Лорд Лэнгборн – в адвокатскую контору «Менез и Гарсиа», Кали, Колумбия, партнерам доктора Апостола, являвшимся, как было установлено, подставными лицами картеля в Кали. Доктор Хуан Менез снимает трубку.

– Хуанито? Сэнди. Что случилось с нашим другом доктором? Он что-то долго не появлялся.

Восемнадцатисекундная пауза.

– Спроси у Иисуса Христа.

– Что это, черт побери, значит?

– Сэнди, наш друг – верующий человек. Может быть, он ушел от мирской суеты.

Договорились, что, учитывая близость Каракаса и Кюрасао, доктор Моранти срочно прибудет на Кюрасао в качестве замены.

И опять Берр и Стрельски, как они впоследствии признались друг другу, скрыли друг от друга свои подлинные мысли.

После разговора Лэнгборна аппараты зафиксировали отчаянные попытки сэра Энтони Джойстона Брэдшоу прозвониться Роуперу из нескольких телефонов-автоматов в районе Беркшира. Сначала он пытался звонить по телефонной карточке, но голос оператора сообщил ему, что такой звонок не проходит. Он запросил контролера, представился, говорил пьяным голосом, и тогда его вежливо, но твердо прервали. Тогда он заказал разговор с конторой «Айронбрэнд» за счет компании. В первый раз его заказ не принял коммутатор, во второй раз ответил один из Макдэнби, но быстро его отшил. В конце концов он обратился непосредственно к капитану «Паши», находившегося в это время у берегов Антигуа:

– Так где-же он тогда? На Кристалле его нет. Я запросил «Айронбрэнд», и там какой-то наглый тип сказал мне, что он продает фермы. Теперь ты говоришь мне, что его «ждут». Мне начхать, ждут его или нет! Он мне нужен сейчас! Я сэр Энтони Джойстон Брэдшоу. Это срочно. Ты знаешь, что такое срочно?

Капитан предложил позвонить по личному номеру Коркорана в Нассау. Брэдшоу уже безуспешно пытался позвонить туда.

Тем не менее Брэдшоу нашел-таки того, кого искал, и поговорил с ним без свидетелей – как показали дальнейшие события.

На рассвете позвонил дежурный офицер из бункера. Он говорил с ледяным спокойствием человека, находящегося у пульта управления полетом, когда все приборы показывают, что ракета вот-вот разлетится на кусочки.

– Мистер Берр, сэр? Сэр, вы можете спуститься прямо сейчас? Мистер Стрельски уже в пути. У нас проблема.

Стрельски ехал один. Он бы предпочел взять с собой Флинна, но Флинн все еще чах от тоски на Кюрасао, а Амато помогал ему в этом, поэтому Стрельски приходилось управляться за троих. Берр предложил сопровождать его, но Стрельски не мог простить англичанам их роли в случившемся. Не Берру – Леонард был его другом. Но дружба дружбой, а дело делом. Во всяком случае, сейчас. Поэтому Стрельски оставил Берра в бункере с мерцающими экранами и испуганным ночным персоналом и строго распорядился, чтобы никто не предпринимал никаких шагов ни в каком направлении, никому ничего не сообщая, ни Пэту Флинну, ни прокурору, ни одной живой душе, пока он все не проверит и не скажет"да" или «нет».

– Ясно, Леонард? Слышишь меня?

– Я слышу тебя.

– Хорошо.

Шофер ждал его в гараже – его звали Уилбур, довольно приятный парень, но явно достигший своего потолка, – и они понеслись с зажженными фарами и завывающими сиренами через пустой центр города, что показалось Стрельски безумно глупым – куда, в конце концов, торопиться и к чему всех будить? Но он ничего не сказал Уилбуру, потому что в глубине души чувствовал, что если бы он был за рулем, то ехал бы точно так же. Иногда мы делаем такие вещи из уважения к кому-то. А иногда нам просто больше ничего не остается.

Кроме того, они действительно торопились. Когда что-то начинает случаться с главными свидетелями, то можно смело сказать, что надо торопиться. Когда все идет чуть-чуть не так, как надо, чуть-чуть дольше, чем надо; когда ты все больше и больше скатываешься к краю, а все из кожи вон лезут, чтобы убедить тебя, что ты-то и есть пуп земли – Господи, Джо, где бы мы были без тебя? – когда ты наслушался в коридорах чуть-чуть слишком много странного политического теоретизирования – разговоров о «Флагманском корабле» не как о кодовом названии, а как о новой операции – разговоров о расширении ворот и о наведении порядка на собственном заднем дворе; когда перед тобой на пять улыбающихся лиц больше, и больше на пять очень полезных разведсообщений, и все – дерьмо; когда вокруг тебя ничего не меняется, только мир, в котором, как тебе казалось, ты вращаешься, тихо ускользает от тебя, и чувствуешь себя брошенным на плоту посреди медленно текущей реки, кишащей крокодилами, и знаешь, что плывешь не в ту сторону – и, Джо, Бога ради, Джо, ты самый что ни на есть лучший офицер полиции – ну да, тогда ты можешь уверенно сказать, что пора торопиться, чтобы узнать, какой хрен с кем приключился.

Иногда ощущаешь свое поражение, думал Стрельски. Он любил теннис, любил особенно смотреть по телевизору крупным планом ребят, пьющих колу в перерывах между сетами, и любил видеть лицо победителя в ожидании победы и лицо проигравшего в ожидании проигрыша. И проигравшие выглядели именно так, как он сейчас себя ощущал. Они играли свою игру и выкладывались, но счет есть счет, и на рассвете нового дня он был не в пользу Стрельски, а в пользу магнатов из «чистой разведки» по обе стороны Атлантики.

Они проехали отель «Грандбэй», любимое пристанище Стрельски, когда ему хотелось убедить себя, что мир – красивое и тихое местечко, поднялись на гору, удаляясь от берега, эспланады и парка, и проехали через железные ворота с электрическим управлением туда, где Стрельски никогда не бывал, – в шикарный квартал Санглэйдз, где толстосумы, обогатившиеся на наркотиках, мошенничают, и трахаются, и живут с черной охраной и черными швейцарами, и с белыми столами и белыми лифтами, и с чувством, что когда ты проехал ворота, то попал в более опасное место, чем тот мир, от которого они тебя ограждают. Быть таким богатым в таком городе настолько опасно, что удивительно, как это они все давно не остались лежать мертвыми в своих кроватях имперских размеров.

В это раннее утро внешний двор был запружен полицейскими машинами и телевизионными автобусами, и машинами «скорой помощи», и всеми атрибутами аппарата управляемой истерии, который призван смягчать кризис, но на самом деле лишь прославляет его. Крики и огни усилили ощущение нереальности происходящего, преследовавшее Стрельски с тех пор, как полицейский сиплым голосом сообщил ему новости, «потому что, мы знаем, вас интересует этот малый». «Меня здесь нет, – подумал он. – Мне это уже когда-то снилось».

Он узнал кое-кого из отдела убийств. Краткие приветствия. «Привет, Глиб. Привет, Рокэм. Приятно встретиться. Господи, Джо, где тебя черти носили? Хороший вопрос, Джефф, может, черти все это и подстроили». Он узнал людей из своего собственного агентства. Мэри Джо, с которой он однажды переспал после одной вечеринки, к их взаимному удивлению. Серьезный мальчик по имени Метцгер, выглядевший так, словно в Майами не хватало воздуха.

– Кто там, Метцгер?

– Сэр, полиция пригласила почти всех, кого они знают. Ужасно, сэр. Пять дней без кондиционера, так близко к солнцу, это действительно отвратительно. Почему они выключили кондиционер? По-моему, это просто варварство.

– Кто просил тебя прийти сюда, Метцгер?

– Из отдела убийств, сэр.

– Когда это было?

– Сэр, час назад.

– Почему ты не позвонил мне, Метцгер?

– Сэр, они сказали, что вы заняты в бункере и что вы в курсе.

"Они, – подумал Стрельски. – Они посылают очередной сигнал. Джо Стрельски: хороший офицер, но стареет. Джо Стрельски: слишком медлителен для «Флагманского корабля».

На центральном лифте, обслуживавшем только апартаменты на крыше, он поднялся на последний этаж без остановок. Задумка архитектора была такова: из лифта попадаешь прямо в поднебесную стеклянную галерею, являющуюся одновременно помещением охраны, и, пока стоишь в этой галерее, недоумевая, то ли тебя сейчас скормят церберам, то ли угостят изысканным обедом с пышнотелой гетерой на закуску, можешь тем временем наслаждаться созерцанием бассейна, сада, разбитого прямо на крыше, солярия, уголка для любовных утех и прочих непременных аксессуаров быта скромного специалиста по наркоправу.