Бытие и небытие органически связаны между собой, так же как, например, добро со злом. Что в данном случае означает небытие, т. е. смерть, неизвестно и скорее всего не будет известно. Небытие-смерть не следует называть пустотой, ничто, мраком и др., опять-таки потому, что мы не знаем, что это такое. Мы можем только сказать, что небытие означает отрицание бытия, с которым составляет единое целое. П. Тиллих по поводу тревоги в связи со страхом смерти писал, что тревога — это экзистенциальное осознание небытия. Но данное определение не очень точно, поскольку об осознании можно говорить далеко не всегда, чаще это ИНСТИНКТ, предчувствие. «Страх смерти вносит элемент тревоги в любой другой вид страха. Тревога, на которую не повлиял страх перед конкретным объектом, тревога во всей своей наготе — это всегда тревога предельного небытия… Именно тревога неспособности сохранить собственное бытие лежит в основе всякого страха и создает страшное в страхе»^[21].

Если о бытии мы знаем довольно много, то о небытии мы не знаем ничего, и это незнание в решающей степени определяет наше отношение к нему, точнее, страх перед ним. Не было бы никакого отрицания, если бы не существовало утверждения, которое можно отрицать. Бытие — это что-то, небытие — совершенно неизвестное; бытие также есть отрицание небытия. Судьба далеко не всегда воспринимается в качестве дороги, ведущей к смерти, особенно если самим субъектом судьба оценивается как счастливая. Страх смерти порождается не небытием как объектом тревоги, а предчувствием или (и) пониманием человеческой природы. Тиллих утверждает, что небытие вездесуще, оно порождает тревогу даже там, где нет непосредственной угрозы смерти. Небытие стоит за нашим опытом, ненадежностью и бесприютностью нашего социального и индивидуального состояния, теми ударами, которые слабость, болезни и несчастные случаи наносят по нашей телесной и душевной силе бытия.

Глубокие страдания человек может испытывать в состоянии отчаяния, которое способно наступить по самым различным мотивам: тяжелой, неизлечимой болезни, провалов в работе (карьере) или личной жизни, таких катастроф, как арест и помещение в места лишения свободы, и т. д. Отчаяние — это субъективное ощущение тупика, когда дальнейшее движение невозможно, когда во многих случаях видят впереди только смерть, которой нет сил сопротивляться. Уход из жизни видится как единственный возможный выход, избавляющий от тревог и страданий, но их логика часто такова, что их истоком оказывается опять-таки небытие. Оно же избавляет от переживаний чувства вины, которое иным путем не может быть снято, а оно способно давить бесконечным грузом.

В состоянии отчаяния человек может почувствовать, что небытие восторжествовало, а бытие отступило, страдание же не приносит облегчения. Торжество небытия достигает своего предела, но бытия еще хватает на то, чтобы почувствовать неодолимую силу небытия, а это создает своего рода отчаяние внутри отчаяния. Самоубийство может избавить человека от страданий в связи с переживаниями судьбы и смерти, вины и осуждения, но верящий в бессмертие души может полагать, что вина и осуждение не оставят его и после гибели.

Страдания, причем самые жестокие, можно намеренно причинять для достижения чисто прагматических целей, и это тоже отдельный вид страданий. Они имеют место при применении пыток во время следствия для получения желаемых показаний. Массовые страдания могут использоваться и для достижения более широких социальных целей, в первую очередь подчинения и порабощения. Так было в ленинско-сталинские годы в СССР, когда людей принуждали к покорности путем голода и массовых репрессий, так было в Китае при Мао Цзэдуне и в Камбодже при «красных кхмерах».

Это прекрасно выразил Д. Оруэлл в знаменитом романе «1984»: «Человек утверждает свою власть над другими, заставляя их страдать. Если человек не страдает, как вы можете быть уверены, что он исполняет вашу волю, а не свою собственную? Власть состоит в том, чтобы причинять боль и унижать. В том, чтобы разорвать сознание людей на куски и составить снова в таком виде, в каком вам угодно… Мир страха, предательства и мучений, мир топчущих и растоптанных, мир, который, совершенствуясь, будет становиться не менее, а более безжалостным; прогресс в нашем мире будет направлен к росту страданий. Прежние цивилизации утверждали, что они основаны на любви и справедливости. Наша основана на ненависти».

Страдания способен причинить другим человек (или группа людей), фанатически преданный своей идее, особенно если она для него витальна. Составить перечень таких идей невозможно, поскольку их чрезвычайно много, но главные из них — те, посредством которым личность рассчитывает улучшить свою жизнь на земле или загробную на небесах. Нацистские и коммунистические идеи в XX в. буквально потрясли человечество, принеся ему неимоверные мучения. После них затишье было недолгим, терроризм вновь вытолкнул на авансцену людей, которые из фанатичной, нерассуждающей, даже безумной преданности своей Родине, своему народу или своей религии посягают на жизнь, здоровье и достоинство ни в чем не повинных людей. Впрочем, и религиозные фанатики всегда были чрезвычайно опасны и ни перед чем не останавливались.

Большая часть зла в мировой истории пытается принять лицемерное обличье добра, тем самым вовлекая в него многих людей. Так было всегда, и в Средневековье с его инквизицией и преследованием еретиков, и в Новейшей истории, когда нацисты и большевики, совершая тягчайшие преступления, привлекали на свою сторону миллионы обманутых и одураченных людей, которым с помощью лживой риторики внушали, что они борются и страдают за великие идеи. Например, идея коммунизма — вечнозеленая, но вера в нее людей и тем более попытка внедрить ее в жизнь всегда игнорируют самый важный фактор — природу человека. Теория и практика этой идеи подобны врачу, который прописывает больному лекарство не просто бесполезное, но такое, которое ему абсолютно противопоказано.

История доказывает, что меньше всего страданий — в странах с развитой демократией, в центре которой находится человек с его правами и интересами. Такая демократия и создаваемый ею менталитет не провозглашают духовность как выход из социальной обыденности в бесконечное и вечное против зла, к чему призывали русские религиозные философы, в частности Н. А. Бердяев. Такие демократии принимают реальные меры к ограждению человека от страданий, исходя из того, что духовность и добро должны основываться на экономическом процветании общества и личности.

Одно из главных зол России, которую никак нельзя считать подлинно демократической страной, заключается в довлеющей у нас идее, что духовность и гуманное отношение к человеку возможны только в бедности и воздержании. Эта идея идет от Русской православной церкви и является причиной страданий миллионов людей, преграждает дорогу состраданию и жалости, препятствует желанию взять на себя крест ближнего, развязывает самые грязные инстинкты, в итоге противоречит исконным ценностям христианства, которое есть религия любви, милосердия и жалости.

Страдание всегда связано с личной трагедией различной степени тяжести, которую поэтому следует оценивать как нечто исключительно субъективное, т. е. то, что для одних трагично, непереносимо, весьма болезненно, для других вообще ничего не значит, а для третьих является источником выгоды. Все это относимо как к внешним событиям, так и к тому, что имеет сугубо внутренний характер. Например, даже близость смерти может быть принята совершенно спокойно человеком, глубоко верующим. Но чем меньше внешних трагедий, социальных притеснений и несправедливостий, чем менее системны надругательства над человеком, тем меньше будет отдельных конкретных страданий. Например, чем больше человек свободен от притеснений, тем меньше у него будет социальных причин страдать, но при этом несомненными остаются внутренние соматические и нравственно-психологические факторы как вполне определенные источники страданий. Ни в коем случае не может быть принято и одобрено причинение человеку страданий средой, даже если это способствует его духовному совершенствованию.