Нико стоял уперев руки в боки, а Франческа смотрела на него в ожидании указаний. Я застыла у чердачного люка, боясь посягнуть на эмоции, витающие между коробками.

Наконец Нико повернулся к дочери:

– С чего хочешь начать? Может, посмотрим мамины кассеты?

У Франчески сделался такой вид, будто отец предложил ей надеть кринолин на вечеринку в честь окончания семестра. Кассеты устарели еще в те времена, когда я была подростком. Франческе они наверняка казались древними, как чугунный утюг. Моя мама не могла раскошелиться на DVD-плеер, поэтому, когда друзья давно перешли на компакт-диски, я еще долго вытягивала из нашего паршивого кассетника зажеванную ленту и заново сматывала ее карандашом. Но если пытаешься подружиться с падчерицей, не стоит подчеркивать, что помнишь жизнь без айтюнс.

Нико сам решил, что первыми надо перетащить к люку коробки с кассетами.

Я осмотрела другие коробки, выискивая такие, где окажется меньше эмоционального багажа. Совсем не хотелось наткнуться на фотографии, на которых Нико и Кейтлин разрезают свадебный торт, с любовью глядят на крохотную Франческу или чокаются бокалами с шампанским у рождественской елки.

И тут мне в глаза бросилась пометка «Франческа».

– Вот, смотри, здесь твое имя. Может быть, начнешь с этой коробки?

Вид у девочки был несколько неуверенный, и, честно говоря, я ее не винила. Бог весть, что оказалось бы в коробке с надписью «Мэгги». Скорее всего, штук двадцать полупустых флаконов разглаживающего кондиционера для волос, которым я довольно долго пользовалась, отчаянно стремясь выпрямить кудряшки, пока превосходящая сила природы все-таки не победила мой оптимизм.

Мой многозначительный взгляд, похоже, вывел Нико из ступора.

Он потянулся к коробке и принялся отдирать скотч.

– Пойдем, голубка, посмотрим?

Когда их темные головы сблизились, чтобы заглянуть внутрь, я занялась другими этикетками.

«Верхняя одежда»? Интересно, неужели Кейтлин была настолько организованна, что каждый апрель паковала шарфы, плащи и шапки с помпонами, дабы потом не тратить все лето на поиски шлепанцев, пробиваясь через завалы всевозможной шерстяной одежды?

Нет уж. Одежда была слишком личной штукой, слишком реальной. Мне не хотелось разглядывать каждый след грязи на сапогах Кейтлин и думать, а не в них ли она была, когда они с Нико шагали рука об руку по улице, укрывались под деревом от летнего дождя, целовались и обнимались, пережидая ливень.

Я подошла к коробке с надписью «Пособия» – непохоже на хранилище любовных воспоминаний. Внутри оказались книги Кейтлин о питании и фитнесе. Я вынула несколько самых верхних, просто чтобы проверить, не собираюсь ли ненароком выбросить драгоценное первое издание книги «Тростинка или толстушка»[10] или обязательные для каждой уважающей себя девушки брошюрки с рекомендациями, как «управлять метаболизмом» и «укрепить тело», а также множество совсем не забавной чепухи, о существовании которой даже не подозревала и без которой вот уже тридцать пять лет жила припеваючи.

– Ты ведь не планируешь изучать диетологию и спорт? – спросила я у Франчески.

– Исключено, – фыркнула та. – Не собираюсь тратить жизнь, приводя в форму кучу старых толстяков.

Я втянула живот.

Следующим мне попался огромный иллюстрированный том о значимости упражнений в психотерапии. Он напоминал огромные французские словари, которые мама как-то раз, пошатываясь, приволокла домой после уборки в местной библиотеке. Она надеялась их кому-нибудь втюхать. Никто так и не соблазнился, и мы сложили тома стопкой, используя их как подставку для клетки с хомяками. Наверное, Нико считал меня весьма ограниченной, раз у его первой жены хватало мозгов понять, как прыжки на месте сделают человека менее безумным.

Я посмотрела на мужа с другого конца чердака, надеясь, что меня ему хватит надолго. Они с Франческой сидели рядышком, копаясь в белом плетеном сундучке, и тихо ахали над крошечными пинетками, маленькими ползуночками с узором из тюльпанов, одноухим голубым кроликом. Вряд ли отец Сэма узнал бы нашего сына в толпе десятилетних рыжеватых и веснушчатых пацанов, не говоря уже о том, чтобы помнить его детские игрушки. Франческа гладила памятные вещи, прижимала их к лицу. У меня сжалось сердце при виде того, как она пытается удержать в памяти образ Кейтлин, цепляясь за тень присутствия, за остатки запаха, застрявшие в случайных предметах, которые пахли скорее пылью и сыростью.

Девочка достала несколько школьных тетрадей:

– Смотри, папа, мои сочинения в классе мисс Роланд!

Нико принялся читать вслух ее рассказ о новой собаке Полли-Долли, а Франческа смущенно ойкала.

– Это же вообще неправда! Мама не разрешала мне заводить собаку. – Она постучала по странице: – Глянь, какой толстой я нарисовала маму. Я ее такой и не помню.

Я старалась не слушать их разговор, шумно роясь в ящике. Обмен эмоциями между отцом и дочерью заставлял меня чувствовать себя кукушкой в гнезде на двоих.

– Слушайте, у меня от пыли уже в горле пересохло, – объявила я. – Спущусь-ка я в кухню и принесу нам чаю.

– Лучше я, – подхватился Нико и с готовностью вскочил, словно цепляясь за повод улизнуть на минутку.

Мне и самой очень хотелось убежать от этого горя, от сожалений и чужой любви, расползавшихся плющом из каждой коробки, которую мы открывали, но пришлось снова опуститься на колени и продолжать разбор. Под очередным слоем книг внезапно обнаружилась золотая шкатулочка для украшений. Хорошо, что я не выкинула сразу целую охапку старых пыльных книг о том, как перестать до дрожи бояться батута. Я взяла шкатулку и провела пальцами по крышке с узором в форме сердечка, выложенным из чего-то вроде рубинов. Открыла. Внутри было пусто, только мягкая подушечка на дне, но мансарду вдруг заполнила громкая классическая музыка, заставив меня подпрыгнуть. Франческа встрепенулась, любопытствуя, что же там такое нашлось. Я встала и протиснулась мимо велотренажера Кейтлин, перешагнула через коврики для йоги и наполовину сдутый мяч для пилатеса, дабы показать находку падчерице.

Она погладила голубой бархат внутри шкатулки.

– Очень красиво. Не помню такой у мамы. – Закрыла крышку, потом снова открыла ее. – А что за мелодия?

– Не знаю. Придется спросить у папы. Я в классической музыке совсем не разбираюсь. – Согласно заветам неписаного руководства «Как стать потрясающей мачехой», я ухватилась за возможность сближения: – А ты любишь классику? – Правда, меня пугало, что девочка примется называть композиторов, о которых я слыхом не слыхивала. Кажется, все Фаринелли любили за завтраком поиронизировать над газетными статьями об искусстве и культуре.

– Не очень, – сморщила нос Франческа. – Мама постоянно слушала оперу, но я не прониклась.

– Ну, может, войдешь во вкус позже. Шкатулку тебе отложить? Судя по клейму на дне, это настоящее золото, так что сохранить определенно стоит, – заметила я.

– Да, пожалуй, – кивнула девочка. – Там ведь можно мои сережки держать.

И она снова принялась просматривать свои старые школьные учебники. А я, чувствуя, что во мне больше не нуждаются, двинулась в обратный путь на другую сторону чердака. И там застыла в нерешительности, размышляя, взяться за сумку с надписью «Постельное белье» или открыть старомодный сундук, в котором вообще лежит бог знает что, способное выбить почву у меня из-под ног. Но тут в носу засвербело, я чихнула, и золотая шкатулочка вылетела у меня из рук.

Распахнувшись, она приземлилась на груду рюкзаков, и вновь раздались переливы скрипок и флейт.

– Прости-прости, это все из-за пыли. – Я пошарила рукой, молясь, что не повредила бесценную семейную реликвию.

Когда я подняла коробочку и перевернула вверх дном, проверяя, не сломалось ли что, мягкое бархатное донышко выпало и посыпались бумажки: билеты, открытка, какие-то записочки, сложенный буклет из Национальной портретной галереи. Я собрала их и уже хотела сунуть обратно, как вдруг заметила внутри на дне гравировку: