли, отец отдал мне накопленные с помощью страхования деньги и наказал, чтобы я, как можно быстрее, потратила их на что-нибудь нужное. Я так и сделала.