Мгновение я почти удивлена. Я стала одной из тех дам из легенд, о которых я рассказывала во время лекций в Джорджтауне. Женщиной из рассказов, которые символизируют для доблестного рыцаря (которого умоляют о помощи) секс, целомудрие, обман, или что-либо другое. Жаловаться на то, что эти женщины не оказывают сопротивления, означает не понимать суть; все они — вовсе не женщины. Они — символы, определяемые значением, которое придают им рыцари, узнаваемые только по той роли, которую они играют в приключении рыцаря.

И прямо сейчас трудно не чувствовать родства с этими придуманными образами. Я нахожусь в этом багажнике из-за того значения, которое придал мне Мелвас, даже из-за значений, которые придали мне президент с вице-президентом. Для Мелваса я — вещь, которой он одержим; для Эша и Эмбри, я — живая проекция их любви и обещаний.

Другими словами, меня перемещают в историю, которая не является моей собственной, и я сжимаю глаза под повязкой и даю клятву, что это скоро закончится. Даже если мне самой придется убить Мелваса.

Около минуты я пытаюсь успокоить свои мысли, чтобы сдержать слезы, из-за которых я могу лишиться обоняния, а значит, не смогу дышать. Я в багажнике. Внутри всех современных багажников есть кнопка для открывания багажника, верно? Если я открою багажник во время движения, то кто-нибудь увидит, что я связана и с кляпом во рту, и, конечно же, меня спасут. Но если я открою багажник, а вокруг никого не будет, то мне конец. Он или они (кто бы ни находился на переднем сиденье) просто остановят машину и снова закроют багажник. И, возможно, изобьют меня до смерти.

А значит, мне нужно освободить хотя бы ноги, чтобы я могла побежать, независимо от сценария.

Свежий запах, исходящий от коврика, подсказывает, что эту машину взяли напрокат, а значит, есть шанс, что мои похитители не были подготовлены в некоторых аспектах. Я извиваюсь (тихо, пытаясь свести шум к минимуму), так чтобы найти руками край коврика, и, как я и надеялась, его поднять. Внизу будет полость для запасной шины и домкрата, но не это меня волнует. Мне просто нужны инструменты. Один конкретный инструмент.

Это занимает много времени, или, во всяком случае, в темноте так кажется, я вынуждена двигаться очень медленно. Но потом я нахожу: обычный пластиковый пакет, находящийся в собственной полости под ковриком. Я медленно его открываю и извлекаю рычаг, благодаря бога за то, что дедушка Лео настоял, чтобы я научилась менять шины, когда была подростком, хотя у меня и не было причин ездить куда бы то ни было. Сейчас, когда я упираю рычаг к боковой части багажника и начинаю водить его острыми краями по клейкой ленте, — мне помогает то знание.

Уже через несколько мгновений такой работы у меня жжет запястья, они ноют; несколько раз острый конец промазывает мимо ленты и травмирует мягкую кожу на внутренней стороне рук. К счастью, лента на рту заглушает стоны боли, и после того, как мои ладони окончательно немеют, а руки кровоточат и болят, это происходит. Лента разрезана достаточно, чтобы освободить руки. Я, морщась, снимаю ленту с рта и повязку с глаз, а затем приступаю к освобождению ног, что занимает гораздо меньше времени.

А без повязки на глазах я вижу то, что искала, единственную точку света в моем темном мире. Рычажок с надписью: «Тяни».

Мне хочется потянуть за него прямо сейчас, немедленно, но заставляю себя потерпеть. Я жду, и машина наконец начинает замедляться, а затем останавливается. Бьюсь об заклад, мы около знака «Стоп» или сейчас горит красный, и, молясь, чтобы сейчас был день, и чтобы мы находились в пробке, я дергаю рычаг. Крышка багажника открывается.

Свет ослепляет. На самом деле ослепляет — я ничего не вижу, не могу даже разглядеть очертания чего-либо прямо перед собой. Но, как бы то ни было, я заставляю себя двигаться, неуклюже выбраться из багажника, заставляю вялые ноги бежать, бежать, бежать, хотя я и не вижу, куда бегу, а босые ноги с трудом передвигаются по влажному асфальту. Несмотря на то, что я чувствую, что одета в халат отеля, и он начинает распахиваться, являя мою наготу под ним. Раздается крик, возглас на украинском языке, и мне хочется, чтобы мои глаза видели больше, быстрее привыкли к свету.

И зрение постепенно возвращается обратно.

«Я рядом с большим зданием, — думаю я, спотыкаясь на узкой дорожке. — Сейчас вечер; я, должно быть, очень долго была без сознания. Запах, знакомый запах, нечто не похожее на дождь…»

Мои ноги усиленно двигаются, и я отклоняюсь с дорожки и бегу через лужайку, но этого недостаточно, мои одеревенелые ноги не могут двигаться достаточно быстро, мои ослепленные темнотой глаза не могут найти безопасное место. Через мгновение меня ловят. Я падаю, меня переворачивают на спину, и мой халат распахивается. Я изо всех сил пытаюсь прикрыться под моим похитителем, и, к его чести, после краткого оценивающего взгляда моей груди, он позволяет мне это. Я узнаю в нем человека, который набросился на меня в коридоре отеля. На нем все еще униформа уборщика, та, на которой бейдж «Дэрил».

— От тебя слишком много неприятностей, — шипит он, и, борясь с ним, я бью коленом по его шарам.

Его руки ослабевают, и я почти полностью выбираюсь из захвата, но затем он хватает и придавливает меня всем телом, перехватив мои запястья над моей головой.

Забавно, что в самые лучшие моменты своей жизни я лежала именно так под Эшем, но теперь я испытываю ярость и страх. Если я когда-то задумывалась над тем, что с моей сексуальной программой что-то не так, то сейчас я знаю правду: я хочу испытывать боль и унижение от одного мужчины.

Я вспоминаю о прошлой ночи и, несмотря ни на что, улыбаюсь. «Возможно, от двоих мужчин», — исправляюсь я.

— Думаешь, самое время улыбаться, сука? — «Не-Дэрил» дает мне такую сильную пощечину, что искры сыплются из глаз. А затем он снова меня бьет, достаточно сдержанно, чтобы не оставить следа, но достаточно сильно, чтобы вызвать слезы.

Двое других мужчин присоединяются к нему и поднимают меня на ноги, и пока я сопротивляюсь и зову на помощь, узнаю этот знакомый запах.

Море.

ГЛАВА 4

Эмбри

Прошлое

Лейтенант Колчестер оказался настоящей гребаной занозой в заднице.

Во-первых, из-за тренировок. До прихода Колчестера взводы тренировались отдельно, только из-за ограниченного пространства базы. Но Колчестер, после того как приехал, убедил капитана позволить взводам тренироваться вместе, что означало, что и мы с Колчестером должны тренироваться вместе. Что означало: каждое утро, с понедельника по субботу, мне приходилось наблюдать за тем, как Колчестер бежал быстрее меня, маршировал дольше, прыгал выше, приседал глубже.

Хотя я никогда ничего не имел против глубоких приседаний.

Затем из-за патрулей. Сепаратисты стремительно захватывали территории и вербовали многих местных жителей. Так что, наша работа заключалась в том, чтобы объезжать пять или шесть ближайших к базе деревень и пожимать руки, раздавать шоколадные конфеты или какую-нибудь хрень, которую в этом месяце прислало правительство, чтобы попытаться «купить» расположение местных. И хотя у каждого из нас был собственный взвод, наши подразделения были достаточно маленькими. Так что капитан приказал нам ездить вместе. А это означало, что я проводил дни, наблюдая за тем, как Колчестер бегло беседовал с жителями на украинском языке, помогал им таскать коробки и участвовал в импровизированных футбольных матчах с детьми, да вообще был таким чертовски полезным и симпатичным, что просто невероятно раздражал.

И даже когда мы не были вместе, я чувствовал его присутствие, словно я был магнитом, а он — куском железа, а ночью, находясь в своей комнате, мне казалось, что мою кожу покалывало от осознания того, что он спит лишь с другой стороны стены. Я говорил себе, что это потому, что мы подрались (и я проиграл, не меньше), говорил себе, что это потому, что мне не хотелось выслушивать еще одну чертову лекцию о том, как выполнять мою работу. Я говорил себе эти вещи, хотя с той драки во дворе прошло уже три недели, и за все это время Колчестер ни разу не пытался со мной заговорить. Но несколько раз в день я ловил как он наблюдал за мной этими зелеными озерами своих глаз, которые невозможно было прочесть, с суровым и немного веселым выражением лица.