В тамбур пролезает какой-то дяденька. Он смотрит на Женьку и шевелит усами.

Я говорю:

— Он все, что хотите, может просвистеть.

Но дяденька не смотрит на меня. Он говорит Женьке:

— Заткни-ка свой свисток.

Стучат колеса. Мелькают столбы.

— Скоро Москва, — говорит Женька.

Мамочка, а помнишь, как хорошо бывало по утрам, совсем-совсем недавно. Ты вставала, а я забирался в теплую твою постель и притворялся, что сплю. А ты меня будила, щекотала и смеялась, и тут уж никак нельзя было сдержаться. И в комнате было почему-то всегда солнечно-солнечно. А свежего хлеба было столько, что ешь, ешь и все равно не съешь, и масла было много, и сахару. А я, такой глупый, капризничал, обижался, что ты меня есть заставляешь.

— Женька, — говорю я, — ты съел бы сейчас французскую булку, и даже без масла?

Но Женьки нет. Он опять лазит по вагону. Конечно, он съел бы, даже спрашивать нечего.

Стучат колеса. Мелькают столбы. Но их различить уже не просто. Наступает вечер.

Вдруг вагон сильно дергает. Мы валимся на пол.

— Бомба! — кричит Женька.

Плачут дети. Над вагоном что-то скрипит. Поезд останавливается в степи.

— Бомба, — говорит Женька, — честное слово, бомбу бросили. С самолета, наверное. Пошли смотреть.

Он открывает дверь, перелезает через спящих людей и спускается по лесенке. Я ползу за ним. А вдруг и вправду бомба? От нее ведь не спрячешься. Ходят какие-то люди, говорят вполголоса. Ничего понять нельзя. Идет мелкий дождь. Впереди виднеется большое зарево. Оно колеблется. То расползается, то исчезает. Оно то яркое-яркое, то розовое-розовое.

Кто-то говорит:

— Это Январск бомбили. Уже и сюда добрались, сволочи.

А я думаю: «Как же это Январск? Ехали-ехали и все еще Январск? Может быть, это Москва?»

И вдруг мы слышим со стороны зарева глухо: «бум, бум, бум…»

— Это Москва? — спрашиваю я.

— Это Январск, — отвечает Женька. — Старушка-то совсем не сумасшедшая была. Ехали мы с тобой в обратную сторону. Опять к дяде Юре приехали.

Идет дождь. И снова слышно: «бум, бум, бум…»

Женька шепчет мне:

— Генка, а что если это наша мина грохнула?

— Она же не настоящая, — тоже шепотом отвечаю я.

— Мало ли что не настоящая, а вот как рванула, и все на кусочки…

Вдруг кто-то противным голосом закричал:

— Он, ой, ой… разбегайтесь все… сюда летят!..

И сразу все побежали, заголосили.

— Ложись!

Все бросились кто куда. Мы с Женькой тоже упали в траву. Вдруг стало тихо-тихо. И тогда мы услышали прямо над головой: «Уууу… уууу… уууу…»

— Вот они, — сказал Женька.

Кто-то ткнул его в бок:

— Тише ты, черт…

Невидимые самолеты погудели над нами и затихли.

— Пожалели, — всхлипнул женский голос, а какой-то хриплый мужской ответил:

— Бомбы кончились, а то бы они тебя пожалели.

Медленно-медленно приполз наш поезд в Январск. Вот какие мы путешественники — заблудились. Кто-нибудь узнает, смеяться будет.

На перроне вокзала полным-полно красноармейцев, и все с винтовками, с сумками, со скатками. К нашему поезду сразу подбежали какие-то военные люди.

— Товарищи, город на осадном положении. Предлагаем всем эвакуироваться дальше!

Тут поднялся страшный шум. Все кричали что-то, а что — не поймешь. Мы с Женькой соскочили и побежали в город. Нас никто не заметил.

Мы остановились у самого дома дяди Юры. Отдышались.

— Войдем? — спросил я.

Женька закрутил головой.

— Нельзя. Посидим-ка, посмотрим.

На другой стороне улицы — кусты, лавочка. Вот мы садимся на эту лавочку и смотрим. На улице ни души. Тихо. Жарко. Где-то далеко все время: «бум, бум, бум». Вот открываются наши ворота и выходит дядя Юра. Он в том же сером, потрепанном пиджаке и в старых рыжих брюках. Он оглядывается по сторонам и медленно идет вдоль забора и скрывается. Проходит, наверное, час, а может быть, и больше. Снова скрипят ворота, и мы видим тех самых беженцев, женщину с детьми, которых поселили в нашем доме. Женщина несет вещи, а дети бегут за ней следом.

— Снова эвакуируются, — шепчет Женька.

А у меня получаются такие стихи:

Уходят они без оглядки.

Спешат неизвестно куда…

Их путь ожидает негладкий…

Одна строчка опять не получилась.

Женька сказал:

— Но они все перенесут, а Красная Армия скоро разобьет врагов и поможет всем женщинам и детям.

Я засмеялся.

— Это же не стихи.

— Ну и пусть не стихи, зато правда. Ты думаешь, что твоими стихами можно врага разбить?

— Я не думаю, — сказал я, но мне стало грустно. Женьке очень нравились раньше мои стихи, а теперь почему-то нет.

— Ты видел, как самый маленький за матерью бежал? — спрашивает Женька. — И куда они пойдут?

— Наверное, сядут в поезд и подальше уедут.

— В поезд… — ворчит Женька, — а если поезда больше нет? А если вот-вот танки в город ворвутся? Тогда?

— Не знаю, — говорю я.

— А я знаю, — говорит Женька, — им прямая дорога в партизанский отряд. Женщина будет стряпать, а дети — в разведку.

Я не поверил. Женька обиделся.

— Как же они такие маленькие в разведку будут ходить?

— А вот и будут, — сказал он, — вот и хорошо, что маленькие…

Мы молчим. Долго молчим. Мы видим, как возвращается дядя Юра и исчезает в воротах. Потом мимо нас тарахтит грузовик, до краев нагруженный всякой мебелью и узлами, а на самом верху сидит девушка с перепуганным лицом.

Вдруг грузовик останавливается. Шофер вылезает и начинает быстро-быстро бегать вокруг машины, то в мотор лезет, то к колесу бросается.

Мы слышим уже совсем близко: «бум, бум бум…» Девушка волнуется и спускается вниз и ходит вслед за шофером. Да разве этим поможешь…

Проходит какая-то женщина, останавливается, говорит:

— Много добра везешь.

— Да разве это мое, — оборачивается девушка, — это же детского дома, а тут вот с мотором ерунда.

— А ты плюнь да беги, — говорит женщина, — сейчас страна гибнет, а ты столы спасаешь.

У девушки такое печальное лицо.

— Куда же я побегу? — спрашивает она.

И вдруг снова «бумм»! Да так сильно, что я пригнулся.

— Вываливай, слышишь! — закричал шофер и снова полез в мотор. Но мотор молчал. Шофер увидел нас.

— Ребятки, — сказал он, — подтолкнем машину, а?

— Давай, — сказал Женька.

Мы толкали, толкали, и все впустую. И мы отошли. А шофер заругался и полез в кузов и стал сбрасывать мебель.

Я никогда раньше не думал, что столы могут взрываться, а вот ведь взрываются. Такой небольшой обыкновенный стол, и едва он коснулся земли, как что-то треснуло, охнуло, и меня толкнуло в плечо, и я ничего больше не видел, а когда открыл глаза — понял, что лежу возле кустов. Колыхался черный дым. Возле машины лежал шофер. Неподвижно.

— Генка, — услышал я, — ты живой?

Ко мне полз Женька. Я показал на шофера. У Женьки скривилось лицо.

— Давай куда-нибудь залезем, — сказал он.

— Боишься?

Он рассердился:

— Чего мне бояться!.. Не хочу глупо умирать…

А шофер лежит. Вот только что ругался, ходил. Нам сказал «ребятки…» А сейчас лежит. Под ним на траве — пятно.

— Давай за кусты лезь, — говорят Женька. А лицо у него бледное-бледное.

— Женя!..

— Лезь!..

А шофер лежит.

Дым рассеялся. Вместо нашего забора мелкие кусочки валяются. И там стоит дядя Юра.

— Идите в погреб, — печально проговорил он и даже не спросил, где это мы пропадали.

Глава шестая

о том, как мы с Женькой все-таки на фронт попали

Добрые жители Январска! Вас мало осталось в городе. Большинство кочует где-то по дорогам, просится где-нибудь на ночлег, ждет кого-то, кого-то оплакивает.