Плохо, что нет единых расценков на работу всех художников. Автобус с размеренной временной скоростью, от одной остановки к другой, продолжал движение, подбирая желающих ехать в Душанбе. На подъезде к городу автобус был переполнен до придела.

Пассажиры заполнили даже площадку у гармошки между салонами. Сидел у окна и смотрел, когда будет то место, где была перестрелка между бандой в автобусе и БТР с солдатами.

Но, когда мы проехали, то место, там не оказалось автобуса, только на земле были разбитые стекла и большие пятна крови у дороги. В тот миг вопросов в моей голове стало больше, чем ответов.

Тем более что и на том месте, где лежал Курбанов Мирзо, никаких признаков его бывшего присутствия там не было, словно ничего не произошло. Ни стал утомлять свой разум тупым размышлением о прошедших событиях.

С меня было достаточно того, что было прошедшей ночью. Пусть это будет, как дурной сон для меня, а судьба сама определит место этим событиям в моей жизни. Быть может, когда-то мне станет известен ход ночных событий в дальнейшем.

Сейчас мне надо было хорошо сосредоточиться на настоящем моменте времени и действия в своей работе. Автобус сделал круг по привокзальной площади, сжавшись со своей гармошкой, остановился.

Пассажиры выплеснулись из двух салонов автобуса, как вода из опрокинутой бочки, некоторые растеклись по городским улицам, другие влились в проходящий городской транспорт. Подождал не много маршрут нужного троллейбуса и поехал в сторону Художественного Фонда, до которого от вокала ехать минут тридцать.

– Заходи, дорогой, заходи! Гостем будешь. – сказал Алиханов Али, когда открыл дверь мастерской, подстраиваясь на грузинский акцент. – Как дела? Как дома? Деньги не растерял? Никто тебя не преследует?

– Не волнуйтесь генацвали! Нанина! Нанина! – пропел, на смешанном грузинско-русском языке, когда заметил в мастерской и Кононова Владимира. – Посидим за цинандали! Вот таки дела! У меня всё прекрасно, цел и не вредим. Так что сегодня за товаром к вам в гости пожаловал. Прошу, меня любить и жаловать.

Прошёл в мастерскую и невольно, просто случайно, посмотрел на улицу через задёрнутую занавеску.

– Что, опять за собой хвост привёл? – смеясь, спросил Кононов Володя. – Только меня с собой ты не позови.

– Нет уж, спасибо тебе за медвежьи услуги. – ответил, шуткой на шутку. – Лучше с хвостом таскаться буду по Душанбе, чем убегать от хвоста в твоей консервной банке. С меня и так хватит твоей помощи, от которой до сих пор все бока боля. Не могу понять, где верх и где низ. Домой приехал, прямо, как трубочист.

Мы сразу трое, разом, стали смеяться над побегом от преследователей из Фрунзенского райкома партии.

– Вот интересно, чем все это закончилось? – сказал, сквозь смех. – В каких дураках оказались эти горе гангстеры. Хотел бы посмеяться над их глупыми рожами, если бы ещё где-то встретил их хотя бы один раз.

– Ты особо не волнуйся. – стал подкалывать Алиханов Али. – Тебе придётся часто с ними встречаться и смеяться. Вот только не известно над чьими глупыми рожами. После того, как ты уехал, парни поднялись в Художественный Фонд и поинтересовались твоей задержкой у меня.

Естественно, поинтересовался кто они такие. Парни сказали, что Насыров Сухроб поручил им охранять тебя с деньгами до самого дома. Им не поверил и позвонил в райком партии, оттуда мне подтвердили, что действительно за тобой закрепили охрану Фрунзенского райкома партии.

Конечно, рассказал этим парням о твоей конспирации и тайном побеге от преследователей. Нам было над чем смеяться. Так что при встрече с ними также сможешь посмеяться над этим. Думаю, что они будут рады встречи с тобой. Чего от тебя им ожидать не придётся.

Кононов Володя еле сдерживался от смеха, во время рассказа Алиханова. Когда Али сказал свои последние слова, то Кононов буквально свалился на пол мастерской от своего смеха. Сам был настолько удивлён рассказом Алиханова, что сразу не мог никак отреагировать на эти шуточки.

– Ой! Ой! Боже мой! – хватаясь за живот, смеялся Кононов Володя. – Посмотри на его дикую рожу. Алик, если бы ты его видел вчера после поездки в моей машине, то сам вообще умер бы от смеха за его поступок.

Алиханов Али посмотрел на меня, как на придурка и тоже стал смеяться над моей глупой мордой. Мне так смешно было видеть корчащиеся рожи своих товарищей, что также не выдержал и стал сильнее их смеяться над их рожами. Мы так смеялись несколько минут.

Когда насладились своим смехом, то перешёл к серьёзному разговору с Алихановым о работе, которую предстояло делать нам по объектам Душанбе.

– Думаю, что мы с тобой всё-таки находимся под надзором Насырова Сухроба. – сказал, Али, когда Кононов ушёл из мастерской. – Смотри, как бы мы с тобой ему на крючок не попали. Тогда уже будет поздно принимать какие-то меры. Надо нам все решать сейчас, как работать в контакте с Насыровым.

– Тоже так думаю, – согласился со мной, Алиханов. – В первичных документах он нас хотел подцепить. Хорошо, что мы с тобой это сразу обнаружили. Поэтому нам надо быть начеку в работе с Насыровым.

Дальше мы обсудили вопросы взаимоотношения моей группы с Художественным Фондом.

Алиханов Али согласился ходатайствовать перед директором Художественного Фонда и художественным советом о праве нашей группы пользованием расценками Художественного Фонда, на время работы по установке Душанбе.

Кроме того, мы решили совместно курировать восстановленные работы на всех объектах Душанбе.

Также вести контроль над использованием различных материалов на восстановлении объектов.

Едва мы обменялись своими речами, пришли к единому мнению о работе, как дверь мастерской открылась и вошли трое парней из Фрунзенского райкома партии, которые обязались меня всюду охранять.

Мы, с Алихановым, тут же повернули разговор в другом не определённом направлении. Мы стали говорить о формах изобразительного искусства в теории философии Эпохи Возрождения, как о классике в искусстве.

– Итак, – спросил, Алиханова Али, – тебе известно, что философы Эпохи Возрождения смотрели на обнажённую фигуру, как на символ познания духа, а художники видели в обнажённой линии фигуры нечто превосходное в изобразительном искусстве идущее от Бога, ещё со времени Адама и Евы? Ты видишь, что и современная философия кажется чем-то прекрасным в изобразительном искусстве. Тебе не кажется возможным знать, с точки зрения искусства, что философия также прекрасна духовно, как картины написанные в Эпоху Возрождения и дошедшие до нас. Мы словно присутствуем в те времена Эпохи Возрождения.

– Несомненно, – ответил Алиханов Али. – Так поражён видом картины написанной в Эпоху Возрождения, что не могу не согласиться с философами того времени, что изображённая натура, это наша, душа выполненная в сочных тонах, идущих к нам от Бога, а потому она, обнажённая натура, также воздушна и телесно.

При этом Алиханов указал на обнажённую фигуру женщины, что висела репродукцией на его стене и жестом руки указал в сторону неба, как бы отправляя это женское тело в небеса к Богу.

Али продемонстрировал эти движения так прекрасно, что вошедшие парни, разинув рот, внимательно проводили глазами эту "улетевшую" женщину с репродукции на его стене. Затем наступили короткая пауза и тишина.

– Ну, а считаешь ли ты философию только прекрасным делом к размышлению о творчестве изобразительного искусства? – нарушив тишину, спросил, Али. – Быть может это тебе бесполезное времяпрепровождение? Ты предпочитаешь заменить духовную пищу телесной, отдаться прелестям земным? Но разве в изобразительном искусстве мы не находим того прекрасного, что в земной любви к женщине?

– Любовь! Самые прекрасные чувства, которые нас выбирают сами, – ответил Алиханов, – а не мы выбираем их. На вкус и цвет – советчиков нет, а на любовь тем более. Каждому своя любовь, какой бы она не была. Любовь к женщине. Любовь к изобразительному искусству. Любовь к животным и так далее. Мне кажется, мой друг, ты очень прекрасно понял, что такое любовь, её нельзя сравнить с другими чувствами. Любовь то, к чему стремимся мы всю свою короткую жизнь. Познать чистую любовь к ближнему человеку.