Пионеры ограничивались перекопкой никому не нужных грядок и стишками с открыткой на праздники.

– Так и со скуки помереть недолго! – возмущался Митрич, беседуя с диктором теленовостей. – Да, очерствел наш народишко. Ни души, ни сердца. Одни мозги, да и те никудышные. И ведь помру: делать-то все одно нечего.

Впрочем, умирать он не собирался. Много приятностей имелось и в этой, лишенной привычных радостей, жизни. Теплое солнышко на подушке, свежее куриное яичко на завтрак, интересные передачи по телевизору. Да мало ли… Было бы желание. Да человечек удобный под боком. С последним пока не везло, оттого некогда уютный дом постепенно обрастал паутиной и пылью. В раковине собиралась немытая посуда, а в туалете – не вынесенный мусор.

– Нанять бы кого, да где денег взять, – вздыхал в сторону благополучного соседского подворья Митрич. – Ох, не заработал на домработницу за всю жизнь, хотя тридцать лет трудился в поте лица своего.

Лукавил – работник из Митрича был никакой. Начальство еле терпело сопутствующие его трудовому пути скандалы и дрязги. Вырабатывал свое строго по часам. Брака не допускал, но и шедевров тоже. Лишний шаг влево или вправо расценивал как подвиг, за что и требовал сполна: премии или отгулы. По карьерной лестнице с такой стратегией особенно не разгуляешься. Да он и не стремился особо:

– Пусть карьеристы вверх ползут! А нам, простым, скромным труженикам, и на месте неплохо, доживем как-нибудь до пенсии.

И дожил. Вот только радости это не принесло. Скука и однообразие, стоило ли стремиться?

– Да уж, прогадал так прогадал, – признавался тому же диктору Митрич. – Кто ж знал, что так будет? А ведь предлагали остаться.

И тут же пер поперек сказанного, несясь в потоке характерных течений:

– Не дождутся они у меня, дармоеды фиговы! За такие копейки пускай сами вкалывают! Мы уж как-нибудь без их подачек проживем! Хотя бы вишню с яблоками летом на рынок завезем. Или чеснок. Хрен опять же… Участок-то огромедный, руки приложи – тут и на поездку к морю можно за пару сезонов накопить.

Лукавил старик – за всю жизнь ни единой чесночины не вырастил. Матушка огородом занималась. И копейку с него имела. А сам Митрич разве воды в чаны накачать, да и то под настроение… Тот еще садовод-любитель…

«Мечта сбывается и не сбывается. Любовь приходит к нам порой совсем не та…» – мощные динамики магнитофона перекрывали скрипучий Митричев шлягер.

– Во паразиты! – грозил тот в сторону конкурирующей стороны скрюченным пальцем. – Дурять людям голову своими мечтами! Рази ж это песни! То ли дело моя… «Три танкиста, три веселых друга – экипаж машины боевой…»

Мечты, мечты… Даже отчаянному скептику Митричу они были не чужды. Когда-то он мечтал стать таким же бравым танкистом, как Николай Крючков, воспринимаемый им в образе военного на полном серьезе. Мечта серьезностью не отличалась, при первой же возможности Митрич от армии откосил. Спрятался за крепкое маманино плечо. Отсиделся.

Потом мечтал о поездке к морю. Или какому-нибудь подходящему озеру. О ночлеге у костра, о палатке на берегу. Об ушице на обед. Шуме леса, запахах хвои и полыни.

Чуточку, пока не надоело, мечтал о карьере. О почетных званиях и правительственных наградах.

Теперь же мечты сузились до тарелки наваристого борща и чистых окон в тесной его спаленке. О рукастой и не вредной домработнице. О пахнущих свежестью накрахмаленных простынях…

– Хорошо там тебе, – обращался он в небеса к покинувшей его так не вовремя матери, – лежишь себе, отдыхаешь. А я как проклятый – грязью оброс, одними кашами питаюсь…

«Три танкиста, три веселых друга…» – доносилось с одной стороны.

«А все хорошее и есть мечта…» – перекрывало с другой.

Ромка вертел головой то туда, то сюда, пытался ухватить смысл и мелодии. Кое-что удавалось, кое-что – нет. Парнишка не особенно унывал – и та и другая песни включались на улице ежедневно. В свое время он обязательно запомнит и одну, и другую. И даже споет. Маме с папой на радость. А пока получалось так себе. По объективным причинам. По малолетству – Ромке на днях исполнилось пять. И по задержке психического развития, как говорили умные люди на приемах, куда малыша нередко водили его родители.

Порой среди категорических заявлений встречались робкие замечания оппонентов по поводу особенностей восприятия и замкнутости ребенка.

– Нормальный у вас мальчик, – несмело утверждали те, с опаской косясь на светил, вынесших безапелляционный диагноз. – Вы только не торопите его. Дайте время. Пускай сам до всего дойдет. Из таких порой гении проклевываются.

Мама Рита не могла ждать. Ей требовалось в срочном порядке записать ребенка в изостудию и на английский. Начать осваивать новомодный способ чтения и секреты шахматных партий.

– Не надо нам гениев! – заявляла она в ответ, подобострастно кланяясь недовольным вмешательством дилетанта светилам. – Пусть все как у людей будет. Вы лучше подскажите, куда обратиться? Парню шестой год, а он три буквы в одно слово сложить не может.

– И не надо складывать! – не сдавался «дилетант». – Через год-полтора он развернутыми предложениями заговорит. Поэмы вам на сон грядущий рассказывать станет.

– Не надо нам поэм, – отмахивалась мама. – Нам бы три буквы в слово сложить…

– Наскладывались уже, – не соглашался отец, в который раз вызволяя сына из цепких лап медконсилиума, – все заборы твоими буквами порасписаны!

– Молчи, неудачник несчастный! – кипела мама Рита. – Тоже мне, гений! Месяцами под машиной лежит, никак починить не может! А еще кандидат наук! Нет уж, хватит с меня гениев! Будем бороться за стандарт!

Сам Ромка стандартов не признавал. Ему нравился лежащий под машиной папа. И сама машина нравилась. Мощный внедорожник напоминал танк: в крыше имелся настоящий люк, до которого Ромка пока еще не дорос. Но ведь дорастет! Обязательно дорастет. И вот тогда…

«Три танкиста, – бурчал мальчик себе под нос на самолично придуманном языке, – три веселых друга», «а все хорошее и есть мечта…».

И представлял несущийся на всех парах джип и свою головенку в люке. Развевающиеся во все стороны волосы, слезящиеся от ветра глаза. Завистливые взгляды соседских мальчишек… «А еще лучше настоящую овчарку рядом! Как в кино… А папа за рулем, счастливый… А мама, мама пусть дома остается. Стоит себе у калитки и платочком машет. И улыбается, хотя бы раз в жизни…»

Мечты папы мало чем отличались от Ромкиных фантазий. Как же хотелось ему прокатиться с ветерком на полученном по наследству внедорожнике! Доказать жене, что кандидаты филологических наук кое-чего в технике смыслят. И кое-чего в жизни стоят. Кроме скромной зарплаты и еще более скромных гонораров от публикаций и репетиторства.

– Врешь, зараза, – шептал он, завинчивая и вывинчивая бесконечные гайки и винты, – я тебя сделаю! А в СТО пусть толстосумы обращаются! За такие деньги я готов днями и ночами под тобой лежать. Лучше велосипед ребенку куплю. Или путевку в санаторий… сыну в школу скоро, а он кроме родного города ничего в жизни не видел…

Николай прошел до перекрестка, заглянув в мусорные баки на обеих сторонах улицы. Не зря заглянул – вещмешок за плечами полнился двумя мятыми алюминиевыми кастрюлями, старой мужской курткой и рулоном обоев. Если так и дальше пойдет, можно будет к вечеру во вторцветмет заскочить, на пару бутыльков с закуской как раз выйдет.

К почерневшему забору на другой стороне улицы он подходил с волнением. Жив ли курилка?

– Жив… Ну и молоток! Булку будешь? Сдобная, между прочим. С изюмом. Лови кусок! И сам не прочь полакомиться, но другу нужнее…

Мухтар хотел залаять, но передумал. Человек за забором был ему знаком. Относительно. С начала осени заглядывать стал. Слова ласковые говорит. Сопереживает. Эх, такого бы хозяина заиметь. Понимающего. Щедрого.