Кобыла недовольно всхрапнула и переставила спутанные передние ноги в сторону от него.

«Тебя же еще распутать надо! – догадался священник. – Ну, ничего, я уж постараюсь». Он подполз еще ближе, почти под самое брюхо огромного тяжелого животного и подумал, что, если ей вздумается на него наступить, вопль священника услышит даже православная общественность Усть-Кудеяра.

Кобыла вывернула голову, явно размышляя, укусить ей нахала прямо сейчас или сначала посмотреть, что он собирается делать. Пока пересиливало любопытство.

Отец Василий пристроился у кобылы под брюхом, подполз к ее передним ногам спиной и нащупал путы из толстой колючей веревки.

– Сейчас, моя маленькая! Сейчас, моя хорошая! – мурлыкал он себе под нос, наверное для того, чтобы не думать о двух центнерах живого веса над собой.

Кобыла ждала.

И только ему удалось ослабить нехитрый узел и освободить одну ногу, животина легко отступила в сторону и, встряхивая гривой, пляшущей походкой отправилась по своим делам.

– Куда?! – удивился отец Василий. – Стой! Ну-ка назад!

Кобыла оглянулась, издевательски всхрапнула и спокойно отправилась дальше, туда, где стебли цветущей травы казались ей наиболее питательными.

Священник вскочил и, путаясь в полах рясы, кинулся за беглянкой. Он снова и снова настигал ее, но кобыла снова и снова, озорно вскидывая голову и кося на преследователя лиловым глазом, отбегала в сторону и останавливалась. И только когда он загнал и ее, и себя в какое-то болотце, она встала как вкопанная и позволила подойти к себе.

– Вот и умница! Вот и молодец! – обрадовался священник, и до него впервые дошло, что сесть на нее со скованными сзади руками практически невозможно. Он пошевелил заведенными за спину кистями, переступил утонувшими по щиколотку в грязи ногами, жадно огляделся вокруг, но, не обнаружив ничего нового и осознав бесполезность всей своей затеи, прижался к теплому, колючему боку лбом.

– Если человек дурак, то это надолго, – прошептал он.

Кобыла не возражала.

Он тронулся и пошел вперед, уже не огибая теплые, прогретые августовским солнцем лужи и колючие заросли чертополоха. Сейчас он хотел только одного – чтобы все это поскорее закончилось!

Отец Василий не прошел и тридцати метров, когда остро почувствовал, что его нагоняют. Он резко обернулся – его старая плешивая знакомая шла следом за ним, как собачонка.

– Со мной хочешь? – улыбнувшись, спросил он. – Ну, пошли.

Они прошли так по дну оврага еще около полукилометра, когда он заметил остов грузовика. Священник оглянулся на свое несостоявшееся гужевое транспортное средство, глянул на остов, еще раз посмотрел на кобылу и понял, что не все потеряно.

– А что? Надо попробовать, – сказал он и поманил кобылу за собой, поближе к остову.

Они провозились минут двадцать. Лошадь, похоже, понимала все, но сделать за священника его работу не могла. Она честно становилась рядом с самым остовом, но ни помочь ему взобраться наверх проржавевшей кабины, ни примериться, ни подать «копыто помощи» в момент посадки не умела. Но, когда он все-таки сел, кобыла тихо тронулась вперед и, подчиняясь каждому его движению и слову, повезла священника на юг, туда, где его уже ждали диакон Алексий и молодая, красивая супруга Олюшка.

Некоторое время отец Василий еще поглядывал по сторонам, рискуя свалиться с гладкой покатой спины, но потом успокоился. Ему даже подумалось, что, возможно, никакого пылевого облачка и не было или был это обычный степной ветерок, столь обожающий изображать из себя миниатюрный смерч. Они проехали до конца карьера, и умная животина, аккуратно выбирая дорогу, вынесла его наверх и повезла дальше по неширокой лесной тропе.

Лошадь никуда не торопилась, но даже один ее спокойный размеренный шаг равнялся двум его, и двигались они быстро и безостановочно. Несколько раз отцу Василию чудился звук мотора, но потом снова становилось тихо, и он успокаивался.

«Кто такой Бухгалтер? – думал он. – Что это за странная фигура? Ковалевский прихвостень Пшенкин считает, что именно Бухгалтер и заказал мне Парфена, подосланная неизвестно кем бывшая студентка то ли ГИТИСА, то ли Щуки Ленка Мокрухина разыграла передо мной целую греческую трагедию, лишь бы получить хоть какую-то информацию о Бухгалтере. А тут еще и эти – как их? – Батон и Рваный».

Он ехал и думал, но в голову ничего не приходило. У него не было ни одной надежной версии, кроме той, что имел этот самый Бухгалтер какое-то отношение к исчезнувшим парфеновским деньгам. Но и это ему почти ничего не давало. Ну, положим, это так, но он-то, священник православного храма, каким боком причастен?! От него-то им всем что надо?!

Старательно избегая дорог, они проехали березовый лесок до самого конца. Затем миновали кукурузные совхозные поля, затем обогнули увеличивающуюся с каждым годом усть-кудеярскую свалку, и еще не село солнце, как отец Василий въехал во двор собственного дома.

Здесь вовсю громыхали жестью, стучали молотками и скрежетали лопатами о дно емкости для раствора. Бригада Петровича торопилась выполнить заказанный объем работ до зимы.

– А пусть за нас работает медведь! – слышалось пение откуда-то с крыши недостроенной летней кухни. – А мы будем на него смотреть! У него четыре лапы; пусть берет кирку, лопату…

– Вовчик! Ты когда раствор подашь?

И в этот момент бригада увидела батюшку. Неизвестно, что они подумали, да и подумали хоть что-нибудь вообще, но и шум, и грохот моментально стихли, а вся бригада замерла, с открытыми ртами уставясь на отца Василия, горделиво возвышающегося на гнедом скакуне с широко расправленными плечами и по-пижонски заложенными назад руками. В его глазах сверкал благородный огонь.

– А мы тут… работаем, – сглотнув слюну, пояснил тот, что стоял поближе, и на всякий случай посторонился.

– Вижу, – устало и, как показалось работягам, немного недовольно откликнулся хозяин дома. – Ну что, мне кто-нибудь поможет или вы так и будете стоять?

Грузного, большого батюшку снимали с коня всей бригадой. Почти сразу же выбежала во двор и Ольга, но, увидев темные от усталости глаза мужа, сразу подойти не решилась и, только когда отец Василий подошел к ней сам, Олюшка встревоженно прижалась к широкой мужниной груди.

– Что с вами стряслось? Господи, это кровь?!

– Потом, – глотнул пересохшей гортанью священник. – Пойдем в дом, и попить мне дай.

Олюшка без расспросов набрала в огромную зеленой эмали кружку холодной чистой воды, напоила мужа, потом набрала еще одну кружку, потом еще… и только потом решилась задать вопрос.

– Что, опять?

Отец Василий кивнул.

Ольга прикусила губу. Она была сыта всеми этими совсем не поповскими приключениями по горло. Она смертельно устала бояться, еще тогда… когда был жив Парфен, еще тогда, когда Вера прибежала к ней домой под утро и сказала, что отец Василий уже допивает вместе с главным бандитом города вторую бутылку водки и они кричат и ругаются матом, обвиняя друг друга в неверном подходе к осмыслению бесконечной Вселенной.

– Я устала бояться, – тихо, но решительно сказала она. – С меня хватит.

– Милицию набери, – вместо ответа распорядился отец Василий. – Пусть пришлют человека с ключами от наручников. Извини, Олюшка, но я тоже устал.

Жена набрала сразу самого Ковалева, долго и укоризненно что-то кричала в трубку, требовала гарантий и вообще нормальной человеческой жизни. Отец Василий слышал все, но думал о другом. Он не знал, надо ли спрятать беременную Олюшку где-нибудь у родни шашлычника Анзора или все-таки подождать развития событий. Он не знал, как далеко пойдут эти бандиты в своих действиях. В этот момент он уже нисколько не жалел о том, что подкинул Ковалеву эту совершенно не духовную мысль об устройстве глобальной очистки Усть-Кудеяра от оставшихся без лидера бандитов. Сейчас эта мысль уже не казалась ему ни крамольной, ни недостойной священника.