А и правда, съездить бы надо, самой хотелось. Надежда быстро собралась, чмокнула сына.

– Бабусь, я пошла! Закрывайтесь! – крикнула она и хлопнула дверью.

Надежда была как на иголках. Во все глаза смотрела в окно автобуса, узнавала и не узнавала родные места – город строился. Мелькали новые яркие магазины, кафе и рестораны. По дорогам шныряли автомобили иностранных марок. «Скоренько, скоренько выходим, не задерживаемся! Вошедшие граждане, плотнее прижимаемся, чтобы всем места хватило! И не забудем передать на билетики!» После очередной остановки народу заметно поубавилось. Дверь захлопнулась, автобус набрал скорость. Уже далеко-далеко, у поворота, Надя вдруг увидела худенького не по сезону одетого мальчишку, лет десяти, со стаканчиком в руке. Парнишка подходил к встречным и, взмахивая свободной рукою, похоже, выклянчивал подаяние. Надя встрепенулась: «Ребёнок-то голодный, поди». «Остановите!» – закричала она. «Не положено», – ответил водитель. Автобус повернул за угол и резво помчал дальше. У Нади испортилось настроение.

– Да он всё время там околачивается, нравится побираться, хотя родители его не обижают, – поняв Надин порыв, успокоила кондукторша. – Мода у молодёжи пошла: деньги дармовые сшибать. А что с таким дальше будет, один Бог знает…

«Драмтеатр», – объявил водитель, – следующая – конечная: «Гастроном». Надя заволновалась, поспешила к выходу. Затаив дыхание, ещё раз глянула в стекло… Всё правильно! Вон на той стороне – забор, а там, за деревьями, барак, и… Генкин дом…

Они жили по соседству. Надя – в стареньком бараке-курятнике с палисадником. Геннадий – через забор, в большом добротном особняке с черёмуховым садом, жасмином и лимонами на окнах. Лимоны – гордость Генкиной мамы – педагога-биолога. У них была легковая машина «Волга» – роскошь по тем временам невероятная! И мотоцикл с коляской «Урал», на котором папа, крупный инженер Совнархоза, возил домочадцев в загородный дом.

Автобус подкатил к гастроному, качнулся, пассажиры шумно высыпали из салона. «Та-ак… на ту сторону!» Машины, как назло, отфыркиваясь, летят без передыха… одна за одной. «Ну, быстрей же… Уф, наконец-то!» Женщина перебежала дорогу. Толчком распахнула знакомые ворота… «Ишь, как тополя-то вымахали!» Щас выскочит, запрыгает Пузик! Подмигнёт единственным глазом и зальётся радостным лаем! Надя шагнула во двор и… за деревьями на месте Генкиного дома… чернел огромный котлован, огороженный жиденькой проволокой с кумачовыми тряпицами. Злой ветер с воем терзал лоскутки, рвал ветки осиротевшей черёмухи.

Надя застыла у сырой прорвы… А из глубины двора на неё смотрел выбитыми глазницами растерзанный барак-курятник. Он в дряхлом одиночестве ждал своего последнего часа… и напоминал брошенного старика. «Что же это?..» Слёзы раздирали Надину душу! «Ну… зачем?..» Она подошла к старцу, приговорённому к смерти. «Бедняжка… хороший мой» Всюду валялись стёкла, оторванные доски и кучи мусора, и над головою воробьями кружили мёртвые листья.

Расстроенная Надя стояла на краю котлована и в задумчивости смотрела вглубь… Она качала головою и всё повторяла: «Ну как же это… не хочу… Я же снова здесь… Ну просыпайтесь же, лю-юди! дорогие мои соседи-и!» Её, словно охватило оцепенение: в глазах померк белый свет, и вокруг стало пасмурно и темно. Небо схмурилось, ветер утих, пошёл частый снег. «Я здесь! Просыпайтесь…», как в бреду повторяла женщина. И вдруг… в окнах курятника… засветились огоньки! И… послышались голоса… А снег торопливо засыпал и засыпал ветхую крышу барака и оседал в чёрном котловане, будто, хотел скрыть оживающее былое. Но талая вода глотала снег. И воспоминания картинками выплывали из прошлого…

– Гена, сынок, ты – младший, мой самый любимый. – Вера Ивановна пригладила юноше волосы, поцеловала. – У меня большие надежды… – она влажно посмотрела на сына, – ведь не для того же мы с папой тебя растили, чтобы, в конце концов, женить на этой… – мать брезгливо бросила взгляд в сторону. – Ну чего ты к этой Надьке прилип, не пойму, днюешь и ночуешь там? Что в ней нашёл? Чем же она тебя так приманила? Ты сам подумай, что у них за семья? Мать умерла, оба брата сидят. Отец – пьянчужка… болтается, неизвестно где. А бабка разве усмотрит за девицей? Внучка-то – сама себе хозяйка. – Вера Ивановна покачала головой, упрашивая: – Ну какая она тебе пара, а? Сынок?

– А чего за ней усматривать? – удивился сын. – Мам, Надька – очень хорошая девчонка… ты даже не знаешь, какая она хорошая. Пойми, она…

– Ага! Уж куда мне понять! – перебила Вера Ивановна, язвительно закивала.

– Да не о том ты… – Гена замотал головой, – ну ты же толком о ней ничего не знаешь! Надька, правда, хорошая, умная, – горячился сын. – Смотри: она учится, ещё и работает! В студии поёт, сама же слышишь, какой у неё голос! Запросто может артисткой стать – в Москву поехать. И бабушка у неё – славная и очень добрая. И потом… при чём тут Надькины отец и братья? Ведь их же посадили по наговору. Скоро всё выяснится, и они выйдут.

– Ничего я не знаю, правильно ты сказал! – отрезала Вера Ивановна. – Не знаю и знать не желаю! «У-учится она»! Ну и что? Её учёба ещё ни о чём не говорит. – Женщина помолчала, потом, чеканя каждое слово, произнесла: – Из такой семьи не может выйти порядочной жены! Ну пойми же ты, наконец! – мать просверлила сына глазами, спросила полушёпотом: – По-моему, и с тобой она… не очень-то строга?..

Генка залился краской: «мма-ама…»

– Что «мама»! – зло сощурилась Вера Ивановна, – ты посмотри, какие у неё подруги, а? Одна Нюрка чего стоит! Погоди, вот родит тебе твоя ненаглядная, тогда узнаешь, почём фунт лиха! Хм, ннах-халка. Она любой ценой хочет влезть в приличную семью. – И, заканчивая разговор, Вера Ивановна, буркнула устало: – Да, в конце концов, женись хоть на ком, только не на этой…

До Генкиной армии мать ещё кой-как мирилась с любовью своего ненормального сына: «Ничего, в армию пойдёт, поумнеет. А уж эта коза… она точно не выдержит три года». Но «коза» ждала. Каждый день соседка – Нюрка-почтариха доставляла ей от солдатика-Генки ласковые письма. Некоторые Надя и подругам читала. Она изредка бегала на переговоры с любимым, высылала бандерольки со сладостями. Но, когда Геннадий приехал на побывку и, первым делом, зашёл не домой к маме, а боковой калиткой (подальше от родительских окон) прибежал с чемоданчиком прямо к Наде… и лишь утром появился дома… его мать, узнав об этом, в ярости поставила ультиматум: «Всё, сынок, выбирай: или я или она. Если ты женишься на ней, мне жить будет не для кого! В последствиях вини только себя!» Так и сказала.

– Ген, что с тобой, – на следующий день тревожно спросила Надя расстроенного друга, женским чутьём заметив сквознячок в отношениях, – что-то случилось?

– Надюха… ну всё-таки… почему мама так не любит тебя, а?.. – гадал юноша. – Она – педагог, мудрая женщина…

С тяжёлым сердцем приехал Геннадий в часть. «Почему, в самом деле, мама настроена против Надьки? Мать же не один день на свете прожила, в людях-то разбирается. Да и мне зла не желает. А вдруг… она всё же права?» Служба шла, а из Генкиной памяти не выходило резкое: «или я, или она…» Парень слал невесте тёплые письма, но стал замечать, что уже не билось так радостно сердце, когда получал от неё ответы. «Что же делать? Что делать-то?» – ломал он голову.

А тут как раз случай и подвернулся.

В казахских краях, где служил Геннадий, жила-была Люба – женщина детная, одинокая. Старше Гены лет на семь-восемь. Он был связистом в части, она – телефонисткой. Девушка давно и разными ловушками пыталась устроить судьбу. Но солдатики, «сорвавшись с крючка» и отслужив срок, быстренько уезжали домой, а Любу с собой не приглашали. Годы шли… Уже двоих детей прижила Люба, но личной жизни так ни с кем и не получалось. Опытным глазом приметила она Генку – молодого неиспорченного паренька. Его служба подходила к концу. А у Любы заканчивался очередной пустой роман. Уехал Любин последний кавалер, не взяв её с собою. Но тут уж барышня сильно не горевала – на рассусоливания времени не оставалось! Уж на этот-то раз она твёрдо решила не оплошать и прибрать парня к рукам, применив все свои женские чары, привороты да уговоры. Споткнулось Генкино сердце… От нового счастья затрепыхало! Новые чувства захватили-закрутили! И написал он невесте, как человек честный, строгое прощальное письмо-записку в пару коротеньких строчек – дескать, наши отношения продолжаться не могут, ну и прости-прощай навек. (Много воды утекло с той поры, а помнит Надежда строчки эти, как стишок). «Нич-чего не понимаю…» – Надя повертела в руках непонятную бумажку. Не поверила в Генкино предательство, заказала на почте переговоры, спросила прямо: «Ген, ты… женился что ли?..» – «Да». Девушка выронила трубку… Очнулась в больнице. Потом долго лежала дома, приходя в себя. Ей казалось, жизни – конец.