– Our time is over, by the way. See all of you next week.
Кэролайн изобразила нечто вроде трёх хлопков – не знаю, в насмешку или искренне, – и пара человек к ней присоединилась. Ухмыляющийся Люк, легонько ткнув Патрика кулаком в плечо, выдал что-то вроде:
– Don’t try to argue with her, Patrick boy, you are not up to it…50
Я не слушала дальнейшего, потому что уже выходила из аудитории.
На первом этаже колледжа имелся студенческий кафетерий, то есть, говоря по-русски, столовая, но как столовая он не выглядел из-за стильных столов и стульев (здесь было четыре круглых стула и четыре квадратных, видимо, в соответствии с догмой политкорректности celebrate diversity51; будь здесь больше места, и треугольный обязательно бы втиснули). Я взяла Lunch pack («комплексный обед») за £5.79: сэндвич, суп в картонном стакане, чипсы, шоколадный батончик, яблоко – и отдельно большой кофе за фунт. Выходило, по студенческому тарифу, дешевле, чем питаться дома; для получения скидки позавчера дали мне наконец-то «карту сотрудника»: карточку размером с банковскую. Правда, не самая здоровая еда, чипсы особенно – но можно подумать, магазинная много полезней, а с готовкой заморачиваться я всё равно не буду, обленилась за три года… Ура, незанятый столик у окна, повезло! Надо теперь каждый раз отпускать их за три минуты до звонка… Сев за столик, я радостно вгрызлась в яблоко. Так и не удосужилась узнать у директорши, есть ли у них специальная столовая для преподавателей. Это вряд ли, конечно: тут же все демократы…
[Сноска дальше.]
– May I? – это был Патрик со своим подносом.
– Of course! – беззаботно откликнулась я. А он смелый, однако…
Некоторое время мы молчали. Я, закончив есть яблоко, размешивала горячий суп пластиковой ложечкой. Патрик, несколько раз откусив от своего сэндвича, глядел на него со смесью голода и отвращения. Отвращение победило: встав, он донёс его до мусорного ведра и выкинул. Эх, не учили этих деток беречь хлеб, не висели в их школьной столовой плакаты «Хлеб – всему голова»… Вернулся.
– Do you want my crisps? – предложила я (всё равно собиралась выбрасывать). Патрик аж вздрогнул:
– N-no, thank you, no! Er… you know, Ms Florensky, I didn’t want to be rude, actually.
–You weren’t, – невозмутимо отозвалась я – Nothing bad has happened.
– No, I mean… I knew how it all would end—that is, that you would defeat me on all points, but I still felt like I must, I absolutely must raise my voice and—
– And confront me?
– Yes! Not you exactly, don’t take it personally, please; you might be a nice person, after all, but—don’t you see that it is you who provokes us each time?
– A part of what a good teacher should do, probably.
– Probably, – согласился он, – but you just—you attack everything that is sacred to each sensible human being, to each Briton, I mean; you only touch on things, and they fall on earth, figuratively speaking, and break into pieces, and they break, and break, and break; and you crush everything!
– As a dinosaur, – предположила я с улыбкой.
– Yes—as a dinosaur, – согласился он без всякой улыбки.
– Don’t you think that it is not my fault that these ‘sacred’ things are so fragile? And what is sacred to you, by the way? – он так долго навязывал мне этот бой, что я решила перестать отшучиваться и принять его, наконец. – Is homosexuality sacred?
– Witty as everything you say, but not true. Is homosexuality sacred? Imagine, it is! As a part of our free choice, and it is our free choice which is sacred, not homosexuality. You know, Ms Florensky, I think you are the only person in this building who dares ask such a question to someone who is homosexual.
– You are homosexual, then? – поразилась я и прибавила вполголоса: – My poor darling…
Патрик, однако, расслышал – и нервно возразил:
– Sorry, but your ‘my poor darling’ sounds very insulting.
– Maybe it does, but, you see, it was not me who has started this conversation. I am not homophobic, not really; you keep forgetting that I, too, was a lesbian, so I have some experience in the field, – насмешливо прибавила я. (Как удачно совпало! Не то, чем можно гордиться, но никогда не знаешь, чем защитишься.) – Yes, I dare ask such questions, and I simply think that your homosexuality—now forgive me, please—is based exclusively on the fact that you have never met a really nice and sensitive girl. This is what I think of it, to be honest.
Про себя я с тоской подумала: сейчас вот вскочит этот Патрик с места и побежит жаловаться директору, как давеча американка, и тогда уж меня точно попросят с вещами на выход. Как грустно, как предсказуемо… Но нет, Патрик никуда не шёл: он остался сидеть на месте с приоткрытым ртом. А ещё он снова покраснел, и даже приметно.
– I am sorry! – тут же извинилась я ещё раз. – We will drop the subject and never mention it again. I am not a psychotherapist, and have never pretended to be one.
Патрик поморщился, что, видимо, изображало улыбку. Пробормотал:
– I should have listened to Luke in the first place; I shouldn’t have tried this conversation which turns out to be another massacre at Balaclava for me.
– On the contrary, it was a very nice chat, I have enjoyed it, – заметила я несколько легкомысленно.
– You did, of course! – это было сказано почти с гневом.
– I didn’t, actually, but… but I thank you again. You are a very nice… young gentleman, and you are nice to be in touch with, so please feel free to contact me on other… academic occasions.
Патрик вопросительно уставился мне в глаза. Переспросил, сомневаясь:
– You do mean it? There are many things I think I want to ask you—in your course, that is—but I often doubt whether it is proper…
– I do, – подтвердила я – и, достав из сумочки маркер для доски, быстро написала на пакете с чипсами адрес своей электронной почты. – This is my email, you can send your questions to it. Even personal questions if really necessary; I wouldn’t mind, – зачем-то прибавила я.
– Thank you, thank you so much! (Ура, всё-таки сбагрила пакет с чипсами!) Er… I’d better be going?52
Я кивнула, улыбаясь. Проводила взглядом его нескладную фигуру. Да, мы ведь все в его возрасте были такими же: самоуверенными и страшно робкими при этом, очень умненькими и не очень умными, по-солдатски прямолинейными внешне и страстно ждущими нежности втайне. Стоит только нырнуть в глубокие и холодные воды памяти – она всё хранит…
* * *
…Да, мы с Наташей действительно стали, что называется, «близки», правда, не тогда, а несколько позже, в начале ноября. На ноябрьские праздники иногородних отпустили домой, а я эти дни провела с подругой. (Мама не была против того, что я не приехала на выходные, а отец… отцу я не смогла дозвониться, а решение пришлось принимать быстро. Да и потóм: какая девушка в семнадцать лет добровольно захочет снова под родительский надзор?)
Случись это всё раньше, настолько же раньше я, наверное, охладела бы к православию. Верней, не так: я не охладела потому, что никогда и не была особенно горяча. Просто в начале ноября я окончательно прекратила попытки жить церковной жизнью и соотносить свои мысли и поступки с церковным учением. Мне было стыдно. Я чувствовала, хоть не знала, как назвать, что мы с Наташей делаем что-то дурное, срываем некий незрелый плод, который не мы и не так должны срывать; изображаем суррогат того, что может быть между мужчиной и женщиной, да ещё и с серьёзным выражением лица называем этот суррогат «отношениями»: как если бы игроки в пейнтбол без тени иронии считали «боем» свою игру, от которой нельзя умереть. С другой стороны, даже и этот суррогат очень хотелось попробовать: не столько по физиологической причине, сколько по причине его новизны. А ещё была в этом дерзость пересечения черты недозволенного, и эта дерзость для молодой девушки в «благонравном» окружении бывает, как ни крути, очень сладостна. Наташа-то эту черту пересекала почти каждый день – и своими вызывающими значками, и репликами на грани приличия, – а я была девушкой более робкой, вот мне и оставалась только эта потаённая возможность. Достоевский с вызывающей содрогание точностью увидел эту склонность молодых девушек у Лизы Хохлаковой в главе «Бесёнок» «Братьев Карамазовых». Будь у Лизы смелая подруга её возраста, боюсь, то, что я попробовала, его героиня тоже бы попробовала. Кстати, про Лизу Хохлакову я тогда вспомнила – и это испортило мне настроение на весь день, в течение которого я практически не общалась с Наташей. Ненадолго же меня хватило… Впрочем, это воспоминание имело один положительный результат: я для себя решила, что, по крайней мере, «не буду есть ананасовый компот, наблюдая за распятым мальчиком», то есть не зайду в своём пересечении границ недозволенного куда-то очень далеко. И… церковь, как не сумевшую ответить моим нуждам и чаяниям, тоже проклинать не буду.
