Сходные черты характеризуют грабителей и разбойников. Они, как и все насильственные преступники, постоянно враждебны к окружающим, испытывают большие трудности в усвоении правовых и моральных норм. Происходит это потому, что такие люди психологически, а иногда и физически отчуждены от общества, малых групп и их ценностей. Это не их ценности, они принадлежат иному, непонятному, чуждому миру, поэтому и соблюдать их совсем не обязательно. Но есть различие между убийцами, лицами, виновными в нанесении телесных повреждений, и теми, кто совершает грабежи и разбои. Поведение первых направляется в основном бессознательной защитой от воображаемой опасности и аффективно заряженными идеями; поведение вторых определяется тенденцией к скорейшему удовлетворению возникающих желаний и потребностей, что сочетается у них с нарушением общей нормативной регуляции поведения, интеллектуального и волевого контроля; можно сказать, что виновные в грабежах и разбоях отличаются от других преступников большей неуправляемостью поведения и внезапностью антисоциальных поступков.
Вернусь к одному качеству насильственных преступников, о котором я кратко упоминал выше. Это бесчувственность к чужому горю, неспособность сопереживать и поставить себя на место другого. Такие лица как бы глухи ко всему, что не касается их самих; при этом их личные интересы охватывают не только собственную персону, но и все, что с пей связано, входит в ее психологическую территорию и самым естественным образом составляет круг их ценностей. Поэтому у них можно наблюдать бурные разрушительные реакции, например при посягательстве на достоинство любимой женщины или группу, членством в которой данный человек очень дорожит. Такие люди способны ограбить и убить, изнасиловать девочку-подростка, избить ее до полусмерти и сделать инвалидом, унизить и оскорбить, часто по ничтожному поводу или вовсе без него, «просто так». Во многом это и создает ту кажущуюся легкость, с которой они причиняют самые тяжкие страдания.
Бесчувственность к чужому горю и страданиям, нежелание осознавать исключительно опасные последствия своих поступков и собственную вину объясняют и отсутствие подлинного раскаяния в содеянном практически у всех насильственных преступников, в том числе совершивших убийства с особой жестокостью или убийства своих близких. Но факт остается фактом: такие люди лишены Божьей милости — сопереживать другому, что их максимально приближает к животным.
Раздумья над конкретными жестокими преступлениями, психологическое тестирование насильственных преступников, их рассказы о себе и своей жизни, оценка всех этих данных позволяют предположить наличие у этих лиц еще одного фундаментального качества — неумения, точнее, неспособности разрешать свои внутренние проблемы и соответствующие им переживания, особенно если они болезненны, только на психологическом уровне, без внешних действий, без изменения внешней физической среды. В большинстве случаев склонные к насилию и жестокости люди воздействуют на других людей, нежелательным, конечно, для этих людей способом — уничтожают их, присваивают чужие материальные ценности, т. е. приспосабливают среду к себе, а не стремятся адаптироваться к ней, оставаясь в рамках своего Я. Если бы они могли решать свои проблемы на психологическом уровне, это доказывало бы их субъективную способность к адаптации, но как раз такого качества у них нет.
Можно сказать, что без изменения среды они не могут найти субъективно оправданные решения даже по вопросам сугубо интимным, и это, по-видимому, отличает их от непреступников. Разумеется, изменение среды тоже может быть разным, не обязательно разрушительным, а вполне моральным. Однако выбор такого общественно полезного пути для них блокирован в силу названных выше особенностей личности и тех ведущих мотивов, которые направляют их жизнь в целом.
Конечно, анализируемое качество, как бы весомо оно ни было в структуре личности человека, склонного к жестокости, не может существовать изолированно от других, в первую очередь таких, как повышенная эмоциональность, ригидность переживаний и ранимость. Поэтому любые неблагоприятные воздействия воспринимаются ими очень травматично, но, повторяю, разрешать возникающие в связи с этим проблемы на личностном уровне они неспособны. Обычно именно по этой причине такой человек может ударить или убить, чтобы утвердить себя либо отомстить за действительную, а чаще мнимую обиду, напасть и ограбить, чтобы завладеть желанной вещью, оскорбить или унизить, чтобы почувствовать себя сильным и значимым, подчиняющим себе других.
То, что многие преступники способны действовать только на физическом уровне, несколько напоминает реализацию древнего принципа «око за око, зуб за зуб». На реальные или мнимые обиды даже не от конкретных людей, а от мира вообще, от жизни или судьбы некоторые из них отвечают физическим насилием, нередко очень жестоким, в отношении вполне определенного человека, иногда первого встречного или массы людей. Этим, например, можно объяснить внешне бессмысленную стрельбу по толпе или группе сверстников. В этих случаях преступники особенно наглядно демонстрируют полную неспособность психологической компенсации того, что они считают нанесенным им вредом, причем часто просто не могут соразмерить этот вред и свою агрессию.
Стремление действовать жестоко, даже очень жестоко есть у многих людей, но чаще всего это стремление не актуализируется и не реализуется до тех пор, пока не создаются подходящие условия. Эти условия провоцируют жестокость (например, в качестве мести) либо дают выход фрустрации вследствие накопившихся глубоких обид, острой зависти, неудачной жизни, неоправдавшихся надежд и поисков виноватых либо самоутверждения, защиты своего социального и биологического статусов, ради демонстрации собственной способности переступать запреты. Разумеется, все эти мотивы, имеющие преимущественно бессознательный характер, часто предстают в сложнейших переплетениях. Сдерживать подобные влечения способна культура, в первую очередь через воспитание, однако этот механизм действует далеко не безотказно. Новейшая история убедительно доказывает, что даже очень высокая культура народа совсем не гарантирует от проявлений даже крайней жестокости. Так, миллионы германских солдат и офицеров, творившие зверства во время войны на оккупированных территориях, в концлагерях, в большинстве своем получили надлежащее христианское воспитание в семье и школе. Но их индивидуальное, субъективное, сугубо личное несет печать чего-то древнейшего, того, что идет от первобытного человека с его страхами и неуверенностью, с его смутными и пугающими представлениями о самом себе и неустанными поисками своего места в этом незнакомом и опасном мире.
Можно лишь предположить, что какая-то часть психики дикаря продолжает жить в современном человеке вопреки всем многовековым культурным запретам; она передана его более чем далекому потомку посредством неких архетипических механизмов. Не менее важно такое дополнение: страхи и неуверенность, хотя и появились издавна, постоянно поддерживались самыми разными бедствиями и опасностями буквально всех эпох человеческой истории.
Доктор Джекил и мистер Хайд уживаются во многих людях, о чем они сами, скорее всего, и не ведают. Но наступает время, и Хайд вдруг громогласно заявляет о себе и Джекил уже ничего не может сделать, а в некоторых случаях не хочет и, возможно, боится возразить.
Хайды очень напористы, агрессивны и нахальны, однако их главная опасность в том, что, раз заявив о себе, они на том не успокоятся и постоянно будут проявлять себя, требуя все новой крови. Впрочем, они способны успокоиться, если добросердечные джекилы смогут их остановить или социальные условия настолько изменятся, что уже нельзя будет по-прежнему проявлять жестокость. Тогда хайды затаятся, чтобы при благоприятных для себя обстоятельствах вновь проявиться.
Видимо, именно Джекила и Хайда имел в виду апостол Павел, когда с горечью воскликнул: «Ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Итак, я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божьем; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающего меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих» (Рим., 7:18–22).
