– Левый цех? – уточнил Псурцев.

– Называй, как хочешь: левым, правым, меня это не колышет. Но я хочу: во-первых, чтобы твои не совали нос на фабрику. Так же и в магазин, где реализуется товар. Во-вторых, со всей информацией о делах областного и городского управлений милиции, какие прямо или косвенно будут касаться наших дел, должен знакомить меня немедленно.

– Это в моей компетенции. Однако не могу гарантировать, что из областного управления…

Белоштан предупреждающе поднял руку:

– Это понятно. Но областное управление обойти тебя не может. Если и запланируют операцию, должны посоветоваться с тобой.

– Да, такой порядок есть.

– Хороший порядок… – Белоштан расплылся в улыбке, показав белые безукоризненные зубы. – Наш, социалистический.

– Ты что, против социализма?

– Я против всего, что мешает мне нормально жить.

– Если только мне будешь платить по десятке в месяц, представляю, сколько имеешь сам!

– А сон? Во сколько оплачивается мой сон? А разве легко трудиться и оглядываться? Там, – многозначительно кивнул, – меня бы уважали и на руках носили. Ты пойми, нет у меня сейчас стимула для работы. Эту фабрику я мог бы вывести в лучшие в Союзе, пол-Украины завалить первосортным трикотажем – пусть только снимут рогатки разные министерства и главки. Ну стану передовиком, на сотню зарплату повысят, премиальные возрастут. Чихал я на эти премиальные!

– Это верно, – с почтением произнес Псурцев. – Тебе лишняя сотня все равно что мне червонец.

С того времени и завертелась карусель. Белоштан наладил связи в министерстве, хвалился, что есть свои люди даже выше, а в Городе под надежным крылом Пирия и Псурцева чувствовал себя совсем вольготно. Только в последний год начались осложнения: госхозрасчет, переход на новые формы хозяйствования, демократия и гласность…

Работница в левом цехе получала в три раза больше, чем в обычном. Это устраивало всех, молчали как кроты, еще и благодарили, кланялись. Для разных Дунек и Нюр, которым Белоштан платил по четыре тысячи в месяц, он был богом, даже выше, поскольку на женский праздник Жора дарил каждой еще и по флакону французских духов. Та же Нюра никогда в жизни не видела таких духов, а получив их от директора, готова была за него перегрызть глотку кому угодно. А Белоштан только посмеивался: парфюмерию ему не доставать – привезет Степа Хмиз, а вручить – рука не отсохнет…

И все же стало труднее. На фабрике начались разные собрания, заседания, движения, нашлось несколько горлопанов, предложивших избрать нового директора, и Белоштан стал вынашивать идею отделения левого цеха от фабрики. Кооперативная идея вызревала в нем, и Пирий своим сообщением о приезде в Город «важняка», следователя по особо важным делам республиканской прокуратуры, только подтолкнул Жору.

Вспомнив «важняка», Псурцев недовольно засопел. Если бы приехал кто-либо из МВД, было бы проще, все же свой брат милицейский офицер, к тому же, почти со всеми начальниками республиканских управлений поддавал или поддерживал дружеские отношения. С коллегой – полковником или генералом – можно посидеть вечерок в ресторане или пригласить его на рыбалку. Есть близ Города два ставка, и карпы заждались рыболовов. А по соседству, в лесочке, стоит скромный деревянный домик, хозяйка которого поджарит пойманную рыбку и угостит вкусными шашлычками.

Да, с прокуратурой сложнее. Псурцев был уверен: конечно, и прокуроры берут, и коньяк из рук красотки принимают, но можно обжечься – нищие, лишней пятерки нет, а нос отворачивают.

Ему наверняка нужно знать: возьмет или нет… Если гордый и неподкупный, не стоит и пробовать: пойдут слухи, что Псурцев подъезжает со взятками, а это уже совсем скверно. Конечно, не пойман – не вор, но сейчас такие разговоры, когда может решиться вопрос о генеральском звании, совсем ни к чему.

И тут Псурцев представил себя в брюках с лампасами и с золотыми генеральскими погонами – с ума сойти можно, и прямой путь ему в областное управление: там сидит старый хрыч, доживает последние месяцы до пенсии. И правильно – надо уступать место молодым, энергичным и способным. Псурцев еще хотел добавить «неподкупным», но только хохотнул и стыдливо шмыгнул носом.

Наконец последний поворот перед березовым лесом, где назначено место встречи. Полковник съехал на лесную дорогу, «Москвич» запрыгал на выбоинах, и в голых кустах за лесом Псурцев увидел красные «Жигули», а возле них высокого смуглого горбоносого человека лет сорока с аккуратно подстриженными кавказскими усами. Он картинно опирался на капот автомобиля. Вальяжный, весь в черной коже: кожаные брюки, такая же куртка и шляпа с широкими ковбойскими полями. Красная машина поблескивала хромом и никелем, похоже, все, что могло бы украсить ее, Филя-прыщ использовал: козырек над ветровым стеклом с надписью «Зупер-авто», два зеркала на передних крыльях, две антенны – одна нагибалась с левого переднего крыла на крышу, другая свободно болталась на заднем бампере, никелированные ручной работы колпаки на колесах…

Псурцев, высаживаясь из своего обшарпанного «Москвича», не мог удержаться от смеха: разукрашенная машина – мечта всех милицейских служб, намного облегчает наблюдение.

Филя-прыщ вежливо приложил два пальца правой руки к полям кожаной шляпы.

«Мог бы и снять шляпу», – подумал полковник, но ничем не выдал своего недовольства. Остановился в двух шагах от Фили, чтобы не подавать руки – считал это ниже своего достоинства.

Филя-прыщ приложил руку к сердцу, приветливо улыбнулся и спросил:

– Вызывали, начальник? Я к вашим услугам.

Псурцев сунул руки в карманы брюк – стоял, расставив ноги, и пристально смотрел на Хусаинова. Размышлял, как лучше начать. Сразу и прямо выложить, зачем приехал, или осторожно, намеками, в подходом? Решил: разводить с Филей дипломатию ни к чему, может подумать, что перед ним заискивают, одна только мысль об этом вывела бы полковника из себя. Поэтому сказал не скрывая:

– Есть в городе один тип. Мешает, и очень. Сможешь?.. – он хотел сказать «убрать», но почему-то все же проглотил это слово.

Глаза у Фили вытаращились: чего-чего, но такого от Псурцева не ожидал. Удивленно уставился на полковника и спросил:

– Вы хотите… того? Чтобы я его?.. – выразительно махнул рукой и наконец вымолвил слово, на которое не отважился полковник: – Убрал?

– А ты, я вижу, испугался?

– Я?.. Говорите – кого… Для вас, полковник, все будет сделано в лучшем виде. Лично для вас. Но… – замолчал, – никогда бы не подумал… Чтобы сам закон…

– Мы с тобой, Филя, деловые люди, – строго сказал Псурцев, – никто нас не слышал, и я тебе ничего не говорил. Понял?

– Да, ничего, – согласился Филя, – ни вы мне, ни я вам. Поговорили о погоде и разъехались.

– Только о погоде, – кивнул Псурцев и непроизвольно оглянулся, как вор, пойманный на горячем. Но поблизости никого не было, чирикала какая-то птичка в кустах, и полковник успокоился.

Филя повертел брелоком с ключами от машины вокруг указательного пальца.

– Кого? – спросил.

– Возможно, ты его знаешь…

– Кого? – повторил Филя нетерпеливо.

– Директора промтоварной базы Степана Хмиза.

– Ого, добрый парень, я у него иногда разживаюсь.

– Ты меня понял? Филя посерьезнел.

– Сделаем. Но вы знаете, сколько за это?

– Скажи.

– Такса: миллион… Не меньше.

– Много хочешь!

– Риск того стоит, начальник. Вышкой пахнет. Как это у вас пишется? Исключительная мера.

– Все равно это много.

– Такса, начальник, не я ее придумал.

– Это когда тебе действительно что-нибудь угрожает. А здесь – тьфу… Я могу своих сыщиков спустить, а могу и придержать. Для формы пошевелятся, поищут – и точка. Нераскрытое убийство…

– Правильные слова говорите! – поцокал языком Филя. – Очень правильные. Только где гарантия?

– Мне, как и тебе, невыгодно, чтобы дело раскрутили.

– Невыгодно, – согласился Филя, – хотя, – пожал плечами, – если что-нибудь произойдет, с вас как с гуся вода, а вот какого-нибудь Филю обвинят в том, что он на самого милицейского начальника клепает, да еще посмеются зло.