Яшка всегда знал, что невозможно исчезнуть насовсем или как-то закончиться. Не раз подмечал, как деревья сбрасывают листья и становятся холодными и твёрдыми. С любопытством стучал по ним, прислушиваясь к тихому звону внутри. А весной появляются листочки, и всё начинается сначала. Значит, деревья живые. Люди тоже живые и нисколько не хуже деревьев. И уж тем более ни в чём не уступают гусеницам, превращающимся в бабочек, вылезая из своего безжизненного кокона. Вот и получается, что никто никуда не девается, даже если так показалось. Однажды это знание очень пригодилось.

Резкий телефонный звонок, побледневшая мама, пугающее слово «похороны», срывающийся мамин голос, путающийся в сюжете знакомой вечерней сказки.

Яшку не с кем оставить дома. Старшая группа в детском саду закрыта из-за какого-то отвратительного слова: как «каракатица», только ещё неприятнее. А баба Ли́са сильно занята своим карьером. Представлял её, усердно копающей песчаную яму и недоумевал, зачем Алисе какой-то карьер. Она часто с гордостью о нём рассказывает, мечтая добиться «карьерного роста». Что должно там вырасти, тоже неясно. Воображение рисовало вздыбленную до самого неба жёлтую гору, на вершине которой стоит довольная бабушка Алиса…

Летят вдвоём с мамой на самолёте далеко-далеко, как будто сейчас отпуск, и они окажутся в солнечном городе, увитом виноградной лозой. Но солнца нет, моросит дождь, холодно и грустно. Печаль разлилась на мокрых лицах близких и чужих людей. Всем миром прощаются с маминой мамой. Самой любимой бабулей Эте́ри. Яш назвал её Татой, едва начав говорить: не мог справиться с именем, никак не выговаривался рычащий звук. А бабушка Тата называла его ласково – Яшик. Мама тоже полюбила это имя, да и ему самому оно нравится.

Тата была маленькая и изящная, а движения её были плавными, как у большого корабля. Она скользила по просторам кухни, наполненной множеством предметов непонятного назначения. В её владениях произносились такие красивые слова, как «ткемали», «лобио», «сациви», «чашушули», а самым привлекательным было задорное словечко «хачапури». Румяный уютный пирожок с сыром. Этери разрешала трогать пышное тесто, и Яш заворожённо наблюдал, как ямка от пальца исчезает, словно по волшебству. Тата пекла пирожные с лимонным кремом и угощала ими своих подружек. Соседки отвечали взаимностью и тоже приносили дары. Сидя за круглым столом, женщины напевали незнакомые мотивы, но ни одна из них не обладала столь глубоким сильным голосом и не умела так выразить мелодию, что у прохожих наворачивались на глаза слёзы. В деревянно-каменном доме бэбо1 Этери и бабуа2 Я́го неизменно витал кофейный аромат. В городе Яшке не разрешалось пить кофе, но здесь не считали это удовольствием только для взрослых, и Тата баловала внука свежесваренным напитком с густой пенкой, щедро добавив в кружку подогретого молока. Теперь в их огромном доме деду будет одиноко. Яшка поискал глазами Яго. Тот стоял без зонта, сгорбившись, не замечая холодных капель, стекающих с бороды на тёмный пиджак, явно стесняющий широкие плечи – нечасто появлялся скорбный повод для строгих костюмов.

Яшка морщится – в переносице нестерпимо защипало, ресницы стали мокрыми и слиплись. Запрокидывает голову навстречу дождинкам, и, углядев в сплошной пелене туч просвет, поднимается на носочки, встречая тонкий лучик, протянувшийся прямо к лицу. Тата всегда звонко целовала любимого внука в кончик носа, обхватив уши крепкими ладошками.

Женщины в чёрном затянули незнакомую песню: «Шен хар вена́хи3», а потом к ним присоединились и мужчины – «С Богом, в дальнюю дорогу4». Мама тихо беспомощно плачет.

Невыносимо хочется утешить. Яшка дёргает мокрый рукав маминой куртки, чтобы поведать свою тайну, но мама не слушает. Наверное, и не поверила бы. Ответила бы, что Тата не дерево, и не солнечный лучик, что он всё опять выдумывает. А он и не выдумывал вовсе.

***

Позже, когда уже прошёл целый год, Яш убедился в том, что Этери всё ещё с ними, обрёл обоснованную уверенность – Тата помогает. Как той ночью, когда уехал папа, а под утро резко хлопнула распахнувшаяся форточка. Мама, расстроенная папиным отъездом, забыла выключить газовую плиту, и они крепко спали, вдыхая сладковатый воздух. Как потом объяснила разгневанная признанием в столь вопиющей беспечности Алиса – повезло. Но Яшик понял, что это никакое не везение. Он наблюдательный, и заметил, что сквозняка не было.

Бабу Лису не стал пытаться переубеждать. Она совсем другая, непохожая ни на него, ни на маму, ни даже, что удивительно, на папу. «Любимый сыночек», называет папу Алиса, и Яшке смешно, что сыночки бывают такими большими. Алиса громкая, быстрая и какая-то сложная. Часто приходит к ним в гости, и Яшик радуется, но бабушка обязательно скажет что-нибудь певуче и строго, отчего восторг моментально растворяется. И непременно добавит это своё «почему». «Почему у вас пахнет кашей, трудно проветрить? – вопрошает, принюхиваясь. – Почему у тебя разбросаны игрушки, Яков? – присматривается. – Почему ты не сварила суп, Нина?»

Голос Алисы заполняет всё пространство дома, и Яшка тихонько шепчет: «Почему что!» – не особо переживая, что его могут услышать. Мама тоже что-то бормочет – не любит, когда её так называют. У мамы другое имя – Нино́. Ведь её папа – настоящий грузин. Дедушка Яго редко их навещает, и каждый его приезд – это невыразимое счастье!

– Гамарджоба! – гудит усиленный эхом высоких лестничных пролётов раскатистый бас, когда приезжает дорогой гость.

– Сала́ми! – кричит в ответ Яшик. Специально выучил это слово, чтобы поприветствовать деда.

Бабуа Яго удивлён и горд, поднимает пушистые бело-чёрные брови и разводит руками. Яш, визжа от счастья, с разбегу врывается в объятия самого родного человека, огромного, пахнущего пылью, виноградом и солнцем, и затихает, слушая шумное дыхание запыхавшегося деда. В рюкзаке у Яго затейливые подарки: сладкая пахлава, каштановый мёд, орехи, керамические бутылочки, а однажды там обнаружился изогнутый рог в серебряной оправе – кханци. Яшка пил из него лимонад, высоко вскинув руку и стараясь допить до последней капли, а Яго смеялся, признавая, что из внука вырастет настоящий джигит. Яшик знал, кто такие джигиты, и тут же поинтересовался, скоро ли бабуа подарит коня, чем всех рассмешил. Даже Алиса заливисто хохотала.

Баба Лиса становится необычайно весёлой в присутствии деда Яго. Яша думает, это потому, что и Алиса, и Яго одиноки. Непонятно, как взрослые умудряются всё усложнить. Почему, раз уж так сложилось, что у него остались только одна бабушка и один дедушка, они не могут жить вместе? Вот было бы здорово! Как-то раз спросил об этом маму, но она смутилась и долго подбирала слова. Ничего не придумав, ограничилась дежурной фразой: «Подрастёшь – поймёшь». Вот бы скорее подрасти! Столько всего нужно понять и, главное, не забыть об этом. Слишком уж часто приходится слышать эту фразу…

– Баба Лиса! – радостно закричал Яшик, бросаясь к двери, но тут же затормозил, скользя шерстяными носками по гладкому полу. Бабушка снова пришла со своим дружочком. Крошечный лохматый трясущийся пёсик с милыми глазками и весьма острыми, как недавно выяснилось, зубками. Алиса зовёт его сложным именем Ак-сес-су-ар. Яшик всего один раз попробовал приветственно пожать Аксику лапку, как недавно увидел в кино. Но тот, в отличие от киношной овчарки, не только не обрадовался дружественному жесту, но и стал, кажется, считать Яшу злейшим врагом, судя по визгливому, срывающемуся на хрип, лаю.

Вот бы иметь собственную собаку! Большую, лохматую, добродушную. Злющий Аксик явно в такую уже не вырастет, тут не на что и надеяться… Яшик с тоской подумал о своём друге. Лучший в мире пёс был старше Яшки, жизнь без игр с толстеньким чёрным бульдогом и не помнилась. Весёлый компаньон сначала заболел, а потом долго лежал, тяжело дыша и кося мутным взглядом на свой любимый жёлтый мячик. Дотянуться до игрушки сил не осталось. Мама старалась не плакать, но не сдержалась от сдавленных рыданий, когда всё стало ясно. Яша держал ставшую вдруг тяжёлой лапу и не сразу понял, что Джоша не стало. И сейчас в это не верится, ведь Джо часто снится, и во сне они бегают и играют совсем как раньше.