И в мыслях она даже пробовала затмить этого человека Игорем. Клин клином вышибают! Ей хотелось сосредоточиться на воспоминаниях об Игоре, который должен был выиграть у Виктора дуэль. Но дуэли, к сожалению, не получалось. Игорь был не совсем еще и потерян, но уже в прошлом, а этот… этот волокита – здесь, повсюду здесь, куда взгляд не кинь, смотри – не налюбуешься…

Прошло несколько дней, и, как ожидалось многими наторелыми постояльцами санатория, Виктор начал действовать. В его поведении, в его взгляде появилось что-то такое: вроде как игрок присматривает себе игрока для хорошей партии… «А не расписать ли нам пулечку в преферанс? А?» – говорил его взгляд, обращенный к женщине. Правда, речь шла не о преферансе…

Вера его «повадки» не только заметила, но и как-то учла, подготовилась. И в тот памятный день с первого взгляда на Виктора, с первого момента, как он только вошел в комнату отдыха водолечебницы, она по каким-то едва уловимым признакам его поведения – то ли по выражению «общупывающих» глаз, то ли по игривой мимике – догадалась, что он подойдет, «подберется» к ней.

Здесь, в полупустом, безмолвном помещении, с зашторенными окнами и светлым сумраком покоя, Вера, расслабленная после процедуры, сидела в кресле и, не спеша, полусонно, вязала розовый рукав кофточки. Но вот Виктор сделал несколько шагов в ее сторону, и от какого-то безотчетного волнения Вера резко встрепенула нитку, словно кто-то подтолкнул локоть, и нечаянно уронила клубок. Мягко и почти беззвучно клубок покатился по ковровой дорожке и вскоре замер.

Виктор наклонился за клубком прежде, чем это успела сделать Вера.

– Спасибо, не стоило беспокоиться, – коротко и сухо сказала она, принимая от него клубок и подмечая, как ровно, «маникюрно» подстрижены у него ногти.

– Вы позволите сесть рядом? – не нарушая обычаев комнаты, тихо спросил он. На лице у него, чуть красноватом от свежего загара, была вежливая, чинная улыбка; от него исходил легкий аромат, вернее – шлейф аромата, изысканного одеколона.

– Сколько угодно, – с некоторым промедлением, равнодушно ответила Вера, впрочем, равнодушие было натянутое, будущее соседство ее раздражало: «Принесло этого кривляку. Отдохнуть не даст…» И чтобы отгородиться, отвлечься, он стала быстро, настойчиво вязать рукав, но петли почему-то не слушались и часто срывались с блестящего, отполированного носа спицы.

– Мне кажется, вы очень торопитесь, поэтому у вас и не выходит, – наблюдая за ее руками, сказал Виктор.

– Возможно, – холодно отозвалась Вера.

Пальцы у нее действительно стали скованными, нерасчетливыми, и во всем теле появилась некая напряженность, будто предчувствие посягательства на свой покой, на свою личность со стороны этого «франта», этого «позера», – она так легко находила ему нелицеприятные характеристики, хотя, в сущности, он еще не сделал ей ничего дурного. Да и соседство его ничем ее не оскорбляло.

– Я хочу подружиться с вами, Вера, – он смотрел ей в глаза неумолимо и прямо и говорил вкрадчивым полушепотом.

«Ух как! – мысленно изумилась Вера. – Откуда-то уже мое имя прознал. Шустер красавец!»

– …Не буду скрывать: вы мне понравились. Я второй день наблюдаю за вами. И эти наблюдения приносят мне удовольствие.

– Подружиться? Это как? Спать со мной? – с язвительной усмешкой спросила Вера, и была уверена, что Виктор сейчас начнет словоблудить, извиваться, как уж.

– Я никогда не обманываю женщин и скажу вам честно: это тоже не исключается, – с обезоруживающей улыбкой и прямодушием ответил он. Полушепотом, вкрадчивым полушепотом.

Вера смутилась, почувствовала, что краснеет и вся наливается непонятным неоправданным стыдом и не знает, как противостоять этой сладкоголосой деликатной дерзости.

– Поищите для этих целей другую, – наконец быстро и раздраженно вымолвила она. – У меня есть муж, которого я люблю. И я не намерена путаться с кем-то.

– У меня тоже есть жена, – уже шепотом, словно по секрету, сказал Виктор, перехватывая ее возражение. – И я тоже ее люблю. Но ведь ее здесь нет, и вашего мужа нет. Что мешает нам подружиться? Жизнь всего одна, а встречи в ней, увы, так редки!

Вера взглянула на него исподлобья – искра презрения была в этом взгляде. «Ах, вот как он рассуждает! Надушен, прибран и по-своему привлекателен. Врезать ему прилюдно пощечину? Это подействует лучше, чем слово. Пожалуй, нет: пощечины он еще не заслужил. Да и она своим рукоприкладством слишком прославится в санатории. Сказать “Пошел прочь!” – и этого сейчас будет достаточно».

– Тсс! – приложил он палец к своим губам. – Только не браните меня… Я не смею торопить вас, Вера. Я подожду. Буду целый день ждать вашего согласия, – он положил свою ладонь на ее руку и прежде, чем Вера успела скинуть его руку, избавиться от этого наглого прикосновения, опять опередил ее: – Не спешите меня отталкивать и отвечать «Нет!». И не будьте такой букой. У вас очень симпатичная, прямо очаровательная улыбка. До завтра. Остаюсь с надеждой, – он встал и пошел к выходу.

Сквозь пелену самообольщения: он ведь «выбрал» ее, именно ее! Хотя в санатории есть такие милашки… Вера смотрела ему в спину и мысленно казнила: «Высокомерный самец! Похабник! Хлыщ! Никаких разговоров у нас с тобой не будет!» Но где-то там, в глубинах души, там, куда и себе самой добираться было запретно и опасно, в ней нарождались иные речи: «Ну погодите! Куда же вы уходите? Ну разве нельзя как-то иначе? С другим подходом? В какое положение вы меня ставите? Ах! Постойте же!» Но эти народившиеся слова толком даже не оформились – на поверхности, как волны над глубинами, толщами моря, бушевало возмущение: «Наглец!»

Вечером Вере было неприютно. Хотелось каким-то образом исправить сложившуюся ситуацию. Вера становилось то стыдно, словно бы о предложении Виктора прознал уже весь санаторий, ей даже показалось, что нынче вечером на нее все смотрели по-иному и особенно скабрезно Серафима Юрьевна; то Вера испытывала некоторое чувство удовлетворенности собой – такие «пройдохи», как Виктор, могут делать подобные предложения только «настоящим» женщинам; то Вера мотала головой и твердила себе: «Все это чушь собачья! Забыть! Плюнуть и растереть!»

На следующий день Вера избегала встреч с Виктором, словно началась игра в кошки-мышки, опасалась его дальнейших «приставаний», и после процедур не пошла в комнату отдыха, чтобы не оказаться в ловушке коварно-льстивых рассуждений этого сластолюбца, и даже уговорила боязливую «домоседку» Ольгу поехать на экскурсию в горы, хотя накануне на экскурсию не собиралась.

Автобус, натужно урча, поднимался в горы по серпантину. Мимо окон, то приближаясь почти вплотную, то отдаляясь и открывая простор, ползли иссеченные трещинами отвесные скалы, перемежаясь с обтянутыми зеленью склонами. В прогалах между склонами было видно, как горы простираются длинными кривыми грядами с ветвями отрогов, дыбятся остриями темных голых вершин и нисходят в долины, и где-то на самой окраине мира мутятся, расплываются, тонут в седой, тускло-оранжевой дымке.

Череда огромных белых облаков заслоняла доступ горных вершин к небу, тени этих облаков неуклюжими пятнами лежали на склонах. А по другую сторону от горных хребтов, в распахе видимого внизу пространства, величественной неохватностью синела чаша моря, которое полонило собой второе полукружье горизонта. Ближе к берегу море рябилось снежными гребешками волн, а дальше, где пенистые оторочки не различались, широко зыбилось золотом на синеве высокое солнце.

На море тоже лежали тени облаков – скрадывали принадлежащее воде золото. И чем выше поднимался автобус, тем необъятнее и необъяснимее – словно невсамделишными, нарисованными – представлялись цепи гор, облака в небе, котел моря с отражением солнца, и тем все меньше представлялся человек, которому бесконечность напоминала о мимолетности его жизни…

Иногда ближний вид в окнах автобуса резко проваливался, и под самые колеса подбиралось головокружительной глубины ущелье, и казалось, экскурсанты – на краю преисподней. Ольга от страха хватала Веру за руку и укоризненно бубнила: