Бирюков хоть и сомневался, что ему доведётся испытать невиданную доселе игрушку, но пальцы прям зачесались. Интересно же!
С другой стороны, опыт последних дней подсказывал: им куда нужнее фонари, нежели автоматы. Или нет? Как там Бор поживает, кстати?
Бор как раз прикладывался к такой же, как и у Андрея, новой игрушке. Ну хотя бы без магазина, и то радует – боец пока ещё оставался бойцом.
– Манул! – окликнул Андрея Липа.
Тот повернулся к подошедшему товарищу.
– Есть данные по конкурентам. Контора взяла записи с камер из университета и из монастыря в Старой Ладоге. Смотри сам.
Бирюков ткнул по иконке пэдээфки на протянутом планшете. Что тут у нас? А тут у нас Москалёв собственной персоной, его фото вчера вечером ещё изучили. Ладно, с ним всё понятно. Но разве Хесус тогда не стёр все записи? А, это накануне. Тогда ладно, тогда понятно.
А кто вот эти все остальные?
Андрей принялся листать файл.
Вячеслав Седов. 28 июля, ночь. Кижи
Мне казалось, что я разучился удивляться за несколько прошедших дней. Ну в самом деле – мистическое дымное нечто, древние таблички, подземелья, проникновения (совершенно незаконные, между прочим!) в древние монастыри. Плюс все вот эти дроны, Паджеры, катера и всякое прочее сочетание несочетаемого.
И ведь мы на машине путешествуем. У нас есть камеры, позволяющие делать снимки и видео. Есть удобная обувь и хорошая одежда. Есть связь и есть фонари. И кофе. И ноутбуки с планшетами. И квадрокоптер. А вот как раньше всё это было? Сколько времени занял бы путь, который мы проделали за несколько дней? Половину жизни? Нет, правда? Сколько лет ушло бы в те времена, лет пять? Или больше?
Что там говорил Москалёв про путь? Который к вечному благу? Может, Китеж – это и есть путь? И целью является именно путь, а не сама цель, простите за каламбур? Тогда что должно быть в конце пути? Обретение душевного равновесия после всех этих испытаний? Эк меня на философию потянуло. Толчок в спину – Даня решил, что я от увиденного в ступор впал, наверное.
А впасть можно было бы вполне. Считайте, что до сих пор мы толком ничего и не исследовали, не видели и не открывали для себя.
Пещера была гигантской. Настолько гигантской, что в ней поместилась самая натуральная церковь из рубленых брёвен. Не часовня, нет, именно церковь, даром, что без колокольни. Даня зажёг лампады у входа в пещеру, но это так – чисто обозначить направление, чтобы не заблудиться в темноте.
Каменный пол, мощённый огромными плитами, уходил в стороны от нас, теряясь во мраке, и обрывался каменной же лестницей вниз метрах в десяти перед нами. Там было что-то вроде подземной площади, посреди которой – наверное, посреди, размеры мы пока не могли толком оценить – и располагалась церковь. По бокам от лестницы, окаймлённой каменными перилами, в ряд выстраивались, чередуясь, скамьи и лампады. Вообще убранство было довольно аскетичным, минималистичным даже. Но вот масштабы... Зачем всё это было городить под землёй? Почему все точки нашего маршрута постоянно ведут под землю? Что за Ад Данте?
Мы спустились по лестнице и зашагали к церкви, зажигая по пути лампады то слева, то справа. В конце концов, аккумуляторы в фонарях надо экономить. Мало ли что?
И снова массивные двери, обитые потемневшим железом. Символы перекликались с теми, что мы видели до этого. Наверняка один и тот же мастер все двери обивал. Засова, кстати, на этот раз почему-то не было, что довольно странно, учитывая историческую любовь в нашей стране к заборам и замкам. Поэтому я просто упёрся и попытался толкнуть дверь, но та даже не пошевелилась. Памятуя о Дане за спиной, только и ждущем повода лишний раз похихикать, я потянул массивную ручку на себя. С лязгом и скрежетом, разнёсшимся по всему залу и заполонившим собой каждый уголок гигантской пещеры, дверь крайне неохотно подалась, сдвинувшись ровно настолько, чтобы можно было пролезть внутрь.
Вся церквушка, вернее, церковь, состояла из всего одного помещения. Напротив входа, у дальней стены, возвышалось что-то, напоминающее иконостас, но только напоминающее, ибо сюжеты рисунков были немного... странными, больше похожими на жертвоприношения, нежели классическую иконопись. Хотя стилистика полностью совпадала с привычными глазу иконами.
Перед «иконостасом» – именно так, в кавычках - и по бокам, вдоль стен, в два-три ряда стояли скамьи, чередуясь с лампадами. А в центре помещения – язык не поворачивался называть это церковью – стоял большущий каменный стол, выбитыми рисунками на нём похожий на саркофаги, уже встреченные нами ранее.
– Хм... – подал голос у меня за спиной Даня. – О как.
– Согласен.
– Это очень... необычная церковь, – Ольга тоже не удержалась от комментария. – Так и должно быть? Или это из какого-то переходного периода от язычества к христианству?
– Душа моя, я в этом понимаю ещё меньше тебя. Давай как-то после об этом всём подумаем?
– Тем более, мозги мы на берегу оставили, в Петрозаводске, – вступился за меня Даня.
– Тогда давайте в темпе, что ли? Мне не нравится церковь. И под землёй. И церковь под землёй тоже.
– Минус на минус не отрабатывает?
Вместо ответа Ольга двинулась к ближайшей лампаде и чиркнула зажигалкой. А я озадачился вопросом – сколько времени нужно, чтобы масло в лампаде высохло? Я помню про масла для дерева, они полимеризуются за несколько то ли суток, то ли недель. А вот это, горючее, куда более жирное? В пещере было очень сухо, даже в горле немного першило. Предположим, что воды в смеси нет от слова совсем. И что это значит? Когда крайний раз наполняли лампады? Ну, пусть месяц. Ну, два, ладно. Что здесь, что под Ладогой, что под горой... Нет, бытовых знаний решительно не хватает. Так не угадаешь, когда ждать гостей.
Между делом мы обнаружили ещё два «иконостаса» на боковых стенах. На одном прямо крупно, на половину площади, было изображение похожей церкви, куда вели под локти какого-то лохматого мужика в одной лишь набедренной повязке. По пути его встречали другие мужики в багровых балахонах и с какими-то свитками в руках. Открытые их рты явно намекали, что те пытаются то ли напутствовать оборванца, то ли молитву прочитать... Не знаю, не силён я в религиозных обрядах. Это на правом иконостасе.
Зато на левом картинка была куда как живописнее и увлекательнее. Там мужика резали. Ножами. Двумя. Хороша церковь, согласны?
Аналогичный бедолага, только без бороды, возлежал на каменном столе, точь-в-точь таком, что стоял посреди помещения. Толпа вокруг что-то голосила, сжимая в руках свитки-свёртки, а мужик в это время, распахнув одинаково широко и рот, и глаза, раскинул руки, по которым водили ножами два других типа, аналогичных гомонящей толпе. Рядом с ним на столе стояла чаша, наполненная чем-то кроваво-красным, напоминающим вино. Ещё несколько мужиков в балахонах держали над лежащим какую-то слоёную плиту.
В письмена по бокам я не вглядывался – один чёрт, ни черта не пойму. Но венчало все три «иконостаса» изображение бородатого воина с копьём и щитом, стоящего в одной и той же строгой позе по стойке «смирно». Надпись над головой гласила что-то типа «Олъг», хоть я в тот момент толком и не запомнил. И так голова кипела от увиденного.
И снова стеллажи, стеллажи, вдоль всех стен. Доверху забитые берестяными свитками, от пола и чуть ли не до потолка. Дааа, ребята-устроители, вам бы сюда того МЧС-ника, что давеча ко мне на работу протокол принёс – деревянная церковь, источники открытого огня, берестяные же свитки в большом количестве. Осталось только угольную или древесную пыль добавить, и всё, никто не уйдёт обиженным.
Мы добавили к зажжённым лампадам наши фонари, дав максимум света на «иконостасы». Я быстро отснял все три и отправил Москалёву, благо связь всё ещё чудесным образом работала аж в «четыре жэ».
Для очистки совести мы наугад выдернули несколько свитков со стеллажа. Даня попытался было их развернуть, но береста лишь крошилась под пальцами, не оставляя возможности прочитать ни единой буквы из написанного там, настолько всё обветшало.
