Габи вздыхает. Откладывает ложку и кладет мне руку на плечо:

— Поезжай к нему, сынок. Вы должны поговорить.

— Думаешь, это так просто?

— Не будь дураком, как мы. Наших отцов подкосила Первая мировая. Они вернулись с нее спившимися молчаливыми инвалидами. Поговорите, черт.

— Кто знает, что у него рак?

— Я, Мария, Люсьен, Николь.

— Семья, в общем. А Элен?

Габи хмурится, как будто я спросил что-то ужасное:

— Элен?

— Ну да, Элен. Она была частью его жизни. И частью моей жизни.

— Но никто не знает, где она.

— Я знаю.

Мне кажется, что у Габи от нашего разговора голова кругом идет, особенно когда я добавляю:

— Я с ней поговорю.

Я провожаю Габи к машине. Я свернул себе самокрутку из его табака «Скаферлати».

— Приедешь? — спрашивает он.

— Как только увижусь с Элен.

Все происходит быстро, как в фильмах, когда я был маленьким. Тогда можно было покрутить ручку проектора и ускорить движение картинок. Я опрокидываю стакан бухи[95] и набираю номер Элен. Мне отвечает мужской голос.

— Простите за беспокойство, — произношу я. — Могу ли я поговорить с Элен?

— Передаю трубку.

— Алло?

— Здравствуйте, это Жюльен.

Я слышу детские голоса. Элен говорит кому-то:

— Закрой дверь, пожалуйста.

Я сижу на берегу Ду у самой воды. От скуки бросаю камешки. Загадываю, что она придет, когда камешек подпрыгнет три раза. У меня трясутся руки. Сначала я увидел ее кроссовки, хотя почему-то думал, что она будет в сапогах. На ней джинсы-варенки и джемпер. Волосы забраны в конский хвост. Ее кожа кажется мне очень загорелой. Я встаю и поднимаюсь на берег. Когда она меня обнимает, я узнаю запах ее духов. Она старается улыбнуться. Я не знаю, что сказать, поэтому неловко спрашиваю:

— Куда пойдем?

Она отвечает:

— Просто погуляем, хорошо?

Хорошо. На газонах распустились нарциссы. Я смотрю только на них, потому что ужасно смущен. Я знаю, что она знает. И поэтому умело направляет разговор, спросив о занятиях. Мы разговариваем о Гольдони[96], которого я обожаю, о Роб-Грийе[97], который вызывает у меня любопытство, о Граке[98], у него отличные книги, опубликованные в издательстве «Корти». Она улыбается:

— Ты очень по душе твоему преподавателю по сравнительному литературоведению.

— Откуда вы знаете?

— Мы дружим.

— Но откуда вы узнали, что я хожу к нему на занятия?

Слышно, как по камням бежит вода, как в воздухе летают сережки вербы. Она нежно смотрит на меня. То, что она скажет, кажется само собой разумеющимся. Как то, что нам рассказывает крючконосый, когда читает лекцию о романах Шекспира.

— Я никогда не забывала о тебе, Жюльен, все эти годы. Никогда. Даже когда вышла замуж и родила детей. Ты всегда был в моем сердце. И потом — мир тесен, я знала некоторых учителей у тебя в школе, а потом в лицее. Они рассказывали мне, как у тебя дела.

— А ваш номер телефона? Как вы мне его передали?

— Через твою преподавательницу по французскому. Она была убеждена, что ты будешь поступать на филфак.

Я начинаю закипать:

— Вы следили за мной, а мы все это время еле на плаву держались.

— Все было не совсем так.

— Но ушли-то вы! — Я уставился на самокрутку, которую пытался скрутить, но понял, что Элен смущена.

— Можешь мне тоже скрутить, пожалуйста?

— Крепкие.

— Как отцовские?

— У него рак легких. Я из-за этого решил с вами повидаться. Он не хочет лечиться.

Элен резко отвернулась к реке. Глубоко вдохнула и стала рассказывать спокойным голосом:

— Когда я встретила твоего отца, то это не было любовью с первого взгляда. Я полюбила его, когда увидела, что вы с ним совсем одни. Очень полюбила. Я была из буржуазной среды, но с вами мне сразу стало очень хорошо. Я любила твоего отца таким, каким он был. Любила его руки, поврежденные готовкой. Руки других мужчин я до такой степени никогда не любила. Мне нравилась его практичность, а еще то, что он многого не знал. Он так трогательно задавал какой-нибудь вопрос о книге или об авторе. Когда он чего-то не знал, то никогда не делал вид, что знает, как все вокруг.

— Но почему же тогда вы расстались?

Элен с болью посмотрела на меня:

— Я хотела, чтобы мы поженились. Не ради свадьбы, нет, я хотела тебя усыновить. Но твой отец не хотел. Хотя я подталкивала его к этому очень мягко. Он очень переживал из-за смерти твоей мамы. Вначале, когда ты звал меня мамой, я видела, что он и счастлив, и нет. Как-то он мне сказал: «Ты снова осветила мою жизнь». Но думаю, что из сумрака он так и не вышел.

— Из-за матери?

— Наверное, но не только. Он очень любил меня, но у него были свои скелеты в шкафу. Детство в Морване[99], Алжир… Пусть он никогда об этом и не говорил.

— Почему у вас не было детей?

— Он больше не хотел детей. У него был ты.

— Короче, все из-за меня.

— Не говори так. Никогда. Он любит тебя больше жизни.

— Да, но любит неправильно.

— Как может, так и любит. Быть родителем — самое сложное в мире ремесло.

Наступает вечер, Элен исчезает за деревьями парка Шамар. Перед тем как уйти, она обнимает меня и шепчет:

— Если бы ты знал, как я по тебе скучала.

Осень, воскресенье. Мы сидим на покрывале на берегу реки. Ты оперся о ствол дерева. Я положил тебе под спину подушку. Ты не жалуешься. Твое тело пожирают метастазы. Врачи просто назначают тебе «успокаивающее», как они это называют. Ты хрустишь чипсами, запиваешь красным вином. Я купил курицу гриль.

— Папа, тебе какую часть?

— Как будто сам не знаешь!

— Крылышки и попку, значит.

— Одно крылышко.

Я чуть не сказал: «Тебе нужно хорошо есть». Глупость. У курицы сухое безвкусное мясо.

— И получше едали, да?

Ты надкусываешь крылышко, потом складываешь кости в бумажный пакет и берешь грушу. Чистишь ее и режешь.

— Хочешь четвертинку?

— Да, спасибо.

— Отличный фрукт — груша. Всю зиму можно хранить. — Ты издалека смотришь на речку и добавляешь: — Когда за плиту встанешь?

Я делаю большой глоток вина, чтобы не расплакаться. Я не могу ничего сказать. Меня душат эмоции. Ты это знаешь, хотя по-прежнему на меня не смотришь. Сидишь и качаешься из стороны в сторону.

— Смотри, там водяная крыса плывет вдоль берега. Знаешь, что из них получается отличный паштет? — Ты рассказываешь о водяных крысах, а жизнь летит в тартарары. — Брось в воду кости, пусть рыбы порадуются.

Я слушаюсь, как мальчишка.

— Когда будешь готовить курицу, всегда ставь латку в духовку. Лимон в гузку не забудь. Главное, постоянно поливать ее соком. — Ты откусываешь от груши и пожимаешь плечами. — Ладно, не знаю, зачем я тебе все это рассказываю. Ты же видел, как я готовлю, верно?

Я резко вскакиваю на ноги. Меня переполняют слезы и ярость. Я хочу заорать: «Как я буду без тебя?!» Я представляю, что ты скоро умрешь, что тебя больше не будет, слышу шум кастрюль в семь утра, который никогда уже не будет таким же, как раньше. Как пить без тебя кофе? Как чистить овощи? Как обжаривать лук? Как делать паштет? Как без тебя орать: «Осторожно, картошка пригорает!»? Нам уже вместе не пробовать зельц, и потом ты не закуришь свою последнюю за день сигарету.

Я широко шагаю по берегу. Ярость сменяется какой-то странной радостью. Ты только что передал мне эстафетную палочку, вот так, между невкусной курицей и пакетиком покупных чипсов. Дал добро. Так просто, как «передай соль» или «переверни блинчик». Невероятно. Но это и правда ты, ты и правда сказал, что я могу быть поваром. Ты поднимаешься, идешь к воде. Стоишь ко мне спиной: