Стрельски даже покраснел. Было видно, что вопрос ему неприятен. Казалось, он делает хорошую мину при плохой игре.

– Мы думаем над этим, Джоанна, поверьте мне. В таких делах остается только ждать и уповать, что информатор проявится сам собой. У нас есть наметки, у нас есть надежды, наши люди ведут слежку, и мы верим, что очень скоро кто-нибудь из мелких сошек, во избежание худшего, пожелает выступить свидетелем, позвонит нам и попросит это устроить. Это должно произойти, Джоанна. – Он решительно кивнул, как бы соглашаясь с самим собой за всех остальных. – Это должно произойти, – повторил он еще более неубедительно, чем прежде.

Наступило время ленча. И скрыло все прочее дымовой завесой. Никто так и не понял, что Джоанна – ближайшая ассистентка Стрельски. Все встали и направились к выходу. Гудхью двигался в компании Милашки Кэти и парочки резидентов.

– А теперь, мужики, слушайте меня, – громогласно объявила Кэти, – чтобы никто не подсовывал мне никаких салатиков! Я хочу мяса с тремя гарнирами и сливовый пудинг. Или я никуда не иду. Ведь я «жемагог», Рекс Гудхью. Не суйтесь к нам со своей нищенской миской. Я вас изничтожу, святоша.

Вечером Флинн, Берр и Стрельски сидели на веранде дома Стрельски у самого побережья, созерцая трепетание лунной дорожки в кильватере возвращающихся с увеселительной, прогулки катеров. Агент Флинн сжимал в обеих руках большую кружку с пивом. Бутылка предусмотрительно стояла рядом с ним. Они перебрасывались случайными фразами. О том, что было днем, никому говорить не хотелось. «Раньше моя дочь была вегетарианкой, – вымолвил Стрельски. – А теперь влюбилась в мясника». Флинн и Берр вежливо рассмеялись. Снова наступило молчание.

– Когда ваш парень войдет в игру? – спросил Стрельски, понизив голос.

– В конце недели, – так же тихо отозвался Берр, – с Божьей помощью и с помощью Уайт-холла.

– Если ваш парень будет тянуть изнутри, а наш – напирать снаружи, у нас получится «закрытая эксплуатация».

Флинн расхохотался, закачав в полутьме огромной темноволосой головой, будто глухонемой. Берр спросил, что такое «закрытая эксплуатация».

– «Закрытая эксплуатация», Леонард, это когда в дело идут все причиндалы свиньи, за исключением визга, – объяснил Джо. Они снова помолчали, глядя на море. Когда Стрельски заговорил опять, Берру пришлось нагнуться к нему поближе, чтобы расслышать каждое слово. – Тридцать три взрослых человека, – прошептал он, – девять разных агентств, семь политических деятелей. Среди них должна найтись парочка человек, которые донесут картелям, что у Джо Стрельски и Леонарда Берра нет ни одного хоть сколько-нибудь стоящего информатора, так ведь, Пэт?

Мягкий ирландский смешок Флинна почти утонул в шорохе морских волн.

Но Берр не мог вполне разделить благодушие хозяина, хоть и не выказывал этого. Ребята из «чистой разведки» задали не слишком много вопросов, это правда. Но, как считал обеспокоенный Берр, они задали слишком мало.

Два заросших плющом гранитных столба выплыли из тумана. Надпись гласила: Ланион-Роуз. Но ничего похожего на дом поблизости не было. «Фермер, видимо, умер раньше, чем успел построить его», – подумал Берр.

Они были в пути уже семь часов. Беспокойное небо над гранитной изгородью и терновником потемнело еще больше. Сумерки сгустились. Тени на выщербленной дороге стали текучими и неуловимыми. Машина то и дело подпрыгивала, словно ее кто-то толкал. Это был «ровер», гордость Рука. Он сидел за рулем. Мимо проплыли заброшенная ферма и кельтский крест. Рук включил дальний свет, потом ближний. С тех пор как они пересекли реку Теймар, кроме тумана и сумерек впереди ничего не было.

Дорога пошла в гору, туман рассеялся. Все, что они теперь могли видеть вокруг – было белое облако, заполнившее все ущелье. Капли дождя автоматной очередью пробарабанили слева по стеклам автомобиля. Он задрожал и, лихо перемахнув через хребет, нырнул вниз, повернув нос к Атлантике. Вот и последний, самый крутой поворот. Стайка встревоженных птиц вспорхнула над ними. Рук резко затормозил и поехал медленней. Новый залп дождевых капель обрушился на стекла. Когда «дворники» смыли их с лобового стекла, они различили в заросшей папоротником седловине скалы невзрачный, припавший к земле коттедж.

Он повесился, решил Берр, увидев скрюченный силуэт Джонатана, качавшийся в свете фонаря у крыльца. Но «повесившийся» поднял в знак приветствия руку и шагнул к ним навстречу – шагнул во тьму, потому что не сразу включил фонарик. Машина остановилась на усыпанной щебнем площадке. Рук вылез наружу, и Берр услышал, как они приветствуют друг друга – два коммивояжера, ни дать ни взять.

– Рад видеть. Господи, что за ветер! Слава Богу, вы не сбились. – Берр угрюмо взирал на небо и, словно побаиваясь его, упорно сидел на месте и нервно проталкивал пуговицу в узкую прорезь пальто. Ветер завывал вокруг, сотрясая антенну.

– Пошевелись, Леонард! – закричал Рук. – Пудрить нос будешь позже!

– Боюсь, Леонард, вам придется пробираться ползком, – пошутил Джонатан, нагнувшись к стеклу водителя. – Мы эвакуируем вас с подветренной стороны, если вы не против.

Обеими руками обхватив правое колено, Берр пронес его над рычагом передачи и сиденьем водителя, потом ту же операцию произвел с левой ногой. Его городские ботинки ступили на землю. Джонатан светил фонариком прямо перед ним. Берр различил во тьме бутсы и вязаную матросскую шапочку.

– Как поживаете? – прокричал он, словно они несколько лет не виделись. – Сносно?

– Думаю, да. Сносно – это точнее всего.

– Молодцом.

Рук пошел впереди с портфелем в руках. Берр и Джонатан последовали за ним бок о бок по мягкой от дождя дорожке.

– А это удачно получилось, а? – Берр кивнул на перевязанную руку Джонатана. – Не ампутировали по ошибке?

– Нет-нет, все в порядке. Порезать, зашить, перевязать – всей работы на полчаса.

– Боль сильная?

– Не сильней чувства долга.

Оба застенчиво рассмеялись, как бы стыдясь друг друга.

– Я привез вам новую бумагу, которую вы должны подписать. – Берр, по своему обыкновению, схватил быка за рога. – Со мной и Руком в качестве свидетелей.

– Что в ней? – спросил Джонатан.

– Всякая чепуха – вот что в ней. – Берр не упустил случая обругать ненужный бюрократизм. – Снимают с себя ответственность. Страхуются. Мы ни к чему вас не принуждали, вы обязуетесь не преследовать нас в судебном порядке, у вас нет никаких претензий к правительству в случае, если у вас отсохнет память или постигнет бешенство. Если вы почему-нибудь выпадете из самолета, это будет вашей собственной оплошностью. Ну и так далее.

– Они что, испугались?

Почувствовав, что вопрос относится прежде всего к нему, Берр тут же вернул его обратно.

– А вы, Джонатан? Дело ведь в вас, не так ли? – Джонатан хотел что-то возразить, но Берр не позволил ему рта открыть. – Молчите и слушайте. С завтрашнего утра вы – в розыске. Вас хотела бы видеть полиция. Больше вас никто не хотел бы видеть. Всякий, кто хоть на мизинец с вами знаком, будет отныне петь везде и всюду «я же вам говорил...». Все остальные будут изучать фотографию в газете, чтобы найти в ваших чертах склонность к убийству. Это жизнь, Джонатан. Никуда от этого не уйдешь.

Джонатан вдруг ни с того ни с сего вспомнил Софи. Она сидела на цоколе посреди всего этого великолепия в Луксоре, обняв руками колени и глядя на лес колонн. «Мне нужен комфорт вечности, мистер Пайн».

– Еще не поздно остановить часы, если вы об этом думаете, и никаких последствий, кроме как для моего самолюбия, – продолжал Берр. – Но если вы хотите выйти из игры, а смелости не хватает признаться, или боитесь огорчить дядюшку Леонарда, или еще какая-нибудь подобная чушь, я вас очень попрошу набраться мужества и признаться себе и нам сейчас и ни минутой позже. Мы просто поужинаем, скажем «пока» и укатим домой безо всяких обид. Но сейчас, а не завтрашней ночью или еще когда-нибудь.