Много лет спустя Варвара Сергеевна, глядя на свою сорокалетнюю, подвыпившую и привычно обвинявшую ее в чем-то дочь, с болью вспомнила материны слова. Сглотнула и тотчас, расправившись, сказала себе, что намерена жить еще очень долго, хотя бы ради того, чтобы быть для Ани такой же заслонкой.

И едва она так сказала, как поняла, что мать никто никогда ей не заменит.

Горькие слезы долго стыли в ее глазах, пока она думала о том, сколь ничтожно мало знала о своей маме.

Воспоминания о папе вызывали улыбку. Последний год его жизни, отмеченный болезнью, незаметно растворился в облаке светлой печали.

И вот теперь, спустя сытые, благополучные годы, в растревоженном, воюющем октябре, Варваре Сергеевне мучительно захотелось узнать о своих оставшихся в далеком прошлом «заслонках» то, что ее когда-то, увы, едва интересовало.

Вспоминая – а порой заново изучая по книгам и статьям в инете историю своей многострадальной великой страны, Варвара Сергеевна думала и о том, что было укрыто от нее таким же толстым слоем прошедших лет – об истории своей семьи.

***

Откуда родом и кем были ее пращуры? Чем занимались на этой земле? Служили ли Родине или бежали и прятались от войн и мятежей?

Первым делом Варвара Сергеевна взяла лист формата А4 и набросала нехитрую схему: от маленького круга со словом «я» посредине вниз разошлись две стрелки – линия матери и линия отца.

Уже через несколько минут она со стыдом поняла, что, кроме анкетных данных своих родителей, не знает о своих ближайших предках практически ничего…

Не знает даты и места рождения бабушки и дедушки по маме и только примерно представляет себе род их занятий: вроде бы домохозяйка, вроде бы наладчик сельскохозяйственной техники. В оправдание принялась утешать себя тем, что предков своих просто не помнит: мать Вари была четвертым, последним и поздним ребенком в семье.

Она приехала в Ленинград учиться, а на родину в Рязанскую область возвращалась крайне редко. Один раз пятилетняя Варя побывала с матерью в доме бабушки и дедушки на шумной свадьбе – дочери друзей семьи; с перезрелой невестой мать училась в школе.

Когда Варя пошла в первый класс, мать дважды за год вместе с отцом ездила хоронить родителей: сначала – мать, вскоре – отца.

Варю оставляли на одну ночь на попечении соседки с первого этажа – ныне покойной бессменной в те времена «подъездной общественницы» Маргариты Ивановны. Соседке тогда еще не было тридцати, и дела жильцов подъезда ее вообще не интересовали.

Маргарита была черноволосой, необычайно яркой и смешливой. Вместо того чтобы проверять Варины уроки, она носилась по комнате, отплясывая под музыку, льющуюся из самопальной хрипучей пластинки. Вроде это были «Битлз»… Их выступления не показывали по телевидению, и маленькая Варя испытывала гордость оттого, что взрослая красавица приобщила ее к чему-то «несоветскому», такому, что могла раскритиковать мать.

Когда отправили ночевать к соседке во второй раз, Варя обрадовалась.

Ее детское сознание, практически не помнившее скоропостижно умершего деда, не познало тогда ни горя, ни даже острого сожаления, к тому же мать всегда умела держать себя в руках.

В тот второй вечер Маргарита неожиданно была сердита и, сидя напротив Вари за столом, с задумчивым видом писала письмо.

Желтый свет многорожковой люстры падал на Варины крупные, похожие на лебедей и пряники цифры и на разлинованный косо, вырванный из тетради по чистописанию лист, прижатый сгибом соседкиного тонкого запястья к столу. На листе за весь вечер появилась только пара фраз, но обе, как подглядела Варя, заканчивались тремя восклицательными знаками.

Закончив с уроками, Варя, с опаской косясь на расстроенную соседку, открывала, раскручивала и закручивала флакончик с красным лаком для ногтей. Колпачок был белый, рифленый, а из флакона резко и пленительно пахло взрослой жизнью.

Закончив с письмом, соседка надолго ушла на кухню.

Маленькая Варя застала ее в клубящейся белой завесе – Маргарита доставала из морозильника и бросала в здоровенную кастрюлю с кипящей водой увесистые кубики льда.

Она по большому секрету рассказала Варе, что завтра, в одном тайном месте, будет концерт неформальной рок-группы, с участниками которой она дружит с института, и что ей надо помочь ребятам, а сейчас – поэкспериментировать.

И Варя отчего-то не сомневалась, что гневное письмо предназначалось солисту.

Ожившие мелочи создают богатство ощущений…

Или же мы всегда помним только то, что хотим?

Вполне возможно, что Варя, очарованная тайнами Маргариты, позабыла и слезы матери, и тихое сострадание отца, и какие-то предшествовавшие поездке и последовавшие после разговоры.

Воспоминания оживают по своим законам.

Когда-то время было круглым и не делилось на часы, месяцы и даже времена года. Ночь сменялась утром, лед становился водой. Люди сделали время линейным. Разбили на отрезки и запихнули в рамки. В одни мучительно хотелось попасть вновь, другие – забыть навечно.

С родителями отца дело обстояло несопоставимо лучше: Егор Константинович, дедушка по отцу, был политруком, полковником военной академии имени Фрунзе. Прошел войну, получил награды и тихо умер во сне, не дожив до своего восьмидесятилетия два месяца.

В детстве и юности Варя бывала у него с отцом в небольшой квартирке в Сестрорецке – дед жил один: после смерти жены, бабушки Вари, которая ушла из жизни в пятьдесят, он больше не женился.

Погуглив в инете, Самоварова быстро нашла нужный поисковый сайт и уже через десять минут выяснила по личной карточке героя ВОВ и совпавшей дате рождения место рождения деда – поселок Юго-Камск Оханского уезда Пермской губернии.

Узнала также полный список боевых наград.

Но почему она не занялась этим раньше, хотя бы тогда, когда образовалось гражданское движение «Бессмертный полк»?! На некоторые, самые простые вопросы, бывает сложно дать вразумительный ответ…

Увы, ей было не до этого.

Дочери, конечно, рассказывала о том, что прадед был героем войны, и в День Победы всякий раз доставала потертую коробку с найденными после смерти отца в его столе боевыми наградами деда и потускневшее, с замятыми уголками, фото молодого красавца-офицера. Остальные фото в старых альбомах, как и оставшиеся от предков документы, пару лет назад сгорели при пожаре в квартире мужа.

Переезжая к Валерию Павловичу, Варвара Сергеевна прихватила с собой небольшой семейный архив, чтобы когда-нибудь его изучить. И снова ей было не до этого.

Расспросить уже некого – родители Вари ушли друг за другом с разницей в два года задолго до того, как она перестала работать в органах. Отец был единственным ребенком в семье, а с братом и сестрами матери контакт был утрачен.

Брат матери в начале девяностых уехал в Америку, две старшие сестры, проживавшие в других городах, умерли, а средняя, погодок матери, серьезно с ней поругалась. Причину конфликта мать унесла с собой в могилу. Варя подозревала, что крылась она в непростом характере «идейной коммунистки», как ласково называл свою жену Варин отец.

Мать не приняла развал СССР, политику Ельцина и новые рыночные отношения. Она голосовала за коммунистов и даже, пока позволяло здоровье, ходила на митинги. Тетя же, насколько помнила Варвара со слов родителей, всегда мечтала отсюда «свалить». Возможно, она последовала по стопам младшего брата.

Но сейчас Самоварову не столько интересовали эти ответвления, сколько основное – корни. Хотелось как можно больше узнать о тех, кто был ей ближе всех по крови.

Тревожить старинных и вовсе не факт, что ныне живых, знакомых, прежде служивших в разных архивных ведомствах, Самоварова постеснялась. Вечная «палочка-выручалочка» полковник Никитин уже почти месяц занимался здоровьем – незапланированная операция на сердце прошла тяжело. Он проходил курс реабилитации в санатории, а без Сергея, сохранившего свой авторитет в системе, все «закрытые» архивы были недоступны.