– Вы правда хотите получить все? – вернулся я к разговору. – И Землю, и Луну?

Он поднял грязную руку.

– Не всю Луну. Только означенные права. Остальное можете оставить себе.

– Но это все равно чертовски много. Недвижимость такого размера стоит в разы больше, чем те две тысячи, что вы предлагаете.

Эксар начал морщиться и ерзать.

– Как… насколько больше?

– Знаете что? Давайте не будем в детский сад играть. Это же момент истины! Мы же с вами не о мостах или реках с морями говорим. Вы покупаете целый мир, да еще часть другого. Это дело серьезное. Вы не могли не готовиться и к ценам серьезным.

– Сколько? – Казалось, он вот-вот начнет подпрыгивать в этом своем дурацком костюмчике. Посетители в аптеке начали коситься в нашу сторону. – Сколько? – прошептал он.

– Пятьдесят тысяч. Это очень и очень недорого, ну, вы и сами знаете.

Эксар как-то сразу обмяк. Даже его странные глаза, казалось, ввалились сильнее.

– Вы с ума сошли, – произнес он безнадежным тоном. – Вы просто сбрендили. – Он повернулся и пошел к двери-вертушке из аптеки, и шел он так, что я сразу понял, что перегнул палку. Он даже не оглянулся. Он просто уходил, уходил раз и навсегда. Я вышел на улицу следом за ним, ухватил его за полу грязного пиджака и заставил-таки остановиться.

– Послушайте, Эксар, – торопливо сказал я, не давая ему вырваться. – Я прекрасно понимаю, что назвал цифру, превышающую ваш бюджет. Но вы же сами знаете, что можете заплатить гораздо больше, чем эти жалкие две тысячи. Я хочу получить столько, сколько возможно. Какого же черта я тут с вами вожусь? Сколько мне предложат другие, а?

Это его проняло. Он склонил голову набок, потом кивнул. Когда он повернулся ко мне лицом, я отпустил, наконец, его пиджак. Итак, торг!

– Отлично. Вы надбавляете, я сбрасываю. Давайте. Какую наибольшую сумму вы можете предложить? Самую-самую свою лучшую?

Он посмотрел куда-то вдоль улицы, раздумывая. Кончик языка высунулся и облизнул краешек его грязного рта. Его язык тоже оказался грязный. Ей-богу, не вру! Весь покрыт какой-то черной дрянью – гримом или смазкой.

– Как насчет, – сказал он, наконец, – как насчет двух с половиной тысяч? Это максимум того, что я могу заплатить. У меня и цента больше не найдется.

Я в этом сильно сомневался. Я привык к тому, что когда кто-то говорит тебе, что это максимум того, что он может заплатить, на деле он готов поднять цену еще немного. Эксар отчаянно желал заключить эту сделку, но не мог удержаться от того, чтобы попробовать выгадать на ней еще чуток. Он был из тех людей, что могут умирать от жажды – вот буквально умирать, если не глотнут сейчас же чего-нибудь жидкого. Ты предлагаешь такому субчику стакан воды и говоришь, что хочешь за это доллар. Тот смотрит на стакан, выпучив глаза и вывалив распухший язык, но спрашивает, не продам ли я его за девяносто пять центов? Или нет, он был в точности как я: натуральный барыга.

– Ну уж до трех тысяч-то вы можете поднять, – настаивал я. – Что такое три тысячи? Всего-то на пять бумажек больше. И подумайте, что вы за это получаете. Землю – всю планету и права на морские ресурсы и полезные ископаемые, на все клады и на все такое на Луне. Как вам?

– Не могу. Правда, не могу. Мне жаль, но не могу, – он тряхнул головой словно в надежде избавиться от бесконечных ужимок и непрекращающегося тика. – Давайте так. Я поднимаю до двух шестисот. За это вы продаете мне Землю, а еще права на водные ресурсы и клады на Луне. Права на полезные ископаемые можете оставить себе. Я без них обойдусь.

– Поднимите до двух восьмисот, и получите все полезные ископаемые. Вы же их хотите, я вижу. Так не сомневайтесь! Всего две лишних сотни баксов, и вы их получите.

– Всего все равно не получишь. Некоторые вещи слишком дороги. Как вам две шестьсот пятьдесят – без полезных ископаемых и кладов? – Дело было на мази, я это шкурой чувствовал.

– Вот вам мое последнее предложение, – сказал я. – Я не могу тратить на это весь день. Согласен на две семьсот пятьдесят и ни пенни меньше. За это даю вам Землю и права на водные ресурсы Луны. Или на клады. Выбирайте сами, что вам важнее.

– Ладно, – кивнул он. – Уж если вы так уперлись… будь по-вашему.

– Две семьсот пятьдесят за Землю и-или водные ресурсы, или клады на Луне?

– Нет, ровно двадцать семь банкнот, и ничего на Луне. Забудем про Луну. Двадцать семь, и я получаю Землю.

– Идет, – нараспев откликнулся я, и мы хлопнули по рукам. А потом, обняв его за плечи – что мне до его грязной одежды, когда этот парень сделал меня богаче на две тысячи семьсот? – я препроводил его обратно в аптеку.

– Только мне нужна расписка, – напомнил он.

– Разумеется, – заверил я его. – Но я пишу там точно так же: я продаю вам ровно то, чем владею сам или же обладаю правами на продажу. Вы получаете за свои деньги уйму всего.

– А вы получаете за то, что продаете, уйму денег, – парировал он. Он мне нравился. При всех его тиках и ужимках он был родственной душой. Мы вернулись к аптекарю, и, право слово, я в жизни не видел более брезгливой физиономии, чем у треклятого старого градусника.

– Что, бизнес процветает? – поинтересовался он. – Да вы, ребята, я вижу, разошлись не на шутку.

– Послушай-ка, – усмехнулся я. – Твое дело заверить, а?

Я показал расписку Эксару.

– Все так, как вы хотели?

Борясь с кашлем, он внимательно прочитал ее.

– То, чем вы владеете или обладаете правом на продажу… Все верно. И знаете, добавьте-ка к этому свою характеристику как профессионального агента по продажам.

Я переписал расписку заново и поставил свою подпись. Аптекарь заверил ее. Эксар достал из кармана штанов свою пачку денег, отсчитал пятьдесят четыре новеньких, хрустящих пятидесятки и положил их на стеклянную столешницу. Потом взял мою расписку, сложил ее, убрал в карман и пошел к выходу. Я забрал деньги и поспешил за ним.

– Чего-нибудь еще?

– Ничего больше, – отрезал он. – Все. Сделка завершена.

– Ну… да… Но мы могли бы поискать еще… чего-нибудь еще на продажу…

– Больше нечего искать. Сделка завершена.

И по его тону я понял, что он не лукавит. Ни малейшего кокетства, ломания, каким обыкновенно грешат некоторые перед тем, как перейти к делу. Я остановился и молча смотрел, как он толкает дверь-вертушку. Выйдя на улицу, он повернул налево и двинулся прочь с такой скоростью, словно за ним черти гнались. Значит, не будет больше торговли? Что ж, в кошельке моем лежало три тысячи двести тридцать баксов, заработанных за одно-единственное утро. Но не продешевил ли я? В смысле, какова была максимальная ставка в бюджете телешоу? Как близко я к ней подобрался? Но я ведь мог посоветоваться с тем, кто способен это выяснить, – с Моррисом Мешком.

Моррис Мешок – бизнесмен вроде меня, только бизнес его связан с театром. Он импресарио, причем толковый, чертовски толковый. Вместо того чтобы перепродавать, скажем, катушки бэушного медного провода или там угловой участок в Бруклине, он продает таланты. Он может продать танцевальную группу на горный курорт, пианиста – в бар, диск-жокея или комика – на ночную радиопрограмму. Мешком его прозвали из-за тяжелых твидовых костюмов от Херриса, которые он носит зимой и летом, год напролет. Моррис говорит, что они работают на его имидж. Я позвонил ему из телефонной будки у входа в аптеку и рассказал о телевикторине.

– Так вот, мне хотелось бы знать…

– Тут и знать нечего, – перебил он меня. – Нет, Берни, такой викторины.

– Да наверняка есть, Моррис! Просто ты о ней не слышал.

– Нет такой программы. Ни в разработке, ни в процессе репетиций, вообще нет. Слушай: прежде чем любая викторина выходит на ту стадию, когда начинает разбрасываться такими пончиками, ей нужно утвердить концепцию, нужно застолбить время в эфире. А для того, чтобы покупать время, нужно сперва отснять пилотную серию. А к этому времени я уже получаю кастинговые списки… в общем, так или иначе, я бы о ней знал. И не надо учить меня моему бизнесу, Берни: если я говорю, что такого шоу нет, значит, его нет.