— Ну не будь романтичной дурочкой, — нетерпеливо сказал пират. — Не обязательно искать любви в браке, можно найти ее в другом месте — любовь и страсть, не обремененные житейскими заботами. Ты знаешь Николаса, тебе известны его слабости так же хорошо, как свои собственные. Не вижу причины, по которой вы не могли бы жить в полном согласии — партнеры по делу, которое обоим принесет выгоду.

— Я скорее умру, чем проведу две недели так называемого медового месяца в спальне со своим кузеном Николасом, — объявила Женевьева, отчеканивая каждое слово. — Не могу себе представить, как Николас будет исполнять супружеские обязанности, хотя бы потому, что это будет брак по расчету. А кроме того, папа нужны внуки. Это одно из условий сделки, не так ли?

Доминик моргнул, словно отгоняя наваждение. Почему-то мысль о том, что его страстная фея окажется в объятиях Николасе Сен-Дени, была ему крайне неприятна, но он не собирался поддаваться слабости.

— Твой кузен — молодой зрелый мужчина, весьма искушенный, — с грубой откровенностью сказал Доминик. — Как и ты. Не думаю, что Николас будет огорчен, когда откроет, что у него в постели не сжавшаяся от страха девственница. А другой мужчина при иных обстоятельствах рассвирепел бы, тем более что тебе при твоей врожденной пылкости было бы трудно скрывать свою осведомленность до тех пор, пока ее можно было бы выдать за приобретенную в браке.

Женевьева смотрела на него широко открытыми глазами:

— Ты говоришь так, словно уже обдумывал этот вариант.

— А я и обдумывал. — Доминик подошел к бару и подлил себе вина. — Тебе, моя импульсивная фея, не приходило в голову, что когда-нибудь эта проблема непременно возникнет?

— Нет, — чуть не плача пропищала она. — Но поскольку я не собиралась… не собираюсь выходить замуж в обозримом будущем, зачем мне было думать об этом?

Доминик вздохнул:

— А что ты в таком случае собиралась делать, Женевьева? Ты не подходишь на роль старой девы, это я тебе говорю. Согласились же мы уже, что монашество — не для тебя. У тебя может быть сколько угодно любовных приключений, если ты найдешь себе терпимого мужа, а пока ты находишься под отцовской опекой, это невозможно.

— Но я не хочу иметь терпимого мужа, — медленно произнесла она. — Мог бы ты быть терпимым мужем, если бы Роз-мари была жива?

Лицо Доминика зловеще потемнело:

— Это не обсуждается. Мы говорим не обо мне.

— Но ты мог бы? — настаивала она, упрямо игнорируя знаки приближающейся опасности.

— Нет, черт возьми, я бы не мог, — слегка вспылил он. — Но я не собираюсь становиться ничьим мужем, так что вопрос неуместен.

Вежливый стук в дверь возвестил о появлении Сайласа. Обычно невозмутимое лицо его было оживленным, в темных глазах читалось волнение:

— Месье, простите, что беспокою вас, но на озере Бори замечены британцы. Посыльный от мэра принес это известие.

— Но генерал Джексон ожидал, что они войдут в Миссисипи, — сказала Женевьева, забыв на время о своих неприятностях.

— Да, он так думал. — Доминик засмеялся. — Они его дьявольски перехитрили. Город абсолютно не готов к обороне. — Он решительным движением поставил бокал на стол. — С вечерним приливом отплываем, Сайлас. Часть наших кораблей — в безопасной бухте, мы соединимся с ними на озере.

— Что ты собираешься делать? — встрепенулась Женевьева.

— Надеюсь, мне удастся отрезать их, — последовал ответ. — Если они намереваются потом идти вниз по реке, мы сможем задержать их, пока Джексон не соберет силы на берегу… Нет, тебе нельзя! — вдруг прогремел он, по тому как заблестели тигриные глаза, угадав просьбу, уже готовую сорваться с ее губ.

— Ну пожалуйста, — взмолилась она. — Обещаю, я не буду мешать. Я все время буду внизу.

— Я сказал нет! И если ты собираешься пререкаться со мной, я советовал бы тебе прежде хорошенько подумать.

Это был тот случай, когда Женевьеве ничего не оставалось, как признать поражение. Спорить было бесполезно, потому что она не смогла бы с ходу придумать убедительное объяснение для отъезда из дома. Конечно, если бы Доминик согласился, она все равно отправилась бы в море, а о последствиях позаботилась бы потом. Но поскольку он явно не собирался менять решение и просить его об этом было небезопасно, Женевьева покорно опустила плечи.

— Тогда мне лучше пойти домой. Доминик разрывался между необходимостью немедленно приступить к подготовке похода и нежеланием оставлять Женевьеву в таком отчаянии.

— Если ты хорошенько подумаешь о том, что я тебе сказал, фея, ты увидишь, я прав. — Он отвел локон с ее лба. — У тебя хорошая головка на плечах, нужно только научиться пользоваться ею, и уверяю тебя, что это гораздо более надежный проводник на пути к счастью, чем сердце.

— Да, — уныло согласилась она. — Наверное, ты прав. В конце концов, ты ведь гораздо опытнее меня.

Ему показалось, что нотка иронии прозвучала в этом утверждении, или он ошибся? Однако Доминик решил отбросить сомнение, и недвусмысленно подтвердил:

— Да, я опытнее. Поговорим, когда я вернусь.

— Если ты вернешься, — сказала Женевьева, направляясь к двери.

— Я определенно намерен именно так и поступить! А пока вернись и поцелуй меня на прощание.

С вымученной улыбкой она подошла и нехотя подставила лицо для поцелуя. Но даже за этой сдержанностью Доминик не мог не ощутить ее врожденную, естественную страстность, которая пленяла так же, как и вдохновляла его. Последовательно разрушая ее оборонительные заграждения, он то обводил языком ее губы, то погружался в глубину ее нежного и сладкого рта, одной ладонью сквозь платье прижимал сосок, другой сжимал ягодицы, пока она не сдалась и со всхлипом не прильнула к нему. Когда кончик его языка дразняще заскользил по ее ушной раковине и нырнул в глубину, Женевьева издала глухой стон и прижалась к нему в безумном восторге сладостной муки.

— Мне не следовало этого делать, — тихо сказал он, отрываясь от ее лица с покрасневшими от поцелуев губами; взгляд ее карих глаз стал тяжелым от желания, и Доминик знал, что такое же желание она видит в его глазах. — Никогда не надо начинать того, что нельзя закончить.

Она опустила руки и разгладила складки на шали:

— Пришло время воевать, а не любить, месье Делакруа. Как и все особы моего пола, я останусь здесь и буду терпеливо ждать вашего возвращения.

— Ты вовсе не такая, как «все особы твоего пола», — вздохнул Доминик, глядя ей прямо в лицо.

— Но не такой ли ты хотел бы меня сделать? — спросила она. — Мне показалось, что именно в этом ты меня убеждал все утро.

— Я не хочу ссориться с тобой, Женевьева. Иди, пока один из нас не сказал чего-нибудь, о чем мы оба потом пожалеем. В дверях она обернулась, закусив верхнюю губу, и попросила:

— Возвращайся невредимым.

— Всеми правдами и не правдами! — пообещал он. — У нас ведь еще одно дельце не закончено.

— Да, конечно — Она послала ему воздушный поцелуй и вышла.

Женевьева спешила домой. На улицах царило всеобщее возбуждение. Колокола собора Святого Людовика звонили не переставая, и к площади перед собором отовсюду бежали мужчины с мушкетами, пистолетами и шпагами. Женщины собирались на углах и с испуганными лицами перешептывались, наблюдая, как по призыву генерала Джексона их мужья, отцы, братья готовятся к обороне.

Добравшись до своей спальни, Женевьева сбросила маскарадный костюм и, прежде чем спуститься вниз, быстро переоделась. Она слышала, как в гостиной жалобно рыдает испуганная Элиза, а Лоренцо уговаривает ее своим, как всегда, патетическим басом. Потом в их диалог ворвался раздраженный и безапелляционный голос Виктора, сразу же заставивший зятя замолчать. Женевьева незаметно проскользнула в комнату.

— А, вот и ты, дорогая, — встрепенулась Элен; ее и обычно-то бледное лицо было теперь смертельно белым. — Это так ужасно! Британцы — на озере Борн и могут в любой момент атаковать город.

— Так это поэтому звонят колокола?

— Генерал Джексон собирает всех мужчин, которые способны держать в руках оружие, — прорыдала Элиза. — А Лоренцо нездоров…