– О, ради бога. У мамы иногда отключается здравый смысл. Если мы решим, что нашей семье необходим переезд, ей придется смириться. И если она не захочет прийти сюда в субботу на обед, пусть в одиночестве ест вареное яйцо. Ее попытка выиграть раунд за счет Франчески – не самая лучшая идея. Я не потакаю маме. И ты тоже не должна.

Двадцатое февраля – годовщина, которую не требовалось отмечать в календаре, – наступило. На улице стоял лютый холод, было пасмурно. И мне снова хотелось извиняться за само свое существование, за то, что я живу, дышу и тем самым напоминаю Франческе о ее утрате, так и не убедив девочку, что могу чем-то эту утрату восполнить. Хотя дочь унаследовала от Нико золотистую кожу и темные волосы, в остальном она была копией Кейтлин с ее угловатыми чертами лица и худосочностью. Моя мама определенно взяла бы девочку под крыло с намерением «немного подкормить худышку». Я предложила Франческе яичницу.

– Я не голодная.

– Тебе нужно хорошенько поесть, иначе быстро замерзнешь. На кладбище будет холодно.

– Знаю, – огрызнулась она, запихивая в рот горсть чипсов.

Нико взглядом призвал меня к пониманию, и я смирилась. Сегодня не стоило начинать войну. У меня душа болела за Франческу: личико бледное, пальцы постоянно блуждают, обдирая заусенцы до крови.

В свои тридцать пять я по-прежнему не могла представить себе мир без мамы, которая, слава богу, согласилась помочь мне с обедом. Она ворвалась как раз в тот момент, когда вся семья Фаринелли собралась у ворот, чтобы подняться на холм к кладбищу. Мама, вертясь во все стороны, кудахтала, как Сандро вырос и какой стал хорошенький и до чего в феврале холодный воздух, а у Франчески нет перчаток, и безуспешно пыталась всучить девочке свои митенки. Ей было все равно, что Фаринелли застыли, точно кегли перед шаром для боулинга; мама продолжала тарахтеть, одновременно любуясь белыми розами, которые держала Франческа, и гладя по голове Сандро, которому успела сунуть в руку несколько ирисок.

Впрочем, Лара, насколько я ее знала, наверняка поменяет вредные конфеты на дробленые ядрышки какао-бобов или высушенные на солнце абрикосы, едва моя мама отвернется. Бедный мальчонка в рубашке с жестким воротником и шерстяном джемпере. У меня шея чесалась от одного взгляда на Сандро, который топтался, наполовину запутавшись в мохеровом пончо Лары. Когда мимо прошел подросток с немецкой овчаркой, тянущей поводок, они оба прижались к изгороди.

Сандро выглядел совсем бледным и замерзшим. В год смерти Кейтлин ему было всего пять. Он едва помнил тетю. Я предложила оставить мальчика у нас и обещала присмотреть за ним, пока все остальные пойдут на кладбище, но, не дав Ларе ответить, влезла Анна:

– Нет-нет, он идет с нами, это же семейный день. – Как будто его там ждали водные горки и карусели, а не черный гранит надгробия и рой грустных эмоций, мухами вьющихся вокруг. У меня даже возникла злобная мысль, что Анна использовала общее горе как еще один способ исключить меня из семейного круга.

Стало легче, когда через парадную дверь в дом влетела мама и я смогла отгородиться от Фаринелли и сложной паутины их непростых отношений. Мама обвила меня руками.

– Забавно: я снова здесь, а подниматься по лестнице к Кейтлин уже не нужно.

Мне пришлось проглотить раздражение оттого, что даже маме отсутствие Кейтлин кажется странным.

Я помогла ей снять дубленку, поневоле задаваясь вопросом, не дрожит ли сейчас где-нибудь монгольский козопас без своего лохматого тулупа. Тут Сэм, завидев гостью с лестницы, завопил: «Бабуля!» – она обернулась, а я тихонько повесила дубленку в гардероб. Сэм чуть не сбил маму с ног, спрыгнув с последней ступеньки и стиснув в объятиях любимую бабушку. Из ее сумочки, как по волшебству, немедленно материализовалась шоколадка.

– Ух ты, соскучился по своей старой бабулечке?

Сэм кивнул и потащил маму к себе в комнату. Спустившись через некоторое время, она сказала:

– Я всегда говорила, что этот дом похож на шикарный отель. Вам следует подумать о приеме гостей. Здесь ведь есть отличная свободная комната с примыкающей ванной. А я могла бы каждое утро приходить и готовить завтраки.

Мама везде искала возможность заработать. Что-нибудь починить, смастерить, обменять… так она выживала, частенько отыскивая вещи на помойках, а потом пытаясь продать на барахолке. К сожалению, новый дом обрела только одна старая швейная машинка, а, например, трехногая табуретка, шезлонг и меховая подушка так и прижились у нее в квартире.

– Хотелось бы мне увидеть лицо Анны, вздумай мы устроить здесь хостел. Скажи, тебе хватает на жизнь после нашего отъезда? У меня кое-что припасено, если нужно.

– Да успокойся, милая. Обойдусь без твоих денег. Я нашла новую работу: присматриваю за одной несчастной старушкой, которая думает, что за ней скоро придут немцы, и упорно прячет драгоценности в банке с крупой. На днях утром у меня микроволновка чуть не взорвалась, потому что в каше оказались ее серьги.

Дай бог здоровья мамочке. У нее всегда находилась в запасе маленькая история или приключение, которыми непременно следовало поделиться. Благодарные клиенты нахваливали ее знакомым, и маму постоянно приглашали ухаживать за теми, на кого у родственников не хватало времени.

– Как там Нико? Ты уже привыкла к супружеству? А он привык к новой женушке? – Мама хрипловато рассмеялась, подкрепив шутку кашлем любительницы «Бенсон и Хеджес»[6].

Я не стала утаивать от нее слов Анны.

– Вот ведь чертова старая кошелка. Ну надо же, «потащила к алтарю». Да ему с тобой повезло, доченька. Надеюсь, ты объяснила свекрухе, что у тебя за спиной три поколения матерей-одиночек. Подумаешь, гребаная семейка Фаринелли полвека торчит на своей авеню! Да Паркеры уже более шестидесяти лет обитают в муниципальном районе Малберри-Тауэрс, не нуждаясь ни в каких мужьях. – И она победоносно откинулась на спинку стула, словно убедительно доказала полную несостоятельность Анны. Надо отдать должное, убеждать мама умела, хотя ее аргументы противоречили всем законами логики.

Пришлось рассмеяться:

– Вряд ли Анне понравится, что женщины нашей семьи исторически неспособны заполучить мужа.

Мамино лицо смягчилось.

– Но ты-то все-таки смогла, милая, и я этому рада. Нико хороший парень. Немного навороченный по части вкусов в еде, но для макаронника неплох.

Мама еще не оправилась от того единственного случая, когда Нико пригласил ее сюда на ужин и подал крохотных трехнедельных цыплят. Потом всю дорогу домой она бурно сокрушалась, что по цене одного такого «мелкого костлявого пушистика» могла бы в супермаркете купить четырех «нормальных курочек».

– Нико родился здесь, мама. Он британец, а не итальянец.

– Ой, да как скажешь. Лишь бы ты была счастлива. – Она замолчала, прищурившись. – Ведь ты счастлива, да?

Я сделала глубокий вдох, изо всех сил пытаясь сохранять серьезность, чтобы мама не подумала, будто я утратила паркеровскую выдержку и совершенно раскисла, заполучив штамп в паспорте.

– Конечно, счастлива! Нико замечательный. Осталось только победить остальную здешнюю мафию, и мы дружно ускачем в закат на маленьких упитанных пони.

– Ох, детка. Поначалу всегда трудно. – Мама погладила меня по руке. – Франческа, бедняжка, всего пару лет как лишилась мамы, да и до этого Кейтлин почти год болела. Несладко для малютки в таком возрасте. Дай ей время. Она придет в себя.

– Надеюсь, так и будет, – кивнула я.

– И не мучайся ты из-за этой Анны, – фыркнула мама. – Мадам готова по любому поводу страдать да руки заламывать, а вот нет чтобы рукава закатать да блевотину вычистить. Пороху-то и не хватает. Да и от другой невестки, как ее там, Лары, помощи кот наплакал. Скинула больную на меня, а сама только и пообещала Кейтлин, что с Франческой, дескать, все будет в порядке, можешь почить с миром.

Мне стало стыдно, что я дернулась, услышав, как мама при знакомстве назвала Анну «голубушка», что стеснялась маминых лишних килограммов и ее хмурого взгляда из-под полей шерстяной шляпы, которая ее старила. Доброта, практичность и стойкость гораздо дороже умения ловко повязывать шарф.